Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Быль и небыль. Русские народные сказки, легенды, притчи | +106 |
Декамерон. С иллюстрациями Херлуфа Бидструпа | +97 |
Истории для детей | +94 |
Мужчины не ее жизни | +72 |
Жизнь Антона Чехова | +71 |
Иселин Херман – очень симпатичная (в литературном отношении) дама.
Скандинавка и циркачка - привет Хегу, обладательница соразмерного слога и строгого профиля.
Удивительно, как порой складывается знакомство читателя с писателем.
Первая повесть Херман была переведена и напечатана в Иностранной литературе лет пять назад.
И прочитана была тогда же. Но разве можно запомнить такое невразумительное название, как "Par avion" и далее что-то про письма и издателя с характерным французским...
Скандинавка и циркачка - привет Хегу, обладательница соразмерного слога и строгого профиля.
Удивительно, как порой складывается знакомство читателя с писателем.
Первая повесть Херман была переведена и напечатана в Иностранной литературе лет пять назад.
И прочитана была тогда же. Но разве можно запомнить такое невразумительное название, как "Par avion" и далее что-то про письма и издателя с характерным французским прононсом. Не будучи франкофоном, никак нельзя.
Переписка, изданная Жан-Люком Форёром - красивое, глубоко эмоциональное произведение. Говорить и писать о нем подробно - значит, опускаться до уровня языковых штампов, козырять "изяществом формы" и "подлинной красотой содержания" - только портить себе кровь, а читателю настроение. Сформулирую короче: писатель-женщина пишет о любви, и читатель-мужчина получает от книги несравненное удовольствие. Оксюморон какой-то, и тем не менее, это правда.
Теперь издательство Ивана Лимбаха взяло Иселин Херман под свое крыло. И все сразу стало на свои места. Издатель нашел писателя, а вслед за ним и читатель набрел на старый след.
Вот они, письма, а вот и Домино.
Не читайте аннотацию к книге. Она формальна и отталкивающа. Открывайте книгу без промедления.
Красное пальто, старая вывеска, брассери и "только не мадам Клико!", писатель с лицом жабы, асимметрия в объективе, косоглазый Сартр, триколор, грубый Чарли с маникюрными ножничками, элегантность, воплощенная в оранжевых перчатках, тонометр, дешевое виски...
Это не сюжет, это атрибуты - говорящие и даже кричащие. Не стоит цепляться за сюжет. Слова сами сцепятся именно в том порядке, в каком им следует изобразить замысловатую сюжетную вязь. Вот картинка, вот диалог, вот общее место... Почему бы всем не писать как Херман? Просто и глубоко, настойчиво и ненавязчиво. Стоп.
Штампы, go home!
Это издание мне нравится значительно больше, чем "1000 эротических шедевров в искусстве" (http://www.labirint.ru/books/216932/)
Интересно вот что: одно издательство посвящает эротике два альбома, но один откровенно "популяризаторский", второй "концептуальный". 1000 шедевров, как я всякий сборник, ориентированный на ровный счет, грешит отсутствием глубины. Шедевры причесали гребешком с редкими зубьями, кое-что осталось, что-то выпало.
"Эротические...
Интересно вот что: одно издательство посвящает эротике два альбома, но один откровенно "популяризаторский", второй "концептуальный". 1000 шедевров, как я всякий сборник, ориентированный на ровный счет, грешит отсутствием глубины. Шедевры причесали гребешком с редкими зубьями, кое-что осталось, что-то выпало.
"Эротические рисунки" цельны. Составитель не гонится за полнотой картины, делает ставку на XIX-XX век. Пунктиром проскальзывают Рембрандт и Микеланджело, но это не более чем вежливый реверанс в сторону Великих.
Фактически альбом начинается с Энгра и завершается Пикассо.
Да, техники разные: Роден, Ропс, Гоген, Бердслей - но эпоха одна. Время новых открытий, художественных течений – оно объединяет таких несхожих, принадлежащих к разным лагерям и враждующим объединениям художников.
Здесь есть обожаемый мной Шиле (какое счастье, что ему посвящены не два и не три разворота); агрессивно-романтические сцены Массона, наивная непристойность Паскена, женщины Климта, исполненные сладкой истомы, пышные дамы Дега, источающие убийственную чувственность и эротизм.
Что больше всего мне нравится в Рисунках": ощущение камерности, интимности, в значении "личный". Да, издание очень личное, его не пустишь по рукам за обеденным столом. Просматривая его страницы, я вспоминаю классиков, чьи первые юношеские переживания связаны с запретными книгами из "папенькиного кабинета" и затем так весело и вкусно описаны в романах.
Это не словарь или энциклопедия, поэтому структура альбома нелинейна. Есть хронология, на которую нанизаны полотна: следом за Обнимающимися девушками Шиле (1915 г) две картины Климта (1916), затем снова Шиле - Девушка в синем платье (1918), затем Лежащая девушка Паскена (1920) и так далее, до эротики Пикассо 1971-го года.
Комментарии подчинены той же логике. Поэтому альбом имеет смысл читать и просматривать параллельно, а не одновременно. Комментариии, к моему большому удовлетворению, не являются набором биографических справок. Они интересны, лаконичны, ни в чем не пытаются убедить читателя и оправдать живописца. Забавно, но имена составителя и комментатора остались за рамками книги. Указан переводчик А.В Дубровский.
По поводу издания: квадратный формат, со стороной примерно 20-25 см. Бумага мелованная. Суперобложка. На развороте: слева фрагменты картины + комментарий + называние, автор, год, место экспозиции. Справа полотно.
Есть содержание, предисловие, алфавитный указатель иллюстраций.
Тираж 2000 экземпляров.
Я не люблю Франсуазу Саган.
Допускаю, что читал ее ни к месту и не вовремя, потому что эта книга оказалась мне близка: прежде всего, как эстетический объект, как совокупность образов.
Писательские дневники – особая категория литературы. В них нет сенсационности "звездных" мемуаров, эффекта флуорисцентной синтетики и ажурного гламура.
Хорошая проза с примесью сдержанной рефлексии – вот, пожалуй, за что я люблю художественные автобиографии.
В этом разрезе "Отрава" Саган...
Допускаю, что читал ее ни к месту и не вовремя, потому что эта книга оказалась мне близка: прежде всего, как эстетический объект, как совокупность образов.
Писательские дневники – особая категория литературы. В них нет сенсационности "звездных" мемуаров, эффекта флуорисцентной синтетики и ажурного гламура.
Хорошая проза с примесью сдержанной рефлексии – вот, пожалуй, за что я люблю художественные автобиографии.
В этом разрезе "Отрава" Саган – хорошая книга. Очень сдержанная, холодноватая. Так выглядит лицо пострадавшего человека, не желающего иметь что-то общее со своей поврежденной рукой.
Времяпрепровожение в обществе дам-шизофреничек, суховатые реплики в сторону своего никчемного тела, Апполинер, Бодлер, Шатобриан, бессонница, высокомерное небрежение боли – Саган пишет не о себе: о проекциях, искажениях, поражденных измученными органами чувств.
Рисунки Бюффе настолько "аутентичны", что чудится – будто сама Саган штриховала угловатые силуэты на полях дневника.
Цитируя Саган, "не нахожу моральной или аморальной фразы, чтобы закончить".
Эрудированному читателю "Очарованный странник", что гурману – ассорти породистых сыров.
Редкая книга содержит в себе такое обилие сюжетных и смысловых цитат, художественных аллюзий, перекличек с литературными предшественниками и современниками, отсылок к мифологическим и историческим персонажам.
Роман-странствие, роман-бытописание, в нем незримо присутствуют Тристрам Шенди, Дон Кихот, Чичиков, Одиссей – хитрецы, глупцы, пройдохи, заключившие смысл жизни в цепь невероятных, а порою и...
Редкая книга содержит в себе такое обилие сюжетных и смысловых цитат, художественных аллюзий, перекличек с литературными предшественниками и современниками, отсылок к мифологическим и историческим персонажам.
Роман-странствие, роман-бытописание, в нем незримо присутствуют Тристрам Шенди, Дон Кихот, Чичиков, Одиссей – хитрецы, глупцы, пройдохи, заключившие смысл жизни в цепь невероятных, а порою и вымышленных поступков. Их бытие – пунктирная линия на карте мира.
Современники сравнивали "Странника" (не в пользу Лескова) с ниткой бус: бесконечное множество фабул, нанизанных как бисер. Но именно это свойство делает роман невероятно притягательным, буквально осязаемым.
Внешность, поступки, россказни Ивана Северьяновича – все чуть-чуть в перехлест.
Какое удовольствие слышать речь простодушного плута, следить за перипетиями романтической истории. Лошади, цыгане, киргизы, убитый монах, любовь к Груше – все смехотворно и трогательно.
Иван Северьянович – рассказчик что надо:
попутчики слушают, затаив дыхание,
читатель и верит и не верит своим ушам.
Николай Семенович тихо ухмыляется в бороду...
Книги Пан Пресса на мой вкус – всегда немного чересчур. Золотой обрез, бархат, глянец... Зачем все это?
Странно, но этой книге золото и виньетки к лицу.
Может быть, дело в контрасте между содержимым и облачением? Может быть, мужицкий быт и красоты русской природы дозрели до роскошных риз. Не знаю.
Но книга вышла красивой и убедительной.
Тканная шелковая обложка, тиснение, ляссе, мелованная тонированная бумага – все при деле.
И иллюстрации задались. Возьму на себя смелость, предположу, что Наталья Леонова любит и понимает Лескова. Ее рисунки одновременно гротескны и исполнены серьезных намерений. Гуго Карлыч с креслом на спине выглядит ровно так, как должен выглядеть глупый немец в глазах крепостного мужика: нелепо, отчасти жалко, но при этом ужасно самоуверенно. Киргизы хитры и опасны, сам Иван Северьянович словно фольклорный богатырь: могуч и непоколебим.
Это классический рисунок. Наталья Алексеевна ученица Дехтерева и Панова, любит русскую усадьбу, написала огромное количество интерьерных акварелей, пейзажи, портреты.
Кстати, Бунин в издании Пан Пресса – это тоже Леонова.
Ее работы характерны: очень "физиогномичны". В центре мимика персонажей, и даже если герой показан со спины, его спина оживлена: говорит, волнуется, жестикулирует.
Система очистки сточных вод Копенгагена.
Разломы, трещины и толчки в терминологии сейсмологов.
Налоговое управление и датский истеблишмент.
Киднепинг и монахини.
Цирк и церковь.
Гольдберг-вариации и Бранденбургские концерты.
Звуковая карта города и тишина.
Каспар Кроне и Гварнери.
Музыка.
"Тишина", вопреки названию, звучит как Хорошо Темперированный Клавир – напористо и пронизывающе.
Музыка - главное действующее лицо романа. Бах, Верди, Моцарт, Гайдн. Каждому действию сопутствует...
Разломы, трещины и толчки в терминологии сейсмологов.
Налоговое управление и датский истеблишмент.
Киднепинг и монахини.
Цирк и церковь.
Гольдберг-вариации и Бранденбургские концерты.
Звуковая карта города и Тишина.
Каспар Кроне и Гварнери.
Музыка.
"Тишина", вопреки названию, звучит как Хорошо Темперированный Клавир – напористо и пронизывающе.
Музыка - главное действующее лицо романа. Бах, Верди, Моцарт, Гайдн. Каждому действию сопутствует свое сопровождение.
Показательно, что в Тишине "звучит" только малая форма: это характеризует структуру романа как Максимум действия в минимальном объеме.
Перед чтением книги рекомендуется прослушать 2-ую скрипичную партиту Баха: Chaccone – стержень романа, системообразующее звено.
Каспар Кроне – человек, который должен был умереть в 12 лет, но остался жив и обрел дар совершенного "ультра-слуха", способность сканировать людей, слышать ложь и радость, скорбь и ненависть, ориентироваться по звуковой карте города так же безошибочно, как по схеме метрополитена. Каспар Кроне лишен способности услышать Тишину. Погрузиться в Тишину. Ничего и никого не слышать.
Вокруг Кроне клубится масса людей: полицейские, монахи, налоговики, дети, женщины с платиновыми волосами и мужчины с лицами разуверившихся боксеров, бывшие каскадеры и настоящие гангстеры.
Родственники. Куда ж без них? умирающий отец, пациент хосписа; и мать, которая, образно говоря, смотрит на Каспара с небес.
Вообще, довольно странно читать о родителях сорокалетнего мужчины, определяющих его сознание. Но с точки зрения действительности – весьма правдоподобный вариант.
Полуживой отец еще сыграет свою роль в кульминации романа, прозвучит уверенным крещендо.
Во всех книгах Хега действуют Сверхлюди. К этому нужно быть готовым.
Смилла – сверхчеловек. Если бы не картонная кинопостановка с Ормонд в главной роли, Смилла никогда бы не обрела столь обыденного облика. Описание шелковой подкладки на брюках, обжигающего душа после гренландских льдов – это описание нездешнего, недостижимого.
Каспар Кроне – Сверхчеловек. Главный злодей – Сверхчеловек. Главная женщина Кроне – Сверхчеловек. Негодяи и мелкие чиновники, случайные прохожие и девятилетние дети – все они созданы Хегом как конгрегация Сверхличностей, живущих и действующих в четырехмерном пространстве.
Мало того, что хочется читать Хега без остановки, мало того, что Смилла зачитана до дыр, а Ночные рассказы – образчик лучшей короткой прозы; читая "Тишину" хочется стать камертоном, чутко реагирующим на вибрацию струны, и одновременно обратиться в слух – разобрать по нотам сложную партитуру города.
Истории для детей. Чарльз Диккенс. 2010 год.
Блок расшатан. Значительные потертости, загрязнения переплета и уголков. Трещина между корешком и верхней крышкой. Незначительные потертости в верхней и нижней частях корешка, фрагментарные повреждения тканевого корешка. Реставрация авантитула по корешку (марля, клей).
Карандашные пометы и следы от стертого штампа на нижней крышке. Загрязнение страниц от перелистывания. Временные пятна, бледные разводы, следы влаги, "лисьи" пятна на...
Блок расшатан. Значительные потертости, загрязнения переплета и уголков. Трещина между корешком и верхней крышкой. Незначительные потертости в верхней и нижней частях корешка, фрагментарные повреждения тканевого корешка. Реставрация авантитула по корешку (марля, клей).
Карандашные пометы и следы от стертого штампа на нижней крышке. Загрязнение страниц от перелистывания. Временные пятна, бледные разводы, следы влаги, "лисьи" пятна на страницах.
Состояние книги: удовлетворительное.
Издание "Историй для детей" поразительно и одновременно тривиально. Поразительно, ибо это новация, беспримерное явление в книгопечатании. Тривиально в силу общих "трендов": винтажное направление в одежде, интерьере – дело обычное. Искуственно состаренная кожа, дерево, бумага выступают в производстве наравне с "новоделом", лишь отчасти выделяясь в более узкую элитарную группу.
Но винаж в книгоиздании... Хочется хлопнуть себя по лбу и вскричать: ну почему это не пришло мне в голову?!
Потому что невозможно традиционно мыслящему человеку совместить параметры уникальности и дубликата.
Мышление издателя Мещерякова, очевидно, более подвижное. Результатом этого движения являтся гибрид "убитого" потрепанного, замусоленного в хлам издания и новенькой книжки, способной похвастаться крепкостью переплета, гладкостью страниц и яркостью красок.
Гибрид в высшей степени многофункциональный, потому что:
детям дает ощущение "зачитанности". Простой факт, что книга разваливается на части, а значит, прошла через десятки рук, – действует на самостоятельно читающего ребенка неотразимо;
взрослым дарит ощущение времени. Изломы, пятна, крошащиеся уголки – свидетельства книжной старости – сродни кракелюрам, облагораживают книгу, превращают ее в художественный объект.
Да, черт, с ним, с объектом и туманными размышлениями о пустом. Для меня "Истории" – это детский бунт против десяти "нельзя":
не хватай книгу грязными руками
не мусоль страницы
не бросай разворотом вниз
не загибай углы
не читай за обедом
не читай под одеялом
не таскай на улицу
не подчеркивай
не рисуй на обложке
не грызи закладку.
"Истории для детей" педантично хранят последствия всех десяти НЕ: подклеенный переплет, полустертые карандашные отметки, таинственные разводы на полях, лоснящиеся пятна от супа, биссерная россыпь чьих-то крошечных следов, мутные отпечатки пальцев – все это так знакомо и восхитительно!
Вот что: не буду прятать Диккенса от детей; отдам на растерзание мелким "поганцам". Пусть слюнявят, пачкают, мнут, швыряют, бьют друг друга по спинам и головам.
Спустя двадцать лет, продам "раритет в квадрате" коллекционерам за бешенные тыщи, обеспечу старость, о которой только можно мечтать.
Taschen – нечто больше, чем глянец. Taschen – особая энергетика, особый подход к книге и читателю.
Что чувствую я, открывая ташеновское издание? Радость обладания, восхищение, желание по-детски хвастаться, раскладывая яркие "кирпичи" перед "понимающими" друзьями.
Ташен мастерски умеет организовывать огромные пласты времени и пространства, сжимать их до тысячи страниц, а затем пестрым веером раскрывать Вселенную перед изумленным зрителем.
Зрителем, потому что Taschen нужно не читать, а...
Что чувствую я, открывая ташеновское издание? Радость обладания, восхищение, желание по-детски хвастаться, раскладывая яркие "кирпичи" перед "понимающими" друзьями.
Ташен мастерски умеет организовывать огромные пласты времени и пространства, сжимать их до тысячи страниц, а затем пестрым веером раскрывать Вселенную перед изумленным зрителем.
Зрителем, потому что Taschen нужно не читать, а рассматривать, пожирать глазами.
Taschen превращает искушенного читателя в простодушного зеваку, развесившего уши, раскрывшего в изумлении рот, позабывшего обо всем на свете.
Тривиальные темы в его исполнении превращаются в феерические шедевры.
Китч? И из китча Ташен делает искусство. И из порнографии; и масскульт превращает в объект эстетического наслаждения.
В одной детской книжке фигурирует совершенно замечательный персонаж – Попугай, чья обязанность заключается в том, чтобы "проветривать слова" (за буквальность формулировки не ручаюсь, так запомнилось), то есть использовать в своем повседневном лексиконе максимальное количество редких "исчезающих" слов. Задача Попугая, думаю, понятна: не позволить таким словам кануть в лету.
Эта книжка, "Говорящий сверток" Джеральда Даррелла, неоднократно приходила мне на ум в то...
Эта книжка, "Говорящий сверток" Джеральда Даррелла, неоднократно приходила мне на ум в то время, когда основные интеллектуалные силы были брошены на "поглощение" книги Трауберг.
Мне кажется, что и за последние десять лет своей жизни я не "проветрил" столько слов, сколько за те несколько дней, пока читал "Саму жизнь" Трауберг.
Это Чистая Литература. В буквальном и переносном смыслах – беспримесная, незамутненная, именно такая, какую можно считать эталоном художественного текста.
Да, это мемуаристика, книга воспоминаний, но в данном случае не важно, что послужило ее первоосновой – личный опыт, вымысел или накопленые знания.
От человека восьмидесяти лет никак не ждешь настолько интенсивной, плотной, такой насыщенной прозы. Такого четкого ритма и постоянной скорости.
Впечатление, словно пишет сорокалетняя дама в полном расцвете сил, с четкими целями, с интеллектуальным базисом и могучей надстройкой – человек, которому есть куда стремиться: и время есть и силы.
Восмидесятилетние, мне казалось, не такие: слабые, угасающие, дребезжащие...
И юмор. Вернее ирония. Самоирония. Острый взгляд. Отсутствие в нем осуждения, желания пригвоздить.
И целые россыпи бесценных воспоминаний. О Шостаковиче
(И в доме том
всем известный факт -
проживает ЖАКТ,
Жан Жакт Руссо,
древний философ,
У-о!
Боле ничего.),
о Раневской, Жеймо, В.М.Ходасевич; здесь же встреча с Вольфом Мессингом (sic!).
Особое ни с чем не сравнимое очарование в первых главах посвященных родителям, няне, годам детства, 1930-м годам.
"Когда мне было двадцать пять лет и мы первую зиму жили в Москве, моя бедная мама решила взяться за дело. Еще в Питере, смущенная тем, что я не могу или не хочу отъесть голову у шоколадного зайца, она срочно вызвала психиатра, и они порешили на том, что я в раннем детстве упала с качелей /.../"
Да простят меня маститые литературоведы, знатоки высокого стиля: можно было бы привести отрывок "политературистее". Но именно в таких микроскопических кусочках – квинтэссенция голоса Трауберг.
Сначала о статистике: моя рецензия на издательство Ивана Лимбаха верна или, по крайней мере, отображает мое представление о нем только на 50%. Поскольку мной прочитана каждая вторая его книга. в этом прелесть маленьких издательств, чья политика формируется целиком и полностью на основе вкусов и предпочтений одного человека – издателя.
Вкус у Ивана Лимбаха, если и не безупречен, то весьма близок к моим литературным пристрастиям.
Вообще, об этом издательстве надо бы писать в куда более...
Вкус у Ивана Лимбаха, если и не безупречен, то весьма близок к моим литературным пристрастиям.
Вообще, об этом издательстве надо бы писать в куда более восторженном и экспрессивном тоне. но... Сами книги этого не позволяют.
Все они (простите за штамп) – "серьезная литература". Подбрасывать в воздух чепчик, читая Юрсенар, радостно прыгать на одной ножке после Брюкнера, плотоядно облизываться и хохотать, листая Одоевского, то и дело восклицать и вскрикивать, рассматривая антологию Кружкова... Не комильфо. Хотя и подмывает.
Можно сколь угодно долго рассуждать на тему безупречной полиграфии, добротных переплетов и белых страниц - для книг ИД Лимбаха это и так очевидно; и тем не менее, какое же это удовольствие - брать в руки книгу, чье содержимое полностью совпадает с обложкой, и нет ни одного изъяна, ни одной соринки, режущей глаз, в виде неприятных опечаток, неполных комментариев, досадных отступов, мизерного или же гигантского шрифта, серой бумажки, идиотских отзывов от "Великих мира сего", сенсационных фотографий на обложке. Нет, нет и нет. К каждому вышесказанному слову придумайте антоним и вы дадите справедливую оценку книгам этого издательства.
Книги Ивана Лимбаха в обязательном порядке рекомендованы тем, кто ощущает легкое, но системное разочарование в современной литературе, кто отвращен от масскульта и испытывает интуитивное недоверие к книгам тиражом 200 тысяч и более, кто готов идти на риск при покупке книги никогда не читанного автора, ориентируясь не на громкие словеса критика "Times", вынесенные на обложку, не на частоту ее появления в магазинах на "местах приоритетной выкладки", а на внутренний голос. Ну и, разумеется, на общее реноме издательства.
О том, что Пушкин любил матершину и писал "задорные стишки", знают все - это такой же достоверный исторический анекдот (в значении "случай"), как и незаконнорожденность Жуковского, или, скажем, непомерное обжорство дедушки Крылова... Словом, забавный факт, о котором узнаешь не из школьных учебников, а практически случайно, словно бы от знакомых хороших знакомых Пушкина, Жуковского, Крылова.
О Чехове мы знаем только, что был он человеком высоких моральных качеств, выдавливал...
О Чехове мы знаем только, что был он человеком высоких моральных качеств, выдавливал раба по капле и в конце концов женился на актрисе Ольге Книппер.
Неполная мозаика фактов позволяет представить себе человека в юности - веселого и легкомысленного (Человек без селезенки, он же - Антоша Чехонте), в зрелости - глубоко больного и в целом непонятого современниками.
Читайте Рейфилда, заполняйте мозаичные пустоты фактами удивительными и невообразимыми. И тогда Антон Палыч предстанет перед вами совсем в ином амплуа - каком, писать не буду, ибо 44 года жизни не втиснуть в десять строк рецензии.
Зато Дональду Рейфилду удалось не столько "оживить" давно почившего классика, сколько воссоздать атмосферу конца XIX века.
А я-то думал, что это только Прустовские женщины способны отдаваться юношам из благородных семейств, годы проживать на иждивении в качестве официальных "кокоток", а затем благополучно выпрыгивать замуж за кавалеров рангом чуть пониже, но оттого не менее уважаемых...
Российские барышни образца конца XIX века, как выяснилось, вели себя ровно так же.
"Тараканили" их (термин заимствован из переписки братьев Чеховых) все кому не лень. Вообще, как выяснилось, секс в жизни обывателя позапрошлого века занимал важное, если не сказать, определяющее место. Рейфилд, нужно отдать ему должное, не спекулирует на "сальностях", не притягивает за уши интимные подробности личной жизни. Цитирует преимущественно переписку, ссылается на письменные источники. Оттого тем более невообразимо натыкаться на специфические словечки, которые тогда были в ходу.
Я все еще не про Чехова, а про обстановку того времени.
Что касается главного героя...
Читаешь и ужасаешься беспрестанно: они же там все болеют и умирают! Такое впечатление, что тяжелая неизличимая болезнь была логическим, закономерным концом любого нормального человека. Этакий noblesse oblige.
Биография Чехова предстает бесконечной чередой "назначений": рецептур, диет, лекарственных средств. Мышьяк и кумыс, перитонит и грыжа, чахотка и ложный крипторхизм... История болезни, занявшая без малого 715 страниц, читается как триллер, от которого к последним страницам шевелятся волосы на голове и возникает "послеродовая горячка" (по Джерому).
И они действительно все умирают. Очень рано. И страшно болеют. Чахотка и рак - две самые популярные причины, по которым следует покинуть этот мир. Еще алкоголизм в качестве небольшого, но приятного разнообразия.
Впрочем, наиболее интересные моменты книги посвящены бытописанию. Таганрог и греческая диаспора, Садовое кольцо (ужасная глушь, где раз в день проезжает старая конка) и Питерская богема, страшный Сахалин и Крымские татары, помещичьи усадьбы и тесные столичные квартирки... Отцовский деспотизм и школьные порядки, литературная "кабала" и заграничная свобода, дрейфусарство и имперство, Станиславский и Немирович-Данченко, Чайка и дядя Ваня, оглушительный провал и фантастический триумф, Лика Мизинова и Татьяна Щепкина-Куперник, Горький - с одной стороны, Бунин - с другой...
Здесь всё - вся жизнь Антона Палыча, в которой с избытком понамешано.
Не понимаю, как и что писать о Блезе Сандраре.
Вероятно, нужно в лоб, без околичностей. Так чтобы сразу поняли: Сандрар - он особенный.
Не в том смысле, в каком особенными называют Ван Гога, Селина или Рэмбо: Сандрар более чем традиционен по части физических и моральных свойств.
Но в моей персональной табели о рангах Сандрар обретается где-то между Вице-канцлером и Действительным тайным советником I класса. Делит тесное соседство с В. Сириным, Готфридом Бенном (не правда ли милая...
Вероятно, нужно в лоб, без околичностей. Так чтобы сразу поняли: Сандрар - он особенный.
Не в том смысле, в каком особенными называют Ван Гога, Селина или Рэмбо: Сандрар более чем традиционен по части физических и моральных свойств.
Но в моей персональной табели о рангах Сандрар обретается где-то между Вице-канцлером и Действительным тайным советником I класса. Делит тесное соседство с В. Сириным, Готфридом Бенном (не правда ли милая компания), Гамсуном, Прустом и прочими "высшими литературными чинами".
Некогда, лет десять назад в руки мне попалась тоненькая, дурно изданная книжица без опозновательных знаков на обложке. Сборник стихов Блеза Сандрара, выпущенный неизвестно кем (перепечатка Лит.памятников, как оказалось позднее ).
Верите ли вы, что стихотворная форма способна повлиять на систему ценностей взрослого человека?
Дети падки на стихи, взрослые относятся к поэзам как культурному багажу - необременительной шляпной картонке, небрежно привязанной к громоздкому сундуку. Вовремя выпорхнувшая цитата способна облагородить внешность, вызвать одобрение начитанной дамы, тонкую улыбку на лице неглупого собеседника. И не более.
Попробуйте процитировать Сандрара:
"Да! Мы далеко.
Все козлы отпущения сдохли в этой пустыне.
Слышишь звон бубенцов зараженного стада?
Томск, Челябинск, Ташкент, Верхнеудинск,
Пенза, Каинск, Самара, Курган".
(Только представьте, как звучит эта шипяще-бренчащая какафония на курлыкающем французском языке!)
Это – "Проза о транссибирском экспрессе и маленькой Жанне французской", поэма, написаннная Сандраром в 1913 году.
Одиночка, авантюрист – Сандрар прыгал из России в Азию, из Китая в Монголию, из Бразилии в Африку как сумасшедшая блоха. Поэма о путешествии в Сибирь - поэма в ритме стука колес, завораживающая, страшная и одновременно прекрасная.
"Жанна, Жаннета, Нинетта, ни-ни и нет-нет,
Мими, моя милая, курочка, перышко, Перу мое.
Бай-бай, моя сдобная,
Спи, моя грязная,
Душечка,
Цыпочка,
Сердце мое, мой грешок,
Мой цыпленок,
Ку-ку...
Она спит".
Наши соотечественники под впечатлением от "экспресса" создавали шедевры; воспоминания о Сандраре можно встретить по всей литературной широте от Эренбурга до старика Хэма.
Вероятно, в начале XX века Сибирь представлялась европейцам невероятной экзотикой - местом, куда более диким, страшным и древним, нежели освоенная и прирученная к тому времени Калифорния. И тем не менее самый известный свой роман он написал о швейцарце, завоевавшем не Сибирь, а Дикий Запад.
Важно понимать, что Сандрар - урожденный швейцарец, хоть и принято говорить о нем, как о французе.
Важно понимать, что в "Золоте" выведено реальное историческое лицо. Но в действительности Иоганн Август Сутер – альтер-эго автора.
Читатели, не уделившие повышенного внимания истории Нового Света, скорее всего, о Золотой лихорадке имеют весьма туманные представления, почерпнутые из рассказов Джека Лондона. Суровая романтика, дикие звери, цинга, отмороженные конечности - таков букет аллюзий.
В "Золоте" нет ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого. Ни прекрасных аборигенок, ни благородных золотоискателей.
Есть Цель и Средства.
Цель – стать богатейшим человеком своего времени. Средства - любые хороши.
Будучи нищим бродягой, Сутер за несколько лет стал губернатором "Новой Швейцарии" – необъятных землевладений, безупречно налаженного хозяйства, тысяч работников, обслуживающих его не нанесенное на карту государство.
Сутера разорило золото. Самородок, случайно найденный на его земле, поставил крест на будущем и настоящем.
Сандрар поэтизирует своего героя, свергает с вершины власти и богатства в безумие, нищету, одиночество. Что с того что реальный Сутер, потерявши все, закончил дни не на паперти, а в теплой постели?
Важнее следующее: Иоганн Август Сутер, определяя новую Цель, требует признать все золото, найденное на его земле, собственностью одного человека: Сутера.
Издательство "Текст" любит и уважает визионеров, литературных безумцев, ущербных гениев, поскольку признанных - печатают все кому не лень. "Золото" не исключение. Сандрар – прижизненный лауреат нескольких литературных премий, Кавалер Ордена Почётного Легиона. Однако же сути это не меняет. Для России он навсегда останется одиноким безумцем, отправившимся покорять не Дикий Запад, но необъятную Сибирь.
Да, это действительно событие.
Фейбера, насколько могу судить, в России почти не знают, по крайней мере издательство, выпускающее его книги, никак не способствует "политпросвету" населения.
Получается, что наслаждаться Фейбером могут только люди знающие, либо получившие рекомендацию от более просвещенных друзей.
Поскольку Фейбера мне сосватали именно таким образом, и я считаю его лучшим зарубежным автором, случайно для себя открытым(наравне с Полом Боулзом, кстати говоря) -...
Фейбера, насколько могу судить, в России почти не знают, по крайней мере издательство, выпускающее его книги, никак не способствует "политпросвету" населения.
Получается, что наслаждаться Фейбером могут только люди знающие, либо получившие рекомендацию от более просвещенных друзей.
Поскольку Фейбера мне сосватали именно таким образом, и я считаю его лучшим зарубежным автором, случайно для себя открытым(наравне с Полом Боулзом, кстати говоря) - воспользуюсь возможностью и порекомендую его всем, кто о нем не слышал.
Сейчас, увы, первого сборника в продаже нет (тираж видимо кончился), а вот "Близнецов Фаренгейт" почитать в преддверии "Багрового лепестка и белого" – самое милое дело.
На обложке написано, что Фейбер - это гибрид Макьюэна и Моэма. Очевидно, выдержка из рецензии какого-нибудь Таймса.
Не ориентируйтесь на этот призыв.
Потому что с тем же основанием Фейберу можно приписать наследственность Кафки, Камю, Фолкнера и далее по списку.
Фейбер более чем узнаваем, а это значит что ни в каких литературных "скрещиваниях" он не нуждается.
Решиться на малую форму писателю сложно - во-первых, издательства не любят рассказы, это коммерчески невыгодный формат. Во-вторых, вчитаться в роман намного проще: если рассказ неудачный, велика вероятность, что читатель отбросит сборник после двух страниц.
Однако Фейбер, соблюдая и нарушая законы жанра в строгой симметрии, держит читателя за горло, не давая ни вздохнуть, ни вскрикнуть.
Жутковато прикрасные, как полотна Фрэнсиса Бэкона, истории Фейбера не имеют завершения (забудьте вообще о каком-либо еnd`е, не говоря уже о счастливом), зато бездонны как Марианская впадина.
Проглотить их, не разжевывая, как сладкое монпасье, тоже не получится.
Голова идет кругом от каждой фабулы и гиперболы, а впрочем, Фейбер не гиперболизирует.
По заветам импрессионистов он накладывает крупные мазки, которые, если слишком близко подойти к картине, превращаются в бесформенные сгустки, но стоит лишь сделать шаг назад - и взору зрителя открывается воздушно-невесомая, пронизанная светом красота.
Таков Фейбер.
Это издание практически нигде теперь невозможно достать.
Маленькое неизвестное издательство Пунктум (Трилистник) выпустило его год назад настолько ничтожным тиражом, что в выходных данных книги его просто нет.
Увидеть фотографии Ильфа здесь - большая удача.
У меня-то он есть, а вот у знакомых, всерьез влюбленных в его творчество, упоенно читающих "Одноэтажную Америку" Письма о любви, воспоминания современников - зияет грустная пустота на книжной полке, там, где обязательно должен...
Маленькое неизвестное издательство Пунктум (Трилистник) выпустило его год назад настолько ничтожным тиражом, что в выходных данных книги его просто нет.
Увидеть фотографии Ильфа здесь - большая удача.
У меня-то он есть, а вот у знакомых, всерьез влюбленных в его творчество, упоенно читающих "Одноэтажную Америку" Письма о любви, воспоминания современников - зияет грустная пустота на книжной полке, там, где обязательно должен стоять этот фотоальбом.
Издания, выпущенные не монстрами книжного рынка, а одиночками-энтузиастами всегда (или почти всегда) сделаны хорошо.
Фотоальбом Ильфа - хорош особенно.
Наверное потому что комментарии к нему писала дочь писателя Александра Ильф.
А фотографии занимают ровно столько места, сколько должны занимать старые черно-белые фотоснимки, для того чтобы можно было рассмотреть все детали Нью-йоркской улицы (Вид из окна гостиницы, 1935 год) или базара в узбекском кишлаке (прелестный снимок: огромные арбы, ослики, и где-то на заднем плане малозаметные кучки людей).
Мне наиболее любопытными показались работы, сделанные под влиянием Родченко: мачты электропередач, монументы, небоскребы, снятые в характерном для конструктивистов ракурсе. Невероятно интересны фотозаметки из путешествия, совершенного Ильфом и Петровым, по Америке - это все-таки 30-е: рабочее движение, забастовки, демонстрации, Гарлем, магазин автомобилей Форда и ... Памятник Тому Сойеру и Геку Фину.
Особую документальную и художественную ценность альбому придают фотографии Лангмана и Иваницкого - корифеев советской фотографии. У первого - это в основном портретная съемка, у Иваницкого - "жанровая" - серия фотографий, иллюстрирующих обычный день семьи Ильфов: завтрак, совместный просмотр книг, сборы на прогулку... - хорошо продуманная съемка и вместе с тем по-семейному интимная, трогательная.
Позволю себе выдержку из воспоминаний Ардова:
"Евгений Петров с комической грустью жаловался:
— У меня было на сберкнижке восемьсот рублей и был чудный соавтор. А теперь Илья увлекся фотографией. Я одолжил ему мои восемьсот рублей на покупку фотоаппарата. И что же? Нет у меня больше ни денег, ни соавтора... Мой бывший соавтор только снимает, проявляет и печатает. Печатает, проявляет и снимает...
Чем же кончилась эта история с фотографированием? К 1935 году, когда друзья поехали в Америку, Ильф снимал уже настолько хорошо, что его снимки с "расширенными", как говорят в редакциях, подписями составили целую повесть в журнале "Огонек", это был первый вариант знаменитой ныне "Одноэтажной Америки".
И в качестве постскриптума: увлечение Ильфа фотографией на год задержало работу соавторов над Золотым теленком.
Увидел книжку у двенадцатилетнего оболтуса - сына друзей, и - не смог сдержать душевного волнения.
Сильные чувства охватили меня в тот момент, когда, рассмотрев поближе книгу, я осознал, что - это адаптированное издание для школьников.
Внимание: Швейка адаптировали.
Возможно, для кого-то это пустой звук, но людям, выросшим на Гашеке, читающим его двухтомник с малолетства, сама идея пересказа Швейка покажется абсурдной, нелепой и даже противоестественной.
Ладно. Смотрю книгу...
Сильные чувства охватили меня в тот момент, когда, рассмотрев поближе книгу, я осознал, что - это адаптированное издание для школьников.
Внимание: Швейка адаптировали.
Возможно, для кого-то это пустой звук, но людям, выросшим на Гашеке, читающим его двухтомник с малолетства, сама идея пересказа Швейка покажется абсурдной, нелепой и даже противоестественной.
Ладно. Смотрю книгу внимательнее:
чем, интересно, заслужил Гашек такого обращения? Вольностями лексики?
Ан нет: "дерьмо" и "задницы" на месте, стало быть, грубиян трактирщик Паливец тоже здесь.
Политический момент, быть может, повлиял на ситуацию?
Как же, как же, эрцгерцог по-прежнему убит, слежка и доносительство процветают.
Ничего не понимаю.
По всей видимости, единственное прегрешение, за которое пострадал Гашек, - чрезмерное для современного школьника количество страниц.
Смешно, судари. Эксперименты по усекновению Анны Карениной просвещенная общественность восприняла как экстраординарный, но единичный, не поддающийся узакониванию поступок тех, кто "скидывает с корабля современности" всех подряд. Правильно, новая генерация вынуждена ниспровергать. Зато потом вырастает и становится выдающимся поколением управленцев с необходимымым комплектом верительных грамот.
Но Гашек! Помилуйте!
Сам ниспровергал, сам бит бывал. Чего же боле?
Ладно, успокоился.
Смотрю дальше. На 12-ой странице, по завершении первой главы, новые чудеса, поименованные коротко и ясно: Encyclopaedia. А это, судари мои, справочник любознательного ребенка по выбранной теме:
Где искать Австро-Венгрию? Регалии власти. "Лоскутная империя". Император Франц-Иосиф I. Принц Евгений Савойский. Убийство в Сараево. Антанта.
С картинками, доходчиво и внятно. Для тех, кто, прочитав первую главу, задался резонным вопросом: О чем бишь речь?
Особое мое восхищение вызвали картинки Йозефа Лады, набранные, что называется, "мелким петитом" – поскольку генеральный иллюстратор этого издания Лариса Чайка.
От Лады, конечно, никуда не деться. В изображении Чайки Швейк мутировал до полу-швейка – полу-чонкина. Тоже эдакий адапт для молодежи.
В общем выклянчил я сие издание у друзей - тинейджер, собственно, и не сопротивлялся. Теперь хвастаюсь уникальным экземпляром, сам беспрестанно радуюсь: ну просто сущее дитя.
Бидструп для меня как... как для человека XIX века Гюстав Доре. Как для современного ребенка – Буратино в исполнении Владимирского.
Знак. Эпоха. Символ. Детские воспоминания.
В моем детстве Бидструп был на латышском языке. Кажется, 56-го года издания. О том, как в действительности назывались рассказики-зарисовки я мог только догадываться. Особый всплеск разыгравшегося воображения вызывали "картинки для взрослых" на тему семейной жизни, измен, ревности, интрижек.
Убедиться в...
Знак. Эпоха. Символ. Детские воспоминания.
В моем детстве Бидструп был на латышском языке. Кажется, 56-го года издания. О том, как в действительности назывались рассказики-зарисовки я мог только догадываться. Особый всплеск разыгравшегося воображения вызывали "картинки для взрослых" на тему семейной жизни, измен, ревности, интрижек.
Убедиться в правоте и ошибочности собственных лингвистичеких домыслов я смог спустя много лет, купив двухтомник этого же издательства. Убедился. И поразился собственной детской наивности. Сейчас и без подписей на русском языке смысл его жанровых зарисовок очевиден.
Этот маленький экскурс в прошлое я позволил себе, только чтобы пояснить-обрисовать собственное отношение к Бидструпу.
Потому что иллюстрированное издание Декамерона для меня как гром среди ясного неба.
Это действительно невообразимо – увидеть персонажей XIV века в исполнении художника, изображавшего реалии тридцатых-сороковых годов!
Все те же фигуристые девушки, аппетитные амуры; обрюзгшие буржуа в одеждах эпохи Возрождения; худосочные прощелыги; алчные развратники...
Но главное в этой книге – эротика. Ироничная, тонкая, исключительно изящная, ажурная. Подстать самому Боккаччо.
Бидструп – хорошее подспорье для тех, кто не в силах одолеть сто новелл итальянского писателя, добровольно продраться через географические названия и итальянские имена, через Буффальмакко, Минуччьо и Анджьольери, через перепетии и сюжетные ходы.
Стоит только посмотреть на Каландрино, ухлестывающего за прекрасной Никколозой, а потом получившего добрый пинок от жены, чтобы отсмеяться вволю и осилить наконец и пятую, и десятую, и сотую историю Декамерона.
В полиграфическом отношении трехтомник безупречен. Тканевый переплет (кстати, на обложках нет иллюстраций), три книги составленные вместе корешками, составляют слово "Декамерон". Исключительно плотная бумага с кремовым оттенком. В каждой книге ленточка-закладка. Среди иллюстраций рисунки разных типов: есть на всю страницу, есть, предваряющие очередную главу, есть, завершающие историю. В плане техники исполнения они также весьма разнообразны.
Я сделал сканы наиболее отличных иллюстраций, демонстрирующих все разнообразие и великолепие этого издания.
Честно говоря, для меня это лучший книжный проект за последние несколько лет.
Действительно, замечательный сборник, имеющий большую документальную и историческую ценность. Большинство представленных речей давно разошлись на цитаты, некоторые (при определенных обстоятельствах и в определенных странах) заучивают наизусть.
Известный британский журналист историк Монтефиоре взял на себя роль составителя, ни коим образом не интерпретируя выступления истоических личностей. И это тоже огромный плюс.
На сайте опубликована только часть содержания, в действительности в книге...
Известный британский журналист историк Монтефиоре взял на себя роль составителя, ни коим образом не интерпретируя выступления истоических личностей. И это тоже огромный плюс.
На сайте опубликована только часть содержания, в действительности в книге представлены также Горбачев, Джордж Буш - младший, Вяцлав Гавел, Папа Иоан II, Рональд Рейган, Эли Визель, Мать Тереза и другие.
Книга обильно иллюстрирована, качество фотографий превосходное. Издание, кстати сказать, в суперобложке.
На мой взгляд, эта книга, как и хорошая энциклопедия мировой истории, обязательно должна быть в каждом доме.
Безобразное издание, отвратительная обложка, достойная порицания работа корректора. Одним словом - это Эксмо.
Каждый раз скрежещу зубами, когда вынужден покупать Сарамаго, Исигуро или Ирвинга, выпущенных этим издательским монстром.
Как можно равноценно относится к Иностранковскому Ирвингу и к этому?
Не верите, что все так плохо?
Взгляните на доморощенный перевод названия:
"Мужчины не ее жизни" в оригинале звучит как "A Widow for One Year" - Вдова на год!
При этом...
Каждый раз скрежещу зубами, когда вынужден покупать Сарамаго, Исигуро или Ирвинга, выпущенных этим издательским монстром.
Как можно равноценно относится к Иностранковскому Ирвингу и к этому?
Не верите, что все так плохо?
Взгляните на доморощенный перевод названия:
"Мужчины не ее жизни" в оригинале звучит как "A Widow for One Year" - Вдова на год!
При этом русскоязычный заголовок не соответствует книге даже по содержанию.
Ладно, обложка. Можно, конечно, смириться с фантазиями оформителя, который вряд ли вообще открывал роман.
Ну не было там таких женщин! Может, это мелочность, но издание вынуждает придираться: в квартале красных фонарей главная героиня побывала зимой. Одета была в черные обтягивающие брюки и черную шелковую майку.
Аннотация к книге - отдельный фантастический шедевр.
Все кто читал Ирвинга, любит и ценит его, вряд ли смирятся с дивными фразами про сгущенную чувственность и магнетическую силу.
Ляпы по тексту, извините, цитировать не буду, найдете сами, легко.
Книга не обманула ожиданий. Как энциклопедическое издание, полностью оправдывает свое функциональное назначение.
Ранее покупал энциклопедию "Старинное оружие" этой же серии, поэтому какое-то представление уже имел.
Обе книги выше всяких похвал.
Если говорить детально: издание "Ретроавтомобили" имеет грамотную структуру A-Z. В отличие от некоторых других справочников, здесь классификация идет по оригинальным названиям (латиницей), рядом в скобках указывается название,...
Ранее покупал энциклопедию "Старинное оружие" этой же серии, поэтому какое-то представление уже имел.
Обе книги выше всяких похвал.
Если говорить детально: издание "Ретроавтомобили" имеет грамотную структуру A-Z. В отличие от некоторых других справочников, здесь классификация идет по оригинальным названиям (латиницей), рядом в скобках указывается название, принятое в русском языке. Такая классификация позволила издателям избежать множества ляпов, которые часто встречаются в переводной технической литературе.
В конце книги приведен алфавитный указатель.
Каждая статья содержит данные об истории появления модели, ее распространении, этапах усовершенствования,о завершении выпуска, а также о технических параметрах. Приводится товарный знак, фотографии моделей в разные годы выпуска.
Например, статья, посвященная автомобилю Lagonda, содержит девять фотографий, на первой из которых изображена Лагонда 1929-1934 гг., на последней – Лагонда 1938 года выпуска.
Помимо известных ретроавтомобилей в энциклопедии есть такие "мастодонты", как Knox, Brush, Decouville, SLM.
На мой взгляд, это – достойное издание, которое смогут оценить и коллекционеры, и автолюбители.
Будучи ребенком, я читал именно издание 1966 года. Помню, иллюстрации Авдеева сильно меня потрясли каким-то "недетским подходом". С чем бы их сравнить? Наверное с врубелевскими "сказочными" полотнами. Детям очень нравятся Демон и Царевна-лебедь, при этом они интуитивно понимают всю серьезность отношения художника. Именно такое чувство вызывают иллюстрации Авдеева.
Переиздание сборника Габбе, это, действительно, большое событие. Оно важнее вдвойне, благодаря великолепному...
Переиздание сборника Габбе, это, действительно, большое событие. Оно важнее вдвойне, благодаря великолепному оформлению, сохранившему и передавшему дух того, первого издания.
Этот сборник нет смысла покупать маленьким детям дошкольного возраста. С ним они должны знакомиться сами, уже имея какое-то "фольклорное" воспитание.
Книга содержит около семи вкладок. В каждой вкладке по 4 иллюстрации: две цветные, две черно-белые. Иллюстрации на мелованной бумаге. Кроме того начало каждой сказки также имеет картинку (черно-белую).
Сама книга в форме квадрата, довольно объемная, около 300 страниц. Бумага плотная, белая.
В книгу включены: предисловие издательства, послесловия Маршака и Смирновой.
Великолепное издание.
Если когда-нибудь возникнет идея создания "рекомендованного списка книг для мальчиков", "Этот Вильям" наравне с "Томом Сойером" и "Сталки" встанет во главе этого списка.
Эту книгу я назову Открытием года в номинациях "Лучший перевод" и "Лучшая книга для детей и взрослых".
Даже если словосочетание Английский юмор набило вам оскомину, над "Этим Вильямом" вы будете смеяться до слез. И это не преувеличение.
Надо сказать, что...
Эту книгу я назову Открытием года в номинациях "Лучший перевод" и "Лучшая книга для детей и взрослых".
Даже если словосочетание Английский юмор набило вам оскомину, над "Этим Вильямом" вы будете смеяться до слез. И это не преувеличение.
Надо сказать, что перед вами сборник рассказов, написанных Кромптон в разное время: c 20-х по 60-е годы XX века. Но никакого хронологического нарушения вы не заметите, поскольку Вильяму всегда 11 лет.
Есть у вас дети или нет, в любом случае прочитайте эту книгу.
Жаль только, что иллюстрации "не родные". Но тоже в стиле. Художник Вадим Иванюк
насколько я помню, "Тартарена из Тараскона" увлеченно читал юный Марсель - главный герой "В поисках утраченного времени".
Что уже является весьма надежной рекомендацией книги, если Вы конечно вообще в них нуждаетесь.
Тартарен - фантазер из клана Мюнхгаузена. Укротитель атласских львов, великий лжец, который никогда не лжет и уж по крайней мере свято верит в правдивость собственных слов.
У книги есть множество достоинств и один единственный недостаток.
Сначала о достоинствах:
огромное количество иллюстраций (черно-белых), около 2000; богатый сопроводительный материал: комментарии, биография Диккенса и много чего еще; оформление прекрасное, примеры иллюстрирования разных художников и т.д.
Минус: невероятно мелкий шрифт.
И кстати, книга толстенная и огроменная.
Не знаете, что почитать?