Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Ленин. Пантократор солнечных пылинок | +16 |
Валерий Брюсов. Будь мрамором | +4 |
Три первые книги стихов | +3 |
Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг | +2 |
Избранное | +1 |
Прочитал книжку Бенгта Янгфельдта о человеке и поэте, чья жизнь была связана с политикой, с коммунистическим строительством, с местом поэта в рабочем строю — Владимире МАЯКОВСКОМ. Книжка оказалось интересней книги Дмитрия Быкова, потому что хронология биографии поэта в книге соблюдена и Бенгт Янгфелддт избегает прыжков из одной даты в другую, не смешивая одно с другим. Другое дело, мне порой казалось, что читаю книгу о Лилии Брик, чем о поэте. Маяковский постоянно уходил на второй план, пытаясь...
Маяковский, конечно, всю жизнь продолжал любить Лили, которой посвящал почти все стихи и для которой был «мукой в постели», потому что страдал «преждевременным семяизвержением», по словам В. Шкловского (в своих воспоминаниях Эльза Триоле, сестра Лили, также жаловалась, что Маяковский в постели с ней бывал не «достаточно похабен»). Мы любим не тех, как известно.
Книга мне понравилась тем, что автор старался, на сколько это было возможно, написать открыто и честно о Маяковском, сиречь не как об иконе и трибуне, а как о человеке из крови и плоти.
Прочитал книги Маяковского, которые содержат стихи, поэмы «Флейта-позвоночник», «Облако в штанах», «Про это», а также статьи поэта. Только теперь заметил, что в начале 1910 годов в сочинениях у поэта никакого «марксизма» не было, будто ранний Маяковский таких слов, как «пролетарий», «рабочий» не слышал вовсе. Ещё отметил для себя, что постоянно призывает к убийству, многократно с нескрываемым удовольствием повторяет слова «кровь», «окровавленный», «мясо», «трупы» и так далее, отчего горбатится...
Книги Маяковского – это декламация, страдания, муки и всегда жалобы. Маяковский – это «порванная в клочья душа», «хромой богомаз» и «последний глаз», который жалуется на равнодушие окружающего мира к нему, и мир поэтому достоин презрения, ненависти и мести.
Прочитал избранные сочинения Михаила Зощенко и главную его книгу, как он сам считал — «Перед восходом солнца». И пришёл к выводу, что Зощенко вовсе не смешной. Его герои фельетонов и рассказов не вызывают у меня смеха, а только сострадание к ним.
Михаил Зощенко был дворянином. В Первую мировую империалистическую войну во время немецкой атаки был отравлен газами. После революции переменил пятнадцать профессий. Работал и в уголовном розыске, и в сапожной мастерской, и в куроводстве и т.д....
Михаил Зощенко был дворянином. В Первую мировую империалистическую войну во время немецкой атаки был отравлен газами. После революции переменил пятнадцать профессий. Работал и в уголовном розыске, и в сапожной мастерской, и в куроводстве и т.д. Однако, его рано настигла слава (1921-1922 гг). Слава была колоссальной. Большие тиражи, двадцать сборников за семь лет, собственное собрание сочинений уже в 1928 году. Он был одним из самых популярных писателей в стране.
Михаил Зощенко, принявший октябрьскую революцию с воодушевлением, был одним из главных советских писателей, создавший новую литературу с короткими фразами, понятными простому читателю о нём самом ему же. Он не хотел писать для читателей, которых нет. Засим писал для людей с низким культурным уровнем. С другой стороны, им зачитывался Осип Мандельштам. Таким образом Зощенко приподнял неуважаемый жанр до уровня высокой литературы.
Рассказы и фельетоны Михаила Зощенко, если честно, напоминают мне сегодняшние посты из Фейсбука.
Переплет сделан из качественного материала. Страницы белые, не отсвечивают.
Прочитал книгу «Записки парижанина», которая содержит дневники и литературные сочинения единственного сына Марины Цветаевой — Георгия Эфрона.
В дневниках Мура меня дико утомляли одни и те же предложения, мысли, которые повторяются в сделанной за день им записи по несколько раз. Например, в записях, сделанных в Чистополе, в начале пишет, что надо ехать в Москву, дескать там школа, кино, культура и прочее, потом в середине там же опять возвращается к этой же мысли, что было бы хорошо уехать в...
В дневниках Мура меня дико утомляли одни и те же предложения, мысли, которые повторяются в сделанной за день им записи по несколько раз. Например, в записях, сделанных в Чистополе, в начале пишет, что надо ехать в Москву, дескать там школа, кино, культура и прочее, потом в середине там же опять возвращается к этой же мысли, что было бы хорошо уехать в Москву, а здесь упадок, грязь и прочее. В записях же, написанные им в дневнике, в эшелоне в Ташкент, скандирует по несколько раз в одной и той же записи, что было бы здорово увидеться с Митей, что надо бы устроиться в Ашхабаде и прочее. А Ташкентский дневник, это просто невообразимое. Он засыпан «от» и «до» продуктами питания, которые за день были съедены и ценами на них, также о не покидавшем его постоянном чувстве голода. Если в благополучном Ташкенте Мур так голодал, то страшно представить, что с ним было бы в блокадном Ленинграде, где люди в кастрюлях варили обои. В ташкентских страницах дневника Мура — молочник с молочницей являются чуть ли ни главными персонажами.
В Ташкенте, как он сам писал сестре, жил странно: ходил в дырявых ботинках, одевался, как рабочий, вёл беседы о Валери, бегал по базару и ходил в школу. В общежитии же к нему никак не могли найти «устойчивого отношения». Его боялись, при этом признавали его начитанность и культуру. Он был выше их среды. Мур совсем не был похож на остальных. Был очень злым на язык. Природу этой злости он сам не мог понять. От него трудно было добиться «доброго слова».
Соседей по общежитию смущало, что несмотря на его не благополучное материальное положение, выглядел он беззаботным и продолжал учиться. В школе ему трудно давались математика и физика. Учился с большим отвращением.
Интересными, однако, оказалась переписки Мура.
У меня, например, разрывалось сердце, когда читал: «…лишь теперь я понял, какое колоссальное положительное значение имела в моей жизни семья. Вплоть до самой смерти мамы я враждебно относился к семье, к понятию семьи. Не имея опыта жизни бессемейной, я видел лишь отрицательные стороны семейной жизни, и по ним судил – и осуждал. Мне казалось, что семья тормозило мое развитие и восхождение, а на деле она была не тормозом, а двигателем. И теперь я тщетно жалею, скорблю о доме, уюте, близких и вижу, как тяжко я ошибался. Но уж поздно».
Немало поразило понимание им причины всех несчастий его семьи. Вот, что Мур пишет своему адресату С. Гуревичу о семье: «Мне кажется, для нашей семьи это проблема взаимосвязи трех величин: настоящего, прошлого, будущего, – основная проблема. Лишь тот избегает трагедии в жизни, у кого жизнь образует одно целое. У С<ергея> Я<ковлевича> всегда преобладало будущее; только им он и жил. У М<арины> И<вановны> всегда преобладало прошлое, многое ей застилавшее. Об Але не говорю – не знаю. Я же всегда хватался за настоящее, но в последние времена это настоящее стало сопротивляться, и прошлое начало наступление».
Известно, как Марина обожала собак. А Мур, оказывается, их не любил. Потому что считал, что надо быть собой, а не подражать человеку, как это делают собаки. Сиречь собака должна оставаться собакой.
Стихи Мура, по-моему, не плохие для его возраста. Там нет той поэзии, которую мы любим. Если бы он прожил долгую жизнь, стал бы очень хорошим прозаиком, а не поэтом. Прочитанные мною в книге рассказы Мура «Однажды осенью», «Записки сумасшедшего» тому подтверждение.
Эту книгу навряд ли буду перечитывать.
Страницы белые, но очень тонкие и шершавые, увы.
Как я боялся этой книги, представляя, что она будет больше похожа на доклад, заведомо зная прозу Бориса Пастернака и о том, что и в быту Пастернак был косноязычным, по словам его современников. Сам Пастернак в одном письме к Цветаевой признавался, что у него опять получается диссертация, что письма писать не умеет.
На самом деле, книга оказалась интересной.
Цветаева — это Цветаева. Она бесконечно прекрасна. Она — поэт. Она — Цветаева, и этим всё сказано. А вот в некоторых местах в письмах...
На самом деле, книга оказалась интересной.
Цветаева — это Цветаева. Она бесконечно прекрасна. Она — поэт. Она — Цветаева, и этим всё сказано. А вот в некоторых местах в письмах Бориса Леонидовича, мне приходилось порой перечитывать, возвращаться в начало абзаца или предложения, и то не всегда мне удавалось понять перечитанное.
Даже сама Цветаева в одном письме к Пастернаку, не поняла отзыва Пастернака о поэме «Крысолов». Ну, раз Цветаева, с ее даром, интеллектом, необъятной душой, не понимала Пастернака, то что говорить обо мне.
Переписка получилась живой, страстной, нежели та же переписка Брюсова с Петровской, где чувства друг к другу кажутся наигранными, не естественными.
Страницы книги цвета туалетной бумаги, единственный минус у книги.Форзац шикарный.
Сами сочинения поэта и Нобелевского лауреата Иосифа Бродского в комментариях не нуждаются. Не говорить нужно о стихах Иосифа Бродского, а читать. Данный том примечателен тем, что в него вошла малоизвестная поэма"ГОРБУНОВ И ГОРЧАКОВ".
Книга по своей массе легкая, по размеру не большая. Переплет качественный. Огорчает только качество бумаги. Стихи Нобелевского лауреата надо было издать на белой, хорошей бумаге.
Прочитал книжку Василия Молодякова, изданную в издательстве «Молодая гвардия», про русского декадента. Книга не произвела должного впечатления, как книга Рема Щербакова и Николая Ашукина, например, написанная о нём же для серии ЖЗЛ. Но хочется поблагодарить за то, что биограф не стал делать анализ творчества поэта, это меня порадовало. Также за то, что помимо уже мне известной информации о том, что герой книги писал стихи и прозу, делал переводы, редактировал рукописи, издавал книги, составлял...
Огорчает, что про увлечения морфием, биограф умолчал. Ни как начал принимать, ни про так как добывал его в годы революции в книге никакой информации нет. И о том, что стало с родичами Брюсова после его смерти тоже. Очень жаль.
Книга издана на добротной бумаге. Огорчают иллюстрации, где так мало снимков с изображением самого героя и большое количество фотографий книг и сборников поэта.
По окончании книги, благодаришь Господа, что Ильич умер в 53, иначе бы эта книга не закончилась ни-ког-да. Это был первый случай в моем опыте чтении нон-фикшн, когда не было жалко расставаться ни с героем, ни с автором книги. Хотя справедливости ради нужно сказать, что за тринадцать дней чтения, мне ни разу не было скучно. Язык автора, как паровоз уносил меня всё дальше и дальше, не давая мне скучать все 900 страниц, рассказывая – помимо заговорщической, конспиративной, шифровальной...
Самое первое знакомство мое с Лениным произошло в школе со слов учительницы, что дедушка Ленин говорил: «Учиться, учиться и ещё раз учиться!» Это я запомнил навсегда! Второе мое соприкосновение с этим именем было, когда меня посвящали в октябрята в «Доме пионеров». И да, я ещё застал это время.
© Канат Канака
С недавнего времени стал обожателем писателя Павла Валерьевича. Совершенно прекрасный автор. Книги "Лев Толстой" и "Лев в тени Льва" лучшее, что читал за последнее время. С не терпением жду переиздание издательством "Молодая гвардия" книги Павла Басинского о Максиме Горьком, потому как к книжке, что для той же серии ЖЗЛ написал Дмитрий Быков, не имею доверия.
Не знаете, что почитать?