Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Время воды | +2 |
Мужчины настоящие и другие, которые так себе | +1 |
Мужчины настоящие и другие, которые так себе | +1 |
Латгальский крест | +1 |
Сады Казановы | +1 |
Месть редко бывает рационалаьна. Месть -- это страсть. Автор доводит эту страсть до абсолюта. Когда жажда мести становится смыслом жизни. Что это - безумие? Почему мы боимся любить других. Почему мы не можем любить даже себя. Много вопросов, ответы на них каждый читатель должен найти сам.
Людмила ИГНАТЬЕВА:
Почему шедевром Хемингуэя называют "Старик и море", хотя эта повесть должна бы уступать, оставаясь в тени, его знаменитым романам?.. Так и повесть Валерия "Время воды", я читала, всё завороженней, всё больше погружаясь как-бы в некую параллельную реальность, при этом детально сохраняющую нашу зримо-осязающую. "Чушь", - сказал бы обыватель, гордящийся своим здравым смыслом, так же воспринявший и Кафку, пока тот не стал признанным гением. Нет,...
Почему шедевром Хемингуэя называют "Старик и море", хотя эта повесть должна бы уступать, оставаясь в тени, его знаменитым романам?.. Так и повесть Валерия "Время воды", я читала, всё завороженней, всё больше погружаясь как-бы в некую параллельную реальность, при этом детально сохраняющую нашу зримо-осязающую. "Чушь", - сказал бы обыватель, гордящийся своим здравым смыслом, так же воспринявший и Кафку, пока тот не стал признанным гением. Нет, героиня этой её "Одиссеи" не похожа на хэминуэевского старика: он активно борется за выживание и это - ЖИЗНЬ - для него единственное, главное и спасение зависит только от него. Её же несёт своими волнами Судьба, но это Судьба, обладающая Разумом, наблюдающая за (казалось, тщётными бесполезными, лишь отодвигающими неизбежную гибель на считанные капельки Времени) её попытками ОСТАТЬСЯ ЖИВОЙ и, видя их и оценив, приходящая на помощь. А какой язык! - даже дотошный в этом плане Набоков не удержался бы от похвалы и Борхес пожал бы руку автору. "Время воды" - шедевр, это подсказывает мне интуиция, а умом я лишь ищу объяснения - не полные, так как несказуемое остаётся в глубине моего впечатления от повесПочему шедевром Хемингуэя называют "Старик и море", хотя эта повесть должна бы уступать, оставаясь в тени, его знаменитым романам?.. Так и повесть Валерия "Время воды", я читала, всё завороженней, всё больше погружаясь как-бы в некую параллельную реальность, при этом детально сохраняющую нашу зримо-осязающую. "Чушь", - сказал бы обыватель, гордящийся своим здравым смыслом, так же воспринявший и Кафку, пока тот не стал признанным гением. Нет, героиня этой её "Одиссеи" не похожа на хэминуэевского старика: он активно борется за выживание и это - ЖИЗНЬ - для него единственное, главное и спасение зависит только от него. Её же несёт своими волнами Судьба, но это Судьба, обладающая Разумом, наблюдающая за (казалось, тщётными бесполезными, лишь отодвигающими неизбежную гибель на считанные капельки Времени) её попытками ОСТАТЬСЯ ЖИВОЙ и, видя их и оценив, приходящая на помощь. А какой язык! - даже дотошный в этом плане Набоков не удержался бы от похвалы и Борхес пожал бы руку автору. "Время воды" - шедевр, это подсказывает мне интуиция, а умом я лишь ищу объяснения - не полные, так как несказуемое остаётся в глубине моего впечатления от повести...
Книга Валерия Бочкова "Шесть тонн ванильного мороженого" -- сборник рассказов. Сборник восхитительных рассказов! Истинное наслаждение, какого я давно не получала от чтения! Браво, маэстро.
"Латгальский крест" Бочкова один из лучших романов последнего десятилетия, написанных на русском языке. Тут не о чем спорить, достаточно прочитать книгу. Психологически безукоризненный сюжет, живые персонажи, стилистика произведения восхитительна в своей точности и оригинальности - по этой книге можно учить студентов литинститутов. Настоящая русская проза высшей пробы.
Анна Берсенева:
В творчестве Бочкова страсть – это тот материал, который скрепляет все уровни его прозы - сюжетный, психологический, экзистенциальный
В новой книге, состоящей из двух повестей, «Рисовальщик» и «Сахарный бес» Валерий Бочков сохранил и даже усилил главное качество своей прозы: страстность.Убийственная для искусства теплохладность - это точно не о нем. В его прозе накалено буквально всё - характеры, отношения между героями, сюжет.
Сюжетный накал проявляется на первой же...
В творчестве Бочкова страсть – это тот материал, который скрепляет все уровни его прозы - сюжетный, психологический, экзистенциальный
В новой книге, состоящей из двух повестей, «Рисовальщик» и «Сахарный бес» Валерий Бочков сохранил и даже усилил главное качество своей прозы: страстность.Убийственная для искусства теплохладность - это точно не о нем. В его прозе накалено буквально всё - характеры, отношения между героями, сюжет.
Сюжетный накал проявляется на первой же странице «Рисовальщика», и первоначальная сухость стиля лишь оттеняет его:
«Револьвер мне продал Терлецкий. Привёз утром. Раздеваться не стал, прошёл прямиком на кухню. От чая тоже отказался, сказал, что спешит. Мы сели напротив друг друга — он в плаще, я в махровом халате. За окном серело московское небо, середина июля походила на глухой ноябрь. Лето закончилось, не успев начаться».
Сюжетная динамика с каждой страницей нарастает, но с каждой же страницей это все меньше приковывает к себе внимание. Потому что из сюжета вырастает и разгорается другой костер - чувственности, которой пронизана вся повесть. Оценивая то, что произошло с ним, когда он увидел свою новую соседку Ванду, загорающую голой на соседнем балконе элитного московского дома, главный герой, художник, понимает: «Ради неё я мог убить человека. Любого. Не спрашивая и не раздумывая. Понимаю, звучит банально. Пошло звучит и даже глупо. Попытаюсь объяснить, и в первую очередь самому себе: состояние моё можно классифицировать только как помешательство. Квинтэссенцией безумия являлось полное отрицание себя не только как существа мыслящего, но и как животного — у меня атрофировались самые рудиментарные рефлексы. И в первую очередь рефлекс самосохранения».
Атрофия этого рефлекса как раз и заводит его в ситуацию, в которой он вынужден покупать оружие - благо, страсть настигла его как раз во времена бандитского первоначального накопления, когда в России добыть револьвер стало не сложно. Впрочем, от связи своей личной истории с историей страны герой всячески открещивается. По его мнению, это все равно что «изучать астрономию по полотну Ван-Гога «Звёздная ночь», а картографию ада — по стихам Данте». Но едва лишь читатель проявляет готовность согласиться с тем, что личный путь героя выше всего житейского, как честная амстердамская проститутка демонстрирует совсем иной взгляд на преступление, совершенное им ради то ли безумной любви, то ли безумного же вожделения: «Ты же даже сейчас не можешь увидеть случившееся в истинном, реальном свете! У тебя хроническая форма нарциссического инфантилизма!». И это правда, и каждый поступок влюбленного художника является тому свидетельством…
Но это - не вся правда. И ключевое слово здесь: художник. Медленно, сначала не явно, но с каждой страницей все отчетливее проступает тонкая подоплека происходящего… Потакающий всем своим желаниям рисовальщик, показавшийся уже всего лишь оборотистым ремесленником, вдруг предстает творцом не только опасной личной жизненной ситуации на уровне «сам виноват», а чего-то более глубокого. Именно об этом с живой прямотой говорит ему красавица-островитянка, с которой сводит его судьба: «Когда ты рисуешь, через твои глаза смотрит Огу-Шангу. Он проникает в меня и делает мою кровь густой и горячей». И тут появляется догадка: возможно, не страсть - физическая, почти животная - владела московским художником, а он владел ею, вернее, создавал ее так же, как свои картины, сам будучи при этом частью гораздо более масштабного замысла?
«Жизнь представляется нам путаницей случайностей лишь потому, что мы не можем или не желаем видеть логики событий. Или боимся? Ведь если разглядеть символы и знаки, осознать гармонию хитросплетений узоров судьбы, покорно принять неизбежность грядущего — не сопротивляясь принять, а с радостью, — что может быть счастливей и почётней, чем стать частицей величественного замысла гениального творца? Стать фрагментом божественного полотна, вроде того ангела, вписанного юным Леонардо в полотно Вероккио».
Именно поэтому мистика, которая появляется в финале и дает сюжетную развязку «Рисовальщику», удивляет так же мало, как револьвер, появившийся в начале и давший этой повести сюжетную завязку.
Мистические явления вообще являются естественной частью текстов Валерия Бочкова, они вплетаются в реалистические сюжеты так же, как реалистические детали повседневности. В повести «Сахарный бес» герой, узнавший о смерти друга своего детства, вспоминает его, рисуя собственный психологический портрет: «Теперь — главное. Да, был ещё один нюанс. Нюанс, о котором даже не хотелось думать, — осознание собственной никчёмности. Иллюзорность успехов, имитация смысла, симуляция бытия. Разумеется, мысль эта всплывала и раньше, но мне вполне успешно удавалось убедить себя в её вздорности. Экзистенциальный вопрос подменялся надуманным фактом — разрывом контракта, финансовой неудачей, скандалом, похмельем или просто скверным расположением духа. Смерть Дымова сделала факт моей никчёмности официальным. Попытаюсь объяснить. Дымов родился с козырями на руках, я тоже. Только вот моя масть оказалась так себе — мелочь, шестёрки-семёрки, у Дымова были сплошь тузы. С его исчезновением не только будущие цели потеряли смысл, весь пройденный путь вдруг оказался сомнительным: и шёл я не туда, и шагал не так, и попутчиков выбрал неверных. Мысль обрела форму и тихо вползла в мой мозг: бездельник и пьяница Дымов прожил свою жизнь проще и честнее — правильнее меня».
Это житейское и психологическое объяснение выглядит исчерпывающим до тех пор, пока настоящее объяснение не дает незримая потусторонняя собеседница, голос которой сначала появляется в смартфоне, а в финале звучит для героя уже и вне гаджета, и за пределами сознания.
Книга Бочкова, безусловно, обладает блестящими литературными достоинствами, но мне хочется отметить культуртрегерскую миссию автора. Искусство играет в романе одну из главных ролей, живопись -- один из основных героев истории. Остроумно и со знанием дела Бочков ведёт читателя через виртуальный музей высших достижений творческого гения человеческой цивилизации. "Рисовальщик" - деликатес для истинных гурманов и эстетов.
Грэг Юнг, искусствовед, куратор, коллекционер
«Время воды»
Апокалипсис и человек
Роман Валерия Бочкова «Время воды» очевидно перекликается и с сюжетом о рукотворной катастрофе деревни Матёра из распутинского «Прощания с Матёрой», и являет собою чрезвычайно интересную версию «Корабля дураков» (причём, это, скорее, даже собирательная, аллегорическая версия явления, нежели только, собственно, сюжетная подоплёка) и, наконец, это очевидное обращение к известнейшему религиозному сюжету о ковчеге в попытке, однако, осмыслить его...
Апокалипсис и человек
Роман Валерия Бочкова «Время воды» очевидно перекликается и с сюжетом о рукотворной катастрофе деревни Матёра из распутинского «Прощания с Матёрой», и являет собою чрезвычайно интересную версию «Корабля дураков» (причём, это, скорее, даже собирательная, аллегорическая версия явления, нежели только, собственно, сюжетная подоплёка) и, наконец, это очевидное обращение к известнейшему религиозному сюжету о ковчеге в попытке, однако, осмыслить его неакадемически, некультурологически или ещё как угодно из этого ряда, а, напротив, смело вводя в свою версию катастрофы игровую, даже подчас фарсовую основу. В романе в немалой степени присутствует и мистицизм. И, безусловно, очевидны и чётко ясны пророческие нотки.
Однако есть ещё одна удивительная сторона этой вещи — как мне кажется, пока лучшей из произведений писателя. Роман Уильяма Голдинга «Шпиль» - об усердном пастыре, который, в надежде на божье провидение, всё надстраивает и надстраивает шпиль монастыря вопреки всем разумным научным земным законам и, конечно, оказывается жертвой и сам, и губит многих смертных рядом с собой. Во «Времени воды» ни такого стержня, ни такого героя нет, однако немалую часть книги составляет именно вопрос трагической тщетности поиска бога, разочарования в нём, хотя при этом — вновь и вновь, настойчиво и яростно — обращение к нему, чтобы ответом было лишь, в лучшем случае, молчание.
Блаженный Августин обращается к своем Богу — по вертикали! По вертикали (ибо уже не на что и не на кого надеяться) обращается к Нему и главная героиня «Времени воды».
«Время воды» - не только роман-катастрофа, роман-фарс и философский роман. Он — попытка осмыслить и найти в человеке особую «срединность» - то, где заканчивается, собственно, человек и начинается неуловимое. Дух, суть, смысл, предназначение, Путь.
Произведение исполнено увлекательных и замечательных по задумке и воплощению поворотов, а также характеров. Как и всегда у Бочкова, характеры и здесь точны, законченны, филигранно и многопланово выстроены и очень живы и подвижны. Пожалуй, именно человеческое и человечное в этом произведении вышли на первый план так многообразно, как ни в одной больше книге или рассказе Бочкова. И при этом попытка осмыслить вот ту самую «срединность» человека через, казалось бы, самый для этого «неудобный», неподходящий характер — забавной, наивной, но очень сильной Филимоновой — выходит здесь на первый план.
Книге, безусловно, будет высоко оценена читателем.
Ольга Ключарева, журналист, искусствовед
Новый роман "Рисовальщик" ещё одно доказательство, что Валерий Бочков сегодня один из самых интересных прозаиков, пишущих по-русски. Перед нами книга зрелого мастера, умное и энергичное повествование, остроумное и элегантное. Безусловно, Бочков -- эстет, но его эстетика не высокомерное превосходство, роман пронизан любовью, он абсолютно человечен, Трагично человечен. Литература с большой буквы, читать Бочкова -- истинное наслаждение.
Елизавета Галицкая-Бенуа
Общеизвестная в среде литературоведов и рецензентов шутка гласит: «Вопрос: в чём состоит принципиальная разница между романом и рассказом? Правильный ответ: роман пишется ради первой фразы, рассказ — ради последней».
Как и во всякой шутке, в этой доля собственно шутки не превышает положенного ей процента, а всё остальное место занимает чистая, ничем не замутнённая истина.
В самом деле: первая фраза в любом крупном литературном произведении играет важнейшую роль. Поскольку в ней содержится...
Как и во всякой шутке, в этой доля собственно шутки не превышает положенного ей процента, а всё остальное место занимает чистая, ничем не замутнённая истина.
В самом деле: первая фраза в любом крупном литературном произведении играет важнейшую роль. Поскольку в ней содержится информация, которую писатель стремится запихнуть в голову своему потенциальному читателю, ещё не уверенному в том, что он готов таковым стать.
Используя банальный образный ряд, первую фразу романа можно уподобить рыболовному крючку с наживкой, закинутому в пруд, где водятся жирные ленивые караси. Которые, как считает писатель, должны обретаться не в холодной, мутной и подёрнутой ряской воде, а в сметане — на сковородке в его писательской кухне. Однако для того чтобы принудить карася изменить место дислокации, его необходимо поймать — посредством этого самого крючка с насаженным на него червяком или катышком хлеба. Иначе писатель останется без обеда.
Этот же самый механизм действует в отношении не одного только карася, но и любой иной рыбы, в том числе и такой коварной твари, как щука. Щука, правда, ловится не на червя и не на хлеб, коими она брезгует, а на живца, то есть живую мелкую рыбёшку, или на блесну — железку, изготовленную в виде рыбки и соответственно раскрашенную. Блесна должна быть яркой и соблазнительной, то есть при первом же на неё взгляде вызывающей у щуки страстное желание немедленно её заглотить, не раздумывая о последствиях. Например, такой: «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан». Или такой: «В пять часов утра, как всегда, пробило подъём — молотком об рельс у штабного барака». Или — на ту же тему: «Всю ночь выло, качало со скрежетом фонари, брякало наружной щеколдой, а к утру улеглось, успокоилось, и пришёл хозяин». А вот ещё: «Тверской бульвар был почти таким же, как и два года назад, когда я последний раз его видел, — опять был февраль, сугробы и мгла, странным образом проникавшая даже в дневной свет». Тоже, согласитесь, весьма недурственно.
Что общего у первых фраз этих всемирно известных произведений? Общего у них — то, что каждая сообщает читателю место действия. В реалистических повестях Александра Солженицына и Георгия Владимова это — сталинский концлагерь и его окрестности; в мистических романах Михаила Булгакова и Виктора Пелевина — московские топонимы, то есть места, в которых начинаются рассказанные в них истории.
Разумеется, данная установка — на указание места (а также времени или эпохи) действия — не является для писателей аксиомой. Огромное число беллетристов её игнорирует, начиная свои романы, повести и рассказы так, как Бог на душу положит, то есть как сами они считают правильным. В таких сочинениях первые фразы чаще всего представляют собой отталкивание не от того, где и когда нечто произошло, а от того, что это нечто вообще происходит. Например: «Мёртвая Жюли лежит в моих объятиях» (Дмитрий Савицкий), «Пассажиры напирали к выходу, попутно беспокоя за плечо» (Сергей Юрьенен), «Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно» (Виктор Некрасов). Или вот ещё — форменный шедевр, универсальное, можно сказать, начало: «Вдруг случилось буквально следующее» (Саша Соколов). Так могут начинать только очень уверенные в себе мастера.
Писатель Валерий Бочков, вне всякого сомнения, принадлежит именно к данной категории. Иначе первая фраза его нового романа не была бы — «Револьвер мне продал Терлецкий».
Фраза эта — точнее, упомянутый в ней револьвер — играет роль того самого чеховского ружья, висящего на всеобщем обозрении на заднике сцены в первом акте драмы. Которое для того и было туда повешено, чтобы выстрелить в акте пятом. А может, в четвёртом. Это зависит от композиционного построения пьесы. Но не выстрелить, провисев всё время спектакля там, куда его до поднятия занавеса прицепили, ружьё не может, поскольку это противоречит закону театрального искусства. Закону, согласно которому ни одна деталь сценического интерьера не должна быть случайной — каждый находящийся на сцене предмет обязан сыграть в спектакле свою собственную, только ему одному предназначенную роль.
Вот и пятизарядный итальянский револьвер, появляющийся на первой же странице романа «Рисовальщик», сыграет в рассказанной в нём истории положенную ему роль. Сначала Верещагин попытается застрелить из него Бунича, потом Бунич — Верещагина, но кончится дело тем, что единственный находящийся в барабане револьвера патрон выстрелит только после третьего нажатия на спусковой крючок — дважды до этого спущенный боёк будет протыкать вместо капсюля пустоту. Причём палец, это нажатие сделавший, не будет принадлежать ни тому, ни другому, а вот пуля, из ствола вылетевшая, попадёт именно туда, куда — по закону высшей справедливости — ей и следовало попасть. Потому что Добро всегда побеждает Зло, и происходит это не в одних только приключенческих романах.
And that’s right.
Павел Матвеев
КТО УБИЛ ТЕРЛЕЦКОГО?
Заметки о романе Валерия Бочкова «Рисовальщик»
В преддверии выхода нового романа Валерия Бочкова в виде книги несколько фрагментов из него были опубликованы в российской и иностранной литературной периодике — в частности, в интернет-журналах «Новая Юность» и «Этажи». По их содержанию поклонники творчества автора «Рисовальщика» могли составить если и не исчерпывающее, то всё же достаточно полное представление о том, про что эта книга. Однако для тех, кто...
КТО УБИЛ ТЕРЛЕЦКОГО?
Заметки о романе Валерия Бочкова «Рисовальщик»
В преддверии выхода нового романа Валерия Бочкова в виде книги несколько фрагментов из него были опубликованы в российской и иностранной литературной периодике — в частности, в интернет-журналах «Новая Юность» и «Этажи». По их содержанию поклонники творчества автора «Рисовальщика» могли составить если и не исчерпывающее, то всё же достаточно полное представление о том, про что эта книга. Однако для тех, кто по каким-либо причинам пропустил данные публикации мимо своего внимания, имеет смысл хотя бы немного об этом рассказать. Ввести, так сказать, в сюжет.
Действие в новом романе Бочкова происходит в двух временных эпохах. Одна из них — первые постсоветские годы в России, пресловутые «смутные девяностые», другая — наши дни. В первой — холодное лето, похожее на позднюю осень, дикая гиперинфляция, палёная водка из ларьков, продающиеся за бесценок квартиры, бандиты со значками депутатов Верховного Совета на лацканах пиджаков и любовь — фантастическая, невероятная, неземная и, как водится, влекущая за собой изначально непредставимые последствия. Во второй — следствия этих самых последствий.
Главный персонаж — сорокалетний московский художник Верещагин, проживающий в знаменитой сталинской высотке на Котельнической набережной, — волей случая знакомится с соседкой по дому — Вандой. Та оказывается женой некоего Бунича, в прошлом мелкого челябинского бандита, а ныне одного из тех, кто, заседая в Доме Советов, создаёт «новую демократическую Россию» — не забывая, разумеется, и о собственном кармане. Между художником и женой нардепа-криминала вспыхивает та самая любовь-страсть, которая способна лишить обоих не только разума, но и всего прочего, в том числе и жизни. Узнав об измене супруги, а также о том, что это — не банальная интрижка, а подлинная любовь, прагматично мыслящий Бунич требует от художника выплатить отступные — огромную сумму в долларах, обещая в этом случае отдать ему свою жену; Верещагин, успешно продающий картины на Западе, принимает выдвинутое требование. Однако Ванда, которую он спешит обрадовать сообщением о договоре с её мужем, узнав о выставленных тем условиях, опускает пребывающего в эйфории любовника с небес на землю. Она утверждает, что как только Бунич получит деньги, он убьёт их обоих — и Верещагина, и её саму, поскольку он — уголовник и должен поступить именно так, иначе потеряет авторитет в криминальном мире. Поверив Ванде, Верещагин решает уйти из дома и раствориться в многомиллионной Москве, чтобы переждать грозящую опасность, надеясь, что она как-нибудь рассосётся сама собой. Ближайший друг, также занимающийся какими-то тёмными махинациями, помогает ему в этом, предоставив в качестве укрытия свою запасную квартиру, чтобы художник мог в ней отсидеться. Заодно Верещагин покупает у него револьвер — считая, что кто вооружён — тот опасен. А по пути к новому месту проживания — бутылку водки, чтобы от всего с ним происходящего не было так тошно на душе…
Такова завязка сюжета, за которой следует его стремительное — как и подобает сочинению в жанре психологического триллера — развитие. В нём присутствует полный набор необходимых для этого литературного коктейля ингредиентов: жизнь и смерть, любовь и кровь, вера и сомнения, надежда и отчаяние… вернее, наоборот — отчаяние и надежда. Ибо в сочинениях писателя Бочкова первое всегда преодолевается вторым, то есть второй, поскольку слово «надежда» в русском языке имеет женский род. Ну и, разумеется, чудо, происходящее в финале рассказанной истории, без которого беллетристику автора «Рисовальщика» вообще невозможно представить. Чудо — мистическое, не имеющее никакого рационального объяснения и логике не поддающееся — в сочинениях Бочкова присутствует всегда — как та самая вишенка на торте, без которой сотворивший его кондитер считает работу не законченной. Или — как в данном сравнении — долька лайма, насаженная барменом на край бокала перед подачей коктейля клиенту.
Bon appetite!
Алик Толчинский:
Я понимаю, что о вкусах не спорят, но молчание по поводу моей краткой рецензии на роман "Обнаженная Натура" выдающегося прозаика нашего времени Валерия Бочкова заставляет задуматься о целесообразности общения с сообществом творческих русскоязычных персон. Итак, я снова предлагаю вашему вниманию свой материал:
Все мы, возникшие из одной веточки на необозримом дереве жизни, по непонятным до сих пор причинам продолжаем существовать, а наиболее талантливые из нас...
Я понимаю, что о вкусах не спорят, но молчание по поводу моей краткой рецензии на роман "Обнаженная натура" выдающегося прозаика нашего времени Валерия Бочкова заставляет задуматься о целесообразности общения с сообществом творческих русскоязычных персон. Итак, я снова предлагаю вашему вниманию свой материал:
Все мы, возникшие из одной веточки на необозримом дереве жизни, по непонятным до сих пор причинам продолжаем существовать, а наиболее талантливые из нас ползают по стволу этого дерева и пытаются понять, как оно возникло, из какого семени, куда оно растет, почему то одна, то другая веточка усыхает и отваливается. Таких вопросов миллионы, но чем дальше от настоящего в пределах плюс-минус тысяча-другая лет, тем расплывчатей ответы на наши вопросы, поскольку мы не умеем их задавать природе. Казалось бы, в отличие от Номо, вся природа, которую Валерий Бочков называет Обнаженной Натурой, действительно обнажена, но мы, созерцая обычный березовый лист, видим только лист, чувствуем его запах, пробуем его вкус, но очень мало понимаем в его сути, то есть – как он живет! Почему обнаженный мир сотворил тысячи деревьев, отличающихся листвой и стволом, и корнями? Травы, кустарники, цветы, грибы, сами деревья, образующие леса – все разные.
Как мы смеем с важностью рассуждать о жизненных ценностях, не понимая главного – как же все-таки возникло это чудо из неживой материи?! Философия пытается нам помочь: человеческая логика следует заложенной в законах природы причинно- следсвенной связи. И что это означает? Так легко сделать ошибку, сказав, что ничто в мире не происходит случайно. Каждое событие имеет свою причину и свое следствие. На самом деле случайность есть неожиданность для нас, не более того. Это чисто человеческое типа – мы не ждали вас, а вы пришли. Если мы не знаем причину события, то можем не понять следствия, но наука, вооруженная логикой, нам поможет в этом деле.
А как велика роль случая в процессе возникновения жизни на земле? Кто-то бросал кости бесчисленное число раз, и однажды, как в рулетке, выпала редчайшая комбинация оказавшихся рядом молекул, которые сцепились определенным образом и процесс пошел. Этот кто-то был Его Величество Случай. Оценить эту ситуацию было некому. С точки зрения квантовой мехагники, у каждого события есть некая вероятность, что оно произойдет. И никакого Бога не нужно.
Потребовалось 3,5 миллиарда лет, чтобы из живой клетки получилась узконосая обезьяна, плохо приспособленная к обнаженной натуре, и которая вместо того, чтобы быстро вымереть, стала Номо и чрезвычайно размножилась.
Отсюда пошли неисчислимые трудности дальнейшего существования и когда жизнь, которая стала пониматься как пребывание среди созданных руками предметов и разнополых особей, повторяю – когда жизнь стала невыносимой из-за этих особей, Номо воскликнул: Господи, за что мне всё это!? Господь на дурацкие вопросы не отвечает. И правильно делает. Кто-то в отчаянии называет случайно возникший мир Абсурдом. Это в корне неверно. Это вы сами создаете такой мир. Так что же делать? Трудиться, ждать и надеяться неопределенное и очень долгое время.
Автор великолепного и многопланового романа «Обнаженная натура» придерживается другого мнения. В немного сокращенном варианте я приведу диалог юного героя Голубева и его будущей возлюбленной Ларисы в помещении церкви:
- Ты молилась?
- А что, разве Бог* есть?
- Но ведь кто-то построил эту церковь? (это неудачный ответ, но мы все грешим глупыми высказываниями (АТ))
- Людям нравится заблуждаться. Так они это называют – Заблуждение. На самом деле они жить не могут без вранья: врут себе, врут друг другу.
- Понятно. В Бога* ты, значит, не веришь.
- А ты?
- Не знаю, хотелось бы…Меня бабка таскала по церквам с пеленок.
- Ну, если с детства, то должен выработаться рефлекс.
- Ага, выработался. Рвотный.
*В качестве примечания: здесь упоминание бога не может быть с заглавной буквы.
Собственно, здесь и начинается скорбный путь этой симпатичной пары, на которую Бог обиделся. Помните? – мне отмщение и Аз воздам. Однако романист имеет в своем мозге усложненый план развития. Оказывается, что у Ларисы есть свой скелет в шкафу. Вот тут, собственно и начинается жестокий и захватывающий роман, от которого трудно оторваться. Ареной трагедии попрежнему остается Россия, Москва времен КПСС и ненавистного россиянам и всему миру КГБ.
Как говорил царь Соломон - нет ничего нового на земле, всё уже было: Каин и Авель, Карла Черномор и его брат Богатырь и так далее до майора КГБ в качестве младшего брата и старшего брата, талантливого физика,. Талантливые люди сплошь и рядом обладают удивительной житейской слепотой, у них нет времени на быт, грязь и подлость, произрастающие в этой грязи.
Сила художника в обобщении. Портрет майора отвратителен, но он еще отвратительнее из-за того, что это – двойник Путина. Наверное, таким же, только еще гаже был нарком Ежов. Они все, как шпроты в масле, малоотличимы. Не стоит пересказывать роман. Читатель сам должен разбираться в перипетиях романа. Автобиография майора звучит в роковой сцене не хуже легенды о Великом инквизиторе.
Единственное, во что не хочется верить читателю – уж очень майор образован, умен, ловок в своем палаческом ремесле. Стоящий перед глазами пример Путькина – жалкая посредственность, ни одной оригинальной мысли, кроме «раньше нас уважали, потому что боялись!»
Особый интерес у читателя вызывает второй план романа – процесс овладения мастерством рисунка и живописи. Те, кто хоть немного в молодости или даже в зрелые годы пытался научиться рисовать и красить, испытывает наслаждение,читая глубоко профессиональные суждения автора по технике рисунка карандашом, углем, сангиной, а также о достоинствах картин и скульптур великих мастеров. Автор сам является мастером и когда он говорит:
…Живописец может спрятать своё неумение рисовать за сиянием звонких красок.
…Живописец может спрятать своё неумение рисовать за сиянием звонких красок…Импрессионисты отлично поняли это, постимпрессионисты уже не стеснялись своего дилетантского рисунка, абстракциолнисты довели эту идею до абсолюта. Они просто выкинули рисунок как таковой…
- мы, дилетанты, прислушиваемся к мнению мастера. Он знает то, что нам недоступно.
Многие читали «Муки и Радости» Ирвинга Стоуна, но вряд ли многие поняли, что изображение мертвого Христа, лежащего на коленях Матери, было...
- мы, дилетанты, прислушиваемся к мнению мастера. Он знает то, что нам недоступно.
Многие читали «Муки и Радости» Ирвинга Стоуна, но вряд ли многие поняли, что изображение мертвого Христа, лежащего на коленях Матери, было необыкновенно трудной задачей, ибо омертвевшие мышцы создают свою обнаженную натуру. Гениальный Микельанжело это смог, сделал на зависть своим собратьям по цеху, которые распустили слух, что для достижения правдоподобия гений убил своего натурщика и исполнил рисунки с трупа.
Переломный момент романа наступает, когда Голубев и Лариса обнаруживают перед дверью дачи мертвую собаку. Боги предупреждают об опасности, но обычные люди не умеют читать знаки и символы. Как говорит Валерий Бочков – Боги не лгут, они просто любят говорить загадками. Как это ни смешно, но в голове самого современного человека почти всегда умещаются Бог-отец и одновременно разные боги со времен чуть ли не шумеров, поступки которых расшифровывают жрецы и звездочеты, толкователи снов и просто жулики. Самые серьезные люди, когда им говорят о предсказаниях революции в России за пять веков до 1917 года (Нострадамус), отвечают: что ни говорите, а в этом что-то есть.
Мы знаем вроде бы, где лежит истина, но путь до неё так тяжел и долог, что лучше утешиться прорицанием. Литература в отличие от жизни может себе позволить почти всё. Литература вообще не о жизни. Это параллельный или уходящий под углом мир фантазии. Когда вы берете в руки книгу и читаете, вы как бы заключаете с автором контракт о доверии его вымыслу. Иначе зачем читать? Хорошо, когда у читателя и автора близкие по составу «библиотеки памяти». Автор пишет: Память обитает внутри меня, и я живу внутри памяти. Это афористично и художественно. Т.Черниговская, лекции которой я часто цитирую, приводит высказывание одного из столпов-мыслителей: Мозг находится в мире, а мир находится в мозге. А вот это в корне неверно. Мир необъятен и так широк, что ни один мозг не в силах постичь его целиком. Непонимание квантовой механики биологами или литераторами позволяет им утверждать, что в микромире нет причинно-следственных связей. А ведь дело в том, что в микромире существует вероятность осуществления события и есть границы, в которых эта вероятность работает. Так электрон в виде волны проходит через параллельные щели, но попадая в мишень, превращается в частицу. Этого нет в макромире и к этому надо привыкнуть. Если мы не будем использовать в наших поисках причинно-следственную связь, нам останется только идти к безграмотным и лживым жрецам.
Но вернемся к роману.То и дело мы сталкиваемся с аллюзиями, отправляющими нас то
в мир античности, то к современным философам. «Теория философов-стоиков в том, что все предметы резонируют друг с другом в космической гармонии…» Красиво сказано! Но при этом ноль информации. Гоголь сказал: «Ты не знаешь и десятой доли того, что знает твоя душа». Тоже красиво. Позвольте добавить – на земле и в небесах есть много такого, что и не снилось нашим мудрецам. Вы скажете – какая банальность! Но мы с Валерием Бочковым встанем на защиту – Банальность истины не девальвирует её ценности.
Теперь о золотых самородках, то и дело встречающихся в романе.
- Вот, говорят, смерть… А что мы о ней знаем? Может, смерть – это дар? Мы всю жизнь барахтаемся, подличаем, себя изводим и других мучаем, даже убиваем, чтобы её избежать, а она ласковая и добрая. Как фея из сказки… Может именно потому с того света никто и не вернулся в жизнь?
Жаль , что эти слова говорит садист-майор из КГБ. В последующей сцене проткнутый саблей он уползает в платяной шкаф, как наполовину раздавленный дождевой червь.
Вторая часть романа создана для эстетов и философов и открывается коротким, но емким трактатом о времени. Мы следуем за мыслью автора, который ищет истоки нашего понимания времени в античной Греции, и вместе с ним вспоминаем,что был такой всесильный бог Кронос (Хронос), который олицетворял всёпожирающее время. Даже боги Олимпа были бессильны, но человеку такие боги не нужны и потому он придумал бессмертных богов, которые победили время. А мы, люди, пожиратели плоти и жертвы её старения во времени, придумали своё, экзистенциальное время. И в этом времени возможны новые открытия, что и доказывает проза Валерия Бочкова.
Убийство, совершенное молодым и жарко влюбленным человеком, высосало его жизненные силы – истощило волю, опустошило мозг. Случившееся сразу после убийства горе, превратило инфантильного и воспитанного юношу в старца с измененным типом сознания, почти патологическим. Он вновь возвращается мыслью к великой «Пьете» Микельанджело. У него появляется идея фикс – путь к бессмертию лежит через создание шедевра и на этом пути возможно пожертвовать жизнью, и не только своей. Можно принести в жертву чужую жизнь.
Так известный принцип «искусство требует жертв» превращается в доминирующую идею.
А что мы все понимаем о времени, которое по нашей глупой шкале называется вечностью? Ведь вечность – это всего лишь полсотни веков, а до них было лишь два великих открытия – приручение огня и изобретение колеса, и глубже - стотысячелетний путь от первых Номо к обезьяночеловеку. Мы еще так молоды, как биологический вид, что идем туда, куда нас ведут плотские потребности. Мы упрямо ищем черного кота в темной комнате и время от времени кричим друг другу: Нашел! Нашел!!
Чудо, как хорошо! Всё больше укрепляюсь в уверенности, что читать Ваши произведения - наслаждение. В наше время, когда вокруг сплошь "хромые текстики", Вы - чистый родник прекрасного литературного слова.
Хорошая проза, настоящая, крепкая. Странно, что этого автора не экранизируют. Каждый рассказ готовый сценарий крутого фильма. Буду читать другие книги Бочкова. Кстати, отличное качество полиграфии.
Восхитительное путешествие по лабиринтам человеческих страстей, безумные герои в невероятных ситуациях! Живой язык, яркий и уже почти забытый -- русская проза в лучшей своей форме. Современная классика!
Бочков в своём репертуаре: фирменный коктейль мести, любви и ревности - страстная и пронзительная проза, смесь Набокова и Буковски. Прекрасный язык, образный до предела, гениальное владеное словом и ритмом. Настоящее кино!
«За зеленоватым толстым стеклом белело аккуратное ухо, похожее на фарфоровую безделушку. Линия скулы переходила в круглый подбородок, немного тяжелый, — про такой неважные беллетристы пишут „упрямый“. Рот скорее маленький, но губы хорошей формы. Нос тонкий, глаза закрыты. Брови — вот брови действительно были упрямы. Кстати, женские брови, на мой взгляд, явно недооцениваются в современной культуре».
Эффектно — не находите? — задача наполнить объект загадочностью произведена. Ах да, объект —...
Эффектно — не находите? — задача наполнить объект загадочностью произведена. Ах да, объект — женская голова, что находится в объемной бутыли, как тут без загадочности. Ева — остраненный персонаж. Ева — жизнь, производящая, как мы знаем от Библии еще. Однако в колбе — воскрешается гомункулос. Гомункулос-Творец — истинно созидающий тон повествования образ.
«Есть вещи, на которые лучше не смотреть. Но это при условии, что ты можешь побороть любопытство. Мне не удалось — я ухватил бутыль за короткое горло и приподнял. Сквозь толстое стекло дна увидел срез шеи. Гладкий как пенек. Ни страшных вен, ни обрезанных труб гортани, ни сахарного кошмара шейных позвонков. Срез был гладок и румян, как коленка теннисистки».
Это завязка повести — мы, вместе с автором, сможем унять любопытство? И дальше: «Настроение внезапно улучшилось. Я поставил бутыль на место, интимно погладил стеклянный бок. Все стало просто и почти ясно: мрачная тайна отрезанной головы перешла в разряд курьезов. Муляж, манекен — ни мстительных мужей, ни страстных любовников с патологическими наклонностями. Неожиданно я почувствовал на своем затылке чей-то взгляд. Оглянулся — с соседней полки на меня угрюмо пялился волк. Чучело волка».
Фи, очередные комиксы, бульварное чтиво, скривится претенциозный читатель, оприходованный напыщенными назиданиями… Ничего подобного, традиционная в лучших образцах литература.
Проза Бочкова это литература для живого читателя, а не кулуарные тексты для тех, у кого «понимание» из гетевского «ты равен тому, кого понимаешь» подменено знанием имен и мнений авторитетов».
Описательные приемы отменно разнообразны, пространные местами, рассчитанные на музыку слов, призванной создать не столько сам антураж, рельеф, сколько настроение пейзажа, чередуются с лаконичными и емкими: Лих опять же перечень персонажей: писатели классики, громилы олигарха, индейцы, Ева, Жрец, Иисус,...
Описательные приемы отменно разнообразны, пространные местами, рассчитанные на музыку слов, призванной создать не столько сам антураж, рельеф, сколько настроение пейзажа, чередуются с лаконичными и емкими: Лих опять же перечень персонажей: писатели классики, громилы олигарха, индейцы, Ева, Жрец, Иисус, Линда Озоля, Вера — здесь уже присутствует фантасмагория. Но за счет лаконичности и при этом четкой узнаваемости — близкая, соматическая.
Внятно описана эротическая инициация юного героя на крыше с посредничеством матерой поварихи Линды — очень может быть, реальное воспоминание. Эта интонация: Что ты тут делаешь? Придумываю, — дальше погружение в сугубый материализм аккуратно акцентирует художественный метод Бочкова. Смесь эпизодов, смахивающих на провокационные признания, и залихватского вымысла определенно делает цирковым кондовое бытие и наоборот. Притом задиристое обналичивание, повествование от первого лица, невольно наделяет вещь самоиронией. Своеобразный этюд-автопортрет, вольности пера, движимого сиюминутными настроениями многогранного опыта.
Крутой триллер! Согласен с критиком Юзефович: редкая книга, написанная для читательского удовольствия. Рекомендую!
Третье издание романа Бочкова, за который он получил "Русскую премию". Яркая, динамичная проза, головокружительный сюжет и убедительные характеры сразу вывели книгу в ряд бестселлеров. Критик Лев Данилкин назвал её лучшим триллером года. Галина Юзефович включила роман в тройку лучших книг в "Медузе", написав "Бочков - автор, которого мы ждали пятнадцать лет".
Бочков настоящий мастер чувственной прозы, яркой, пронзительной и живой. Потрясающие истории, тонкие психологические ходы, а какие персонажи! -- вот истинная русская Проза! Проза с большой буквы!
"Латгальский крест" Бочкова один из лучших романов последнего десятилетия, написанных на русском языке. Тут не о чем спорить, достаточно прочитать книгу. Психологически безукоризненный сюжет, живые персонажи, стилистика произведения восхитительна в своей точности и оригинальности - по этой книге можно учить студентов литинститутов. Настоящая русская проза высшей пробы.
Наталия МИЗУРИ
Вице-президент Пушкинского общества Америки:
"Испытываю стойкое ощущение, что Валерий Бочков становится наиболее успешным русским писателем Америки. Если, конечно, в недрах Вермонта не родится еще один прозаик (??), что в любом случае - и дело даже не в возрасте - будет уже новой генерацией русской словесности. Привожу здесь давно обещанный автору отзыв на его очередную книгу "Горгона":
" Прочитала залпом. И только последние страниц десять...
Вице-президент Пушкинского общества Америки:
"Испытываю стойкое ощущение, что Валерий Бочков становится наиболее успешным русским писателем Америки. Если, конечно, в недрах Вермонта не родится еще один прозаик (??), что в любом случае - и дело даже не в возрасте - будет уже новой генерацией русской словесности. Привожу здесь давно обещанный автору отзыв на его очередную книгу "Горгона":
" Прочитала залпом. И только последние страниц десять малодушно оставила "на завтра". Боялась не уснуть - финалы такой мощности не для слабой дамской психики. А через несколько дней прочитала комментарии и отзывы об этом новом романе. Все верно. Каждый по-своему прав в том, что увидел в прочитанном. Не соглашусь лишь со словами об авторском вымысле в этой истории. Где ж тут вымысел - все в "Горгоне" чистая правда. Поэтому и страшно. Все мы сообщающиеся сосуды и продолжение друг друга. Разве что изображено - не получается назвать это "описанием"- все с такой рассекающей мозг яркостью и силой (сверкнувшее
лезвие финки Генриха!), что держать этот яростный удар непросто. И сравнить это неистовое изображение мне, пожалуй, и не с чем, кроме чудовищных в своей обнаженности античных трагедий, в которых и намека нет на целомудренное и лукавое прикрытие самых нелицеприятных частей беззастенчивых тел. Потому что вся эта непристойность в действительности является элементами душ героев античных пьес. Потому что малейшее умолчание или заштриховка отдельных частей изображения лишает полотно трагедии подлинности звучания. Потому и неизбежна, многими читателями упомянутая уже, аналогия с античной трагедией, авторы которой все главное о человеке уже знали ( именно у них это знание так талантливо черпал Вильям наш Шекспир).
И еще вот, в связи с изложенным, с определением "эротический роман" - в его традиционном, читай банальном, понимании - тоже не соглашусь. Отсутствие драпировки объясненяется другими, достаточно серьезны
ми причинами. А в заключение - вишенка на торте. Язык занимательнейшего изложения любой из историй писателя Бочкова - подарок любителю прекрасного, истинному поклоннику красивого русского языка и самостоятельная ценность книг Валерия, тот элемент хорошей литературы, важность которого трудно переоценить. "
Мастерство автора несомненно: он смешивает быт и бытие, показывает нам низменную, бытовую жестокость, чтобы через секунду поднять ее до высот трагического предания. Тем самым Бочков говорит: не думайте, что все так просто. Мы все просто разучились читать древние письмена. Символы-знаки. Истоки наших бед и радостей. И то, что в мифах высокопарно начертано о безумной и непредставимой жестокости богов и людей, сбывается в живой жизни каждую минуту. Валерий Бочков хочет обнажить саму природу...
Восхитительная смесь ужаса и счастья, смерти и мести, яда и нектара -- Бочков мастерски смешивает в этом колдовском зелье под названием "Горгона". Читать это страшно, и больно, и невозможно отложить, пока не перевернёшь последнюю страницу. Но и даже тогда история тебя не отпускает, живёт внутри, лезет в душу и разум с проклятыми вопросами. Настоящая русская литература высшей пробы.
Бочков -- настоящий мастер! Увлекательные, филигранно выстроенные истории в определённый момент обнажают подспудные смыслы, тайные грани. Его проза обладает волшебным свойством - в какой-то момент вы забываете, что читаете книгу и начинаете видеть всё, что происходит, но не со стороны, как в кино -- нет вы сами находитесь в центре событий.
Валерий Бочков, сегодня по праву занимает одно из первых мест неозвученного рейтинга русских авторов, Зримость и абсолютная достоверность, многослойность повествования, скрытые смыслы и тонкие намёки -- вот фирменный знак прозаика Бочкова.
Давно не получала такого удовольствия от книги! Живая проза, убедительные герои, напряжённый сюжет, Бочкову удаётся не только держать читателя за горло до последней страницы, но и поразить феноменальным финалом.
Валерий Бочков, сегодня по праву занимающий одно из первых мест неозвученного «рейтинга» авторов, находящихся в прямом, вертикальном диалоге со временем, с его ритмами и темпами, в романе «Медовый рай» намечает контуры и штрихи объёмной темы, которую развивает дальше, в книге «Горгона» и, думается, не станет расставаться с нею и в дальнейшем. «Медовый рай» же - точка отсчёта, старт.
Сборник прозы Бочкова "Сады Казановы" прекрасен сочетанием классической русской традиции - Чехов, Бунин, Набоков - с динамикой почти Голливудского накала. Автору удаётся писать о самых интимных событиях и переживаниях, но написано это красиво и эротично - какая редкость в сегодняшней литературе!
Настоящий триллер двадцать первого века - энергичный, остроумный и умный, с закрученным в реактивную спираль сюжетом. Финал просто бомба, не ожидала ничего подобного! Буду читать другие книги!
Великолепная проза - русская классическая традиция и новаторский подход. В книгу вошли повести и рассказы, очень разные, но одинаково страстные и талантливо написанные. Бочков - браво!
Магия художественной литературы заключается в таланте писателя. Валерий Бочков несомненно владеет писательским мастерством и с легкостью погружает читателя не только в историю сюжета, но и переносит в другую эпоху, в далекую страну, затягивает в тайну. "Eros&Thanatos" - книги серии, которые читаешь запоем, до рассвета, отложив все дела. Динамичная, интересная и глубокая проза. Спасибо автору!
потрясающая книга, мощная и страстная - посмотрите буктрейлер - тоже сильно!
Бочков - писатель, которого мы ждали столько лет! Его авторская серия - лучший подарок читателям, которые любят крепкий сюжет, кипящие страсти, убийственно непредсказуемый финал!
Третье издание романа "Берлинская латунь" - книга, проверенная временем. История захватывает с первой страницы и не отпускает до самого конца - настоящая русская проза, глубокая и умная, динамичная и удивительно красивая. Прекрасно!
Валерий Бочков, с которым мы знакомы уже многие годы, не престает меня удивлять. Всякий раз, открывая его новую книгу, я поражаюсь: «Неужели это он написал?» Понимаю, сколь многих озадачит и рассмешит мой вопрос.
Представить, что вот этот красавец-мужчина, артистично откидывающий со лба золотистую прядь, поправляющий небрежно повязанный шарф цвета берлинской лазури, — писатель, очень трудно. Актер. Артист. Ну ладно — художник (что правда). Богемный (что неправда).
Ан нет: писатель, да еще...
Представить, что вот этот красавец-мужчина, артистично откидывающий со лба золотистую прядь, поправляющий небрежно повязанный шарф цвета берлинской лазури, — писатель, очень трудно. Актер. Артист. Ну ладно — художник (что правда). Богемный (что неправда).
Ан нет: писатель, да еще какой писатель! Он из тех, кто создает новую реальность. Не фантастическую — реальность вымысла, которая правдивее, чем наша жизнь, интереснее, чем самое фантастическое фэнтези. И дело не только в знании мастером эстетических законов о пропорциях. Дело — в поцелуе Бога.
Валерию Бочкову многое дано. С него и спрос особый. Потому, наверное, так придирчивы к нему бывают литературные критики. Зато читатель Валерия Бочкова не из сутяг — ждет с нетерпением каждую книгу автора, пишет восторженные рецензии; всякий раз, точно так же, как и я, замирает, охваченный трепетом, над страницами его произведений. Ольга АМИНОВА
Мастерство автора несомненно: он смешивает быт и бытие, показывает нам низменную, бытовую жестокость, чтобы через секунду поднять ее до высот трагического предания. Тем самым Бочков говорит нам: не думайте, что все так просто. Мы все просто разучились читать древние письмена. Символы-знаки. Истоки наших бед и радостей. И то, что в мифах высокопарно начертано о безумной и непредставимой жестокости богов и людей, сбывается в живой жизни каждую минуту. Валерий Бочков хочет - и это видно и слышно -...
Писательский стиль Бочкова характеризует гармоничное сочетание философской глубины и психологизма с дерзкой остросюжетностью, динамикой и ярко-фактурными образами. Но главное свойство творчества Валерия Бочкова – абсолютная и вдохновляющая свобода, поднимающая читателя над условностями и страхами.
Новый роман – «Горгона» обращён к одному из самых известных и самых жестоких античных мифов и рассматривающий его как часть фундамента современной западной культуры и цивилизации.
Не знаете, что почитать?