Так бывает: только откроешь для себя какого-нибудь большого писателя, а он в самый момент твоего восторженного обнаружения возьмет и покинет сей бренный мир, и с уходом его вдруг оборвется целая эпоха, к части которой — и не малой — вроде как и ты сам приписан. Неожиданный обрыв «живой» связи с писателем-современником влечет за собой пересмотр, ревизию всего им написанного. Прежняя дистанция уже не кажется удовлетворительной, приходится менять утвержденные еще вчера оптические настройки — иначе не заметить, что его произведения постранично вошли в другое измерение.

Казалось бы, совсем недавно ушел от нас американский писатель Том Вулф, а с книгами его уже что-то произошло, они, будто иначе читаются и иначе воздействуют на нас. Это как если бы цветное кино — кино потока человеческой жизни — вдруг превратилось в черно-белое, из которого ушло все лишнее, а привычные категории времени стали Вечностью. И дело не только в том, что от земного пребывания писателя теперь остались лишь плита с именем и его книги, произошло что-то магическое, навсегда объединившее автора с его персонажами.

Том Вулф с юности любил американскую культуру за ее избыточность. Пройдет какое-то время, и он сам станет ярчайшим представителем этой культуры — сначала журналистом, после писателем: сначала взорвет основы хемингуэевско-стейнбековских времен журналистики и станет отцом-основателем новой, а потом, когда все признают его великим журналистом и у него появятся сонмы подражателей, напишет свой opus magnum — «Костры амбиций».

Писать романы он начал после «Битвы за космос» — нон-фикшн про астронавтов. Это было для него чем-то вроде вызова. Ему хотелось опровергнуть сложившееся мнение, будто «новой журналистикой» занимаются люди, боящиеся больших художественных форм. Так и появились «Костры амбиций», первый роман Вулфа. Сам он говорил, что после «Костров» писать не собирался, но роман оказался столь успешным, что Вулф поддался искушению и написал второй роман, а за ним и третий («Мужчина в полный рост», «Я – Шарлотта Симмонс»), хотя считал, что самая великая американская литература за последние пятьдесят лет — это, бесспорно, нон-фикшн.

Костры амбиций

Нет в продаже

Нью-Йорк образца 1980-х годов: политиканство, расизм, социальное неравенство, одержимость деньгами и властью... Возможно ли на этом фоне сохранить в себе нравственное начало или герои обречены сгореть в костре собственных амбиций? Роман получил книжную премию «Амбассадор», а в 1990 году по нему был снят фильм.

Посмотреть

«Костры амбиций» — роман-эпопея нью-йоркского Гомера. Он написан как для тех, кто жил в этом городе, так и для тех, кто в этом «плавильном котле» на берегу Гудзона никогда не был. Для мужчин и женщин, для тех, кто начинает свой земной путь, с любопытством вглядываясь во все, вплоть до ножки стула, и для тех, кто, уже не нуждаясь в ярких красках и острых ощущениях, подводит итоги.

Одна из характерных черт подлинного искусства — это процесс «узнавания» жизни и себя в ней. Возможно, с этим моментом и связан успех «Костров»: Нью-Йорк Вулфа вполне может напомнить читателю и Москву, и Тель-Авив.

В этой связи вспоминается анекдот советской поры, в котором отец, наставляя сына, уезжающего в Москву, говорит: «Москва — как Вавилон, надо только знать номера телефонов». Но если из этого советского анекдота непонятно, передал ли отец свою «вавилонскую записуху» сыну и воспользовался ли ею сын должным образом, то с эпопеей Вулфа все ясно. «Костры Амбиций» — «телефонный справочник» Вавилона-Нью-Йорка с карандашом-огрызком на веревочке, чтобы отметить нужный тебе номер на безупречно желтой странице. Собственно говоря, если отсечь вводную часть романа, в которой митингующие из Гарлема изгоняют мэра города, с телефонной будки и начинается отсчет «Костров», его «время пошло».

«Костры амбиций» — это роман о городе с большой буквы, в котором отражаются все столицы мира и вообще все города от мала до велика. Это роман о реке — о Реке Времени, смывающей все на своем пути. Ей «до лампочки», кто ты: чистильщик обуви с аккуратной коричневой лысинкой или южанка с тугими ляжками и мозгами набекрень, а, может, ее любовник, перепутавший в один дождливый день телефонной номер, или «девушка с коричневыми губами», биржевой маклер с водянистым взглядом и отсиженным задом, британский журналист-халявщик, решивший оседлать чужую беду, хасид-тяжеловес, под которым рухнул стул, напыщенный адвокат-душка с нетрадиционной ориентацией, «французский бублик», отстаивающий по спутниковой связи девяноста три процента акций супротив «хотя бы девяноста пяти»... Будь ты даже официальным нью-йоркским дождем или углом того самого дома, что на Парк Авеню, где все окна с видом на мир, — этой Реке без разницы, она смоет все и всех, от Уолл-стрит до Бронкса.

Герой романа — Властитель Вселенной (что является безусловной вулфовской шуткой и требует кавычек в уме) Шерман Мак-Кой, до того как мы открыли эту объемную, увесистую книгу, похожую на «Справочник Вавилона», был человеком по нью-йоркским меркам — впрочем, как и по московским и тель-авивским — вполне преуспевающим и, во многих смыслах, не обойденным удачей. Он на хорошем счету в фирме «Пирс-и-Пирс», владельцем которой является не кто-нибудь, а самый ушлый из ушлых — Юджин Лопвитц. У Шермана красавица-жена — не девочка, конечно, все-таки под сорок, начала заниматься йогой, худеть, вследствие чего слегка дряблит кожа на участках тела, за которые отвечает Эрос, — и милая, чудная дочурка. В конце концов у него даже долги имеются, и не какие-нибудь там за холодильник с морозильной камерой или муниципальную халупу в микрорайоне имени Эдгара Аллана По, а за роскошную квартиру и роскошный «мерседес». Да что там «мерседес», подумаешь, сколько таких «мерседесов» в городе Нью-Йорке, больше двух тысяч на беду полицейским, куда важнее, что у Шермана еще и такса имеется, причем той самой собачьей породы, которую нужно выводить из дома, чтобы она не напрюндила в шикарной квартире.

Шерман пристегивает ремешок к ошейнику таксы: срочно выйти на улицу из «показательного рая» нужно не столько собаке, сколько ее хозяину — несмотря на дождь за окном, уколы и укоры совести...

Все, что случится дальше, в точке рождения романа, случится в телефонной будке на одной из центральных улиц нью-йоркского Вавилона. Эта точка отсчета достойна возгласа «фак!» или нашего привычного «блин!» (тоже подойдет, неслучайно этим словом воспользовались и переводчики романа). Шерман Мак-Кой — не кто-нибудь, а Властелин Мира — вместо того, чтобы позвонить любовнице Марии, собственно говоря, для этого он и вывел четырехлапого домочадца из дома, набирает свой номер:

Три гудка, и женский голос отвечает:
— Алло?
Но голос не Марии. Наверное, это ее подруга Жермена, у которой она снимает квартиру. Потому он просит:
— Пожалуйста, позовите Марию.
Женщина говорит:
— Шерман! Это ты?
Вот черт! Джуди! Набрал собственный номер! Какой ужас. Он беспомощно молчит.
— Шерман?
Он вешает трубку. Господи! Что теперь делать?

Отечественному читателю, наверное, не покажется удивительным, что каждый хороший роман начинается с вопроса: «Что делать?!», тут Николай Гаврилович Чернышевский угадал, и потому «пляшет и поет».

Так что же делать? Шерман решает, что делать уже просто нечего, домашнего скандала не избежать, потому как: «Все счастливые семьи похожи друг на друга...», ну а дальше все всё знают. Неизвестно только, какое коленце выкинет сам Шерман. А он, как и подобает главному герою, решится на вторую попытку, дозвонится до Марии и пойдет к ней на «конспиративную квартиру». Благо, находится она неподалеку от все той же телефонной будки, в которой завис герой романа вместе со своей собакой и которой еще предстоит стать единственным свидетелем супружеской измены. (Таксе по кличке Маршал впору поддержать своего хозяина: «Ну и что? Это все — жизнь! Нью-Йоркская, свободная, непристойная».)

Говорю же, одна из особенностей подлинного искусства — момент «узнавания». Дальше камушек брошен, дальше все, как мы и предполагали. Властитель Вселенной оказывается человеком жалким, дрянным и, к тому же, еще и лживым. В этом убеждена жена Шермана Джуди, решившая отделить супружеские кровати «Берлинской стеной»: «Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Картина меняется, мы вглядываемся в другое нью-йоркское окно и находим за ним другую семью, другую жизнь — жизнь Лоренса Крамера, Ларри Крамера:

— Как живешь? Чем занимаешься? — Да вот, работаю помощником окружного прокурора в Бронксе.

Каждый день Ларри едет в Бронкс на метропоезде «Д», он вглядывается в кроссовки попутчиков, иногда закрывает глаза, чтобы представить себе женщину с коричневыми губами, он думает о ней не только потому, что три недели назад жена родила ему первенца, в связи с чем сильно раздалась в бедрах, просто женщина с коричневыми губами — поворот судьбы, судьбы человека, достигшего нижней точки в своей карьере прокурорского помощника в Бронксе, где ежедневно подвергаются аресту сорок тысяч человек.

Что проку от работы прокурорского помощника или любого другого «разгребателя грязи». Бронкс все больше загнивает и рушится, и все больше крови засыхает в трещинах.

На Манхэттене, в мире Энди Хеллера, столько, сколько платят Ларри Крамеру, платят новичкам прямо со скамьи юридического факультета, и им вослед не кричат из ближайшего фургона с частой решеткой на окнах: «Говна кусок!». И Ларри бежит, бежит трусцой правосудия за своим шефом Ковитским, и в этом ежедневном забеге ему все представляется девушка с коричневой помадой на губах.

После Бронкса мы оказываемся в аэропорту, встречаем вместе с Шерманом Марию — сексапильная южанка прилетела из Италии, покупала виллу на озере Комо, что неподалеку от Милана, несемся с ними по скоростному шоссе Ван-Вик в направлении к Манхэтену. Смеркается.

Был тот миг сумерек, когда зажигаются фары и фонари, но света не добавляют. Впереди несся рой красных задних огней.

Обычный автомобильный треп, в котором они вспоминают попутчика Марии — бритта-драматурга, а вместе с ним и Шекспира, Кристофера Марло и доктора Фауста. Это помогает не замечать, как значок «мерседеса» на капоте резво пожирает серую ленту асфальта. Так бывает: заговоришься, расслабишься, пропустишь поворот и... тебя уже встречает вывеска: «ЛУЧШАЯ В БРОНКСЕ ОПТОВАЯ МЯСНАЯ ТОРГОВЛЯ».

Здравствуйте, приехали!..

Шерман пытается «встать на курс», ищет мост имени Джорджа Вашингтона, но куда там, если ты оказался в дебрях, где «мерседесов» за сорок восемь тысяч долларов отродясь никто не видел.

И тут случается то, что во все времена принято было называть «знаком судьбы» или «стечением обстоятельств», которые, естественно, ткутся выше самых известных нью-йоркских небоскребов, поэтому и сваливаются на головы людей всегда неожиданно.

Шерман делает то, что в районах, подобных тому, куда занесла его нелегкая, делать не рекомендуется ни в коем случае, даже если на дороге оказалось колесо, которое никак невозможно объехать.

Он останавливает «мерседес» и идет убирать колесо с пути, а навстречу ему — два темнокожих паренька. Один здоровый малый, другой — «долговязый, но щуплый». Они спрашивают Шермана, не случилось ли чего, не нужна ли помощь. Шерман на их вопрос реагирует так, как и должен отреагировать белый человек на «черной» территории, да еще с дамой сердца в «мерседесе». Он бросает в здоровяка колесо и бежит к своей машине, а Мария, как настоящая южанка, быстро сообразив что к чему, в этот момент пересаживается за руль. По дороге к машине Шерман сбивает с ног долговязого, прыгает в автомобиль, «мерседес» взвывает и срывается с места, здоровяк кидает колесо в лобовое стекло, Мария выкручивает баранку и дает «по газам», раздается звук «чпок» — это машина задела щуплого паренька...

После этой сцены мы уже будем нестись по роману Тома Вулфа с той же скоростью, с какой несся «мерседес» Шермана. Мы будем пролетать главы, в которых девушка красит губы коричневой помадой, а приставы скучливо закатывают глаза, мы будем следить, как по экрану бегут строчки цифр, не доходя до сознания Шермана, потому что его будет интересовать только одно — что пишут в газетах о происшествии в Бронксе, мы зайдем в офис «к последнему из великих курильщиков», поднимемся вместе с полицейскими-ирландцами (а в нью-йоркской полиции, да будет вам известно, ирландцы все, даже евреи и итальянцы), узнаем, почему американцы так недолюбливают «бриттов» — англичан, а те — американцев, побываем на демонстрации в районе имени Эдгара Аллана По, устроенной «черным» пастором в защиту паренька по имени Лэмб, вдруг оказавшимся чуть ли не святым, побываем и на вечеринке, от которой самому Нью-Йорку уже вовек не отмыться...

Отдельно скажу о главе «Маска красной смерти». Она не только одна из лучших в романе, но и во всей американской литературе — если бы, конечно, эта самая литература разбиралась на главы, как дорогие «мерседесы» в автосервисах. Более того, ее без преувеличения можно сравнить не только с некоторыми частями «Великого Гэтсби», но и со знаменитой главой из «Войны и мира», в которой Толстой описывает вечер у Анны Павловны Шерер. Правда, у Толстого тот вечер описывается в самом начале романа, а у Вулфа «костры амбиций» полыхают в последней четверти, где только начинает «все со всем сходится».

В этой главе мы узнаем о «Большом яблоке» и его жителях столько всего «вавилонского», сколько сами эти дамы и господа о себе или не ведают, или предпочитают не ведать. Двадцать четыре человека, приглашенных на вечер Леона и Энее Бэвердейдж, держат ответ за весь Нью-Йорк. На этом вечере Мария увидит впервые Джуди — жену Шермана, а Шерман — мужа Марии, семидесятиоднолетнего Артура Раскина. Старый женолюб рассказывает жене Шермана об очередной проделке Марии: она купила в Италии какую-то виллу на озере Комо. Смеется, как смеются нью-йоркские улицы: но Комо это лучше, чем Хаммамет, о котором старик вообще ничего не слыхал. В довершение ко всему, Энее Бевердейдж сажает Шермана напротив жены и рядом с любовницей. Мария справа от Шермана, а вот слева — некая миссис Ротроут, у которой глаза, как перископы. Она все обо всех знает:

— Как он, по-вашему, выглядит? — Она смотрит на Шермана глазами кобры, впилась и не отпускает. Он бы рад отодвинуться, да не в силах, парализован...
— Кто выглядит? — переспросил он.
— Лорд Баффинг. При его состоянии здоровья...
— Откуда же мне... судить? Я его не знаю.
— Он проходит лечение в клинике Вандербильта. У него СПИД!
И чуть отпрянула, чтобы лучше оценить произведенное впечатление.
— Какой ужас! — произнес Шерман. — Откуда вы знаете?
— Я знакома с его другом, — она опустила веки и снова подняла, как бы говоря: «Мне такие вещи известны, а вы не задавайте лишних вопросов». И предупредила:
— Это строго entre nous. — Но ведь мы с вами только что познакомились! — Главное, секрет от Инее и Леона.

Самое интересное, что черту в этой важнейшей для романа главе, в которой сходятся все со всем, подводит не кто-нибудь, а умирающий от СПИДА поэт-англичанин, именно он в своем тосте, вспоминает знаменитую новеллу Эдгара Аллана По — «Маска красной смерти». Красная Смерть придет за всеми, никого не пощадит даже еврея, который возит на «Боингах» арабов в Мекку. Все обречены, и все это знают, знают четко, но стараются выкинуть из головы голос поэта-оракула. Вот и Энее Бэвердейдж, хозяйка салона разряжает атмосферу: «— Кофе будем пить в соседней комнате». И все идут пить кофе, и сам оракул, и Жак Прюдом с бароном Хохсвальдом, и танцор Борис Королев (вероятно, Годунов или Барышников) с Барбарой Корналья, и три «Очень Знаменитых Извращенца»...

Читателю предстоит еще немало виражей, прежде чем он наткнется на слова пройдохи старика Раскина, о Нью-Йорке:

— Все они рвутся в Нью-Йорк (...) Раньше в Париж, а теперь вот сюда. Какие бы они ни были шишки у себя на родине, а все равно мучаются, как подумают, что в Нью-Йорке до них никому нет дела.

В каком еще городе госпожа Ротроут, продав квартиру стоимостью в 3 200 000 долларов, получила бы комиссионных на сумму 192 000 долларов, и где еще мистер Фэллоу удостоился бы Пулитцеровской премии за серию газетных репортажей о деле Мак-Коя и женился бы на молоденькой леди Эвелин, дочери сэра Джеральда Стейнера, издателя и финансиста, хотя его место — если бы дело Мак-Коя рассматривалось в суде совести — было бы на скамье подсудимых, рядышком Эйбом Вейссом и чернокожим пастором Реджинальдом Бэконом.

Как писатель Вулф умудряется оставаться одновременно безжалостен ко всем, и в то же время деликатным — это свойство по-настоящему свободного человека. И он независим даже в своем письме — невероятно щедром. Эта его щедрость с первой по последнюю страницу романа, подкупает читателя.

Проза Тома Вулфа вдохновила на литературные подвиги целое поколение молодых американских писателей. Вот что к примеру писал о ней  Кристофер Бакли:

Его проза была такой блестящей, такой живой, такой эрудированной, такой заряженной электричеством и такой новой, что мы только и успевали думать: «Вау-у!..» Читая его книги, я не понимал, что можно и чего нельзя. Это была вспышка высшего порядка, и благодаря ей тысячи людей моего возраста захотели стать не только писателями, но еще и Томом Вулфом.

А еще Том Вульф — один из самых «зрячих» американских писателей второй половины ХХ века, кажется, от его взора не ускользает ничто, Вулф, а вместе с ним и читатель подмечает невероятное количество деталей: кроссовки, костюмную ткань, чахлые лопатки на спине миллионерши, шторы, мебель, зеркала, марки сигарет, толстые подошвы туфель, которые так любят американцы, а европейцы — «терпеть ненавидят»... Определенно можно сказать, что Вулф как писатель отобрал хлеб у кинооператоров и фотографов высшего класса. Что, впрочем, не помешало режиссеру Брайану Де Пальме снять фильм по «Кострам амбиций», одним из сценаристов которого был, к слову сказать, сам Вулф, а исполнителями главных ролей такие звезды Голливуда, как Том Хэнкс, Брюс Уиллис, Мелани Гриффит, Марган Фримен. Правда, поклонникам прозы Вулфа, хотелось бы посоветовать этот фильм не смотреть: из него ушли фулвовская всеохватность, тончайший юмор, масштабность изображения различных социальных слоев, да что там — даже событийная составляющая — и та, как разбитая дорога. Вот уж, действительно, в разных мирах обитают кино и проза.

Читая роман «Костры амбиций» и восхищаясь писательским даром Тома Вулфа, было бы совершенно не справедливо не вспомнить о тандеме прекрасных переводчиков, проделавших колоссальную работу — это  Инна Бернштейн, в свое время переводившая произведения таких писателей, как Герман Мелвилл, Ивлин Во, Радьярд  Киплинг, Дж. Д. Сэлинджер и других, и Владимир Бошняк, на счету у которого переводы Уильяма Фолкнера, Пола Боулза, Уильяма Стайрона, Энтони Берджесса, Кормака Маккарти и и много еще кого. Со своей стороны они сделали все, чтобы роман Тома Вулфа зазвучал по-русски.

В России «Костры амбиций» в их переводе издавались неоднократно, разными издательствами. Тиражи неизменно раскупались, но сказать при этом, что книга имела головокружительный успех, заняла особое место, было бы сильным преувеличением, преувеличением унизительным для писателя такого уровня, как Том Вулф, и для такой сильной книги, как «Костры амбиций». Вероятнее всего, подобное отношение к «Кострам» в России, связано как раз с моментом «узнавания», о котором мы говорили в начале, только здесь он работает наоборот: кому приятно внезапно осознать, что в «справочнике Вавилона», есть и твой номер телефона, и твое имя, и кто знает, возможно даже, они взяты на карандаш.