Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
и с этим ничего не поделаешь.
Дж. Д. Сэлинджер
В его случае это именно так. А еще он говорил, что романы растут из темноты (если исходить из всего им написанного, то, вероятно, и из мрака войны, в том числе). Тогда не из вспышки ли света пролетающей кометы растут его рассказы?.. Вот и знаменитый писатель, отец-основатель «новой журналистики» Том Вулф день 31 января 1948 года — тот самый, когда еженедельник «The New Yorker» опубликовал сэлинджеровский рассказ «A Perfect Day for Bananafish» (в русских переводах «Хорошо ловится рыбка-бананка» или «Отличный день для банановой сельди») — сравнил со светом от пролетевшей кометы.
«Хорошо ловится рыбка-бананка» был первым из череды рассказов о семействе Гласс. Он сделал Дж. Д. Сэлинджера (для друзей просто Джерри, до затворничества их было у него много) знаменитым на всю Америку и позже открыл сборник «Девять рассказов».
После успеха «Рыбки-бананки» издательство заключило с писателем контракт, предусматривающий первую публикацию всех его последующих рассказов только в этом издании. В том же 1948 году журнал «The New Yorker» опубликовал еще два рассказа Сэлинджера: «Uncle Wiggily in Connecticut» («Дядюшка Виггили в Коннектикуте», в русской версии — «Лапа-растяпа») и «Just Before the War with the Eskimos» («Перед самой войной с эскимосами»).
Интересно, а вспоминала ли команда ньюйоркеровцев в том славном 1948 году, сколько лет Сэлинджер прорывался к ним в журнал, носил рассказ за рассказом, мечтая быть опубликованным в «The New Yorker», и как они деликатно заворачивали его рассказы, советуя молодому автору писать проще и доходчивее?
В письмах Уиту Бернетту, который в ту пору вел курсы писательского мастерства в Колумбийском университете и был редактором журнала «Story», будущий «великий затворник» сетовал по поводу того, что редакторов-ньюйоркеровцев интересуют только «маленькие хемингуэи и кэтрин мэнсфилды»: «Меня они просто отвергают».
Впрочем, один рассказ им все-таки глянулся. Дело было как раз перед самой войной, правда, не с эскимосами. Рассказ под названием «Slight Rebellion off Madison» («Слабый бунт на Мэдисон Авеню»), который, по мнению специалистов, есть ни что иное, как основа «Над пропастью во ржи» (критик Д. Финни считал, что этот рассказ — вариант четырех глав этого романа), уже собирались печатать, но так не напечатали. Холден Колфилд оказался не ко времени. К тому же, в рассказе усмотрели пацифистские настроения, а на тот момент нужна была консолидация общества, один на всех боевой дух. В результате «Слабый бунт на Мэдисон-авеню» опубликовали лишь в 1947 году, когда многие уже начали отходить от войны. Многие, но не Сэлинджер.
Можно сказать все, что Сэлинджер напишет после этого рассказа, было, так или иначе, вдохновленно войной. Если Первая мировая война подарила нам Хемингуэя, то Вторая — Сэлинджера.
Дж. Д. Сэлинджер был призван в армию в 1942 году, закончил офицерско-сержантскую школу войск связи, в 1943 году в чине сержанта был переведен в контрразведку и направлен в Нэшвилл (Теннесси). 6 июня 1944 года в составе отдела контрразведки 12-го пехотного полка 4-й пехотной дивизии сержант Сэлинджер участвовал в высадке десанта в Нормандии. Помимо этой, вошедшей в историю всех войн операции, он принимал участие еще в нескольких кровопролитных сражениях, в которых роты из двухсот человек за десять минут боя редели до двадцати, а каждое поле забирало взвод. Может, его действительно спасли те шесть глав о Холдене Колфилде, которые он взял с собою, как оберег, и над которыми не переставал трудиться, стоило выпасть свободной минуте?
На фронте он узнал из газет, что его возлюбленная Уна О’Нил, дочь нобелевского лауреата драматурга Юджина О’Нила, вышла замуж за Чарли Чаплина.
По воспоминаниям фронтовых товарищей, Сэлинджер тяжело пережил это событие. Он всегда находил время для длинных писем Уне, считал ее своей девушкой, показывал фотографии Уны близким сослуживцам, гордился, и вот… Несмотря на то, что в его жизни еще будет немало женщин, ее он не забудет никогда.
Во время войны произойдет еще одно если не судьбоносное, то уж точно знаменательное для него событие, на сей раз со знаком плюс — в день освобождения Парижа он встретится с самим Эрнестом Хемингуэем. Теперь исследователи творчества Дж. Д. Сэлинджера точно знают, что эта встреча состоялась, а не явилась состряпанным для продвижения книг литературным мифом. Сэлинджер буквально всучил в руки Хемингуэя начатую рукопись. Тот прочел ее и вскоре дал высокую оценку. Для Сэлинджера не существовало похвалы больше — она буквально окрылила его.
Однако после встречи Сэлинджер отвернулся от своего кумира. Чем Хемингуэй так задел его? Неужели, правда, историей с трофейным «люггером» и охотой на цыплят, которую, по словам Сэлинджера, затеял Папа Хэм? Не будет лишним вспомнить, что встреча с отцом современной американской литературы вызвала схожее чувство у еще одного большого писателя — Ромена Гари. Боевому летчику не особо глянулся «мачизм» Хемингуэя, казавшийся ему показным на войне, где умирали сотнями тысяч. Впрочем, встречи великих писателей — праздник разве что для историков литературы, впоследствии годами ищущих подтверждение этих встреч.
Сэлинджер не только бился на фронтах Второй мировой, но и принимал участие в освобождении нескольких фашистских концлагерей. Одно такое освобождение стоило ему сильного нервного срыва, из-за которого он угодил в психиатрическую лечебницу Нюрнберга.
По данным статистики, любой человек, вне зависимости от психики и воспитания, после двухсот дней войны начинает сходить с ума. Джером Дэвид Сэлинджер провел на войне в общей сложности 299 дней. Все эти дни он претерпевал умственную, духовную и физическую атаку, быть может, поэтому и все его дальнейшее творчество так или иначе повествует о хрупкости мира. Первый день после выписки из больницы ознаменовался новым рассказом, название которого говорит само за себя — «I'm crazy» («Я сумасшедший» или «С ума сойти»). Новелла была опубликована в журнале «Collier's» («Кольерс»), и отрывки из нее тоже вошли в роман «Над пропастью во ржи».
После войны Сэлинджер участвует в программе денацификации. Работает детективом: ловит преступников и черных деляг. Допрашивает людей, совершавших величайшие преступления против человечества, тем самым заглядывая в бездну фашизма. И, рискуя пойти под трибунал (американским солдатам строжайше запрещалось жениться на немках), вступает в брак с некой Сильвией, в прошлом нацистской функционеркой, которую привозит в США, в еврейскую семью, семью Соломона Сэлинджера, а через месяц… разводится. Насколько безболезненно? Никто не знает. Мать Сэлинджера Мириям (до замужества Мэри) уверяла, что ее сын и после развода еще долго находился под чарами немки-антисемитки.
Нет такой войны, которая бы не застревала в солдате, и нет такого солдата, который бы не старался изжить ее, вышвырнуть прочь из своих бессонных ночей. Те, кто знал Сэлинджера в послевоенные годы, говорили, что внешне он был вполне добродушным молодым человеком, стильно одевался, ухаживал за хорошенькими женщинами, постоянно появлялся в клубе «Blue angel», в котором собиралась пишущая и кинематографическая братия.
Все так, да… не так, или не совсем так — иногда посереди шумных вечеров Сэлинджер вдруг как будто запирался наглухо ото всех. С чем это было связано — многие поняли, прочитав рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка» о человеке, страдающем синдромом ветерана войны. Поговорив на пляже с шестилетней девочкой Сиббилой о самом занимательном в мире — оливках с воском и Шэрон Липшюц, герой рассказа поднимается в свой номер и, взглянув в последний раз на спящую жену, пускает себе пулю в правый висок. Эта история и сделала Сэлинджера знаменитым на всю страну.
Мало кто из писателей удостаивался подобной чести после публикации всего лишь одного небольшого рассказа. Курт Воннегут писал по этому поводу: «Когда я только становился профессиональным писателем, забить гол было еще возможно… Стоило выйти в свет какому-нибудь рассказу Сэлинджера — и все о нем говорили».
А в 1951 году в свет выходит сборник «Девять рассказов» («Nine Stories»). В него вошли: «Хорошо ловится рыбка-бананка», «Лапа-Растяпа», «Перед самой войной с эскимосами», «Человек, который смеялся», «В лодке», «Тебе, Эсме, — с любовью и убожеством», «И эти губы, и глаза зеленые…», «Голубой период Де Домье-Смита», «Тедди».
Книга «Девять рассказов» вместе с повестями о Глассах «Фрэнни» («Franny»), «Выше стропила, плотники» («Raise High the Roof Beam, Carpenters»), «Зуи» («Zooey»), «Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года» («Hapworth 16 1924») — в конце 1950-х годов Сэлинджер опубликовал их в журнале «The New Yorker» — вызвали огромное количество споров и различных толкований, уж больно много оказалось в них «темных мест».
После этого Дж.Д. Сэлинджер покидает Нью-Йорк и на долгие годы исчезает для всех (ну, почти для всех). Он не дает интервью, не отвечает на телефонные звонки, запрещает переиздание ранних сочинений и, будто этого мало, пресекает несколько попыток издать его письма. Тем не менее, Сэлинджера видят в барах, беседующим на улицах с жителями Корниша, он ходит в магазины и регулярно навещает почтамт.
Некоторые считали подобное поведение Сэлинджера лучшим пиар-ходом, но, скорее всего, никакого пиар-хода в поведении писателя не было. Ведь к своему исчезновению он готовил поклонников и издателей загодя: «Тишина — прекрасный мир для писателя, а не слава. Когда вы публикуете свои произведения, мир думает, что вы чем-то обязаны. Если же вы прячете свои творения от публики, вы сохраняете их для себя».
С 1965 года Сэлинджером ничего опубликовано не было, хотя всем известно, что он долгие годы писал в своем «бункере» Хронику Глассов.
Некоторые американские литературные критики выводят такую «родословную» Сэлинджера: Натаниель Готорн, Герман Мелвилл, Эмили Дикинсон, Уолт Уитмен, Марк Твен, Скотт Фицджеральд, Ринг Ларднер… Что ж, наверное, им виднее.
Но, когда Сэлинджера читает наш читатель, ему на ум приходят другие имена — Эрнест Хемингуэй, Скотт Фицджеральд и два иностранца-европейца Джеймс Джойс и Райнер Мария Рильке (не только его поэзия, но и проза — «Записки Мальте Лауридса Бригге»). Родство с Фицджеральдом и Хемингуэем в особенности заметно по ранним рассказам. Но и по началу «Хорошо ловиться рыбка-бананка» тоже заметно, у кого учился Сэлинджер: телефонный разговор дочери с матерью — просто-таки поздравительная телеграмма Эрнесту Хемингуэю.
Еще один источник, из которого Сэлинджер совершенно точно черпал при написании своих «Девяти рассказов» — древнеиндийская философия и философия буддизма. Один из биографов Сэлинджера как-то заметил, что тот увлекся буддизмом, «когда буддизм еще не продавался в супермаркетах». Это подхваченное чуть ли не всеми высказывание, глубокое заблуждение: и индуизмом, и буддизмом, и даже дзен-буддизмом в США интересовались еще до Сэлинджера.
Достаточно сказать, что «Ведами» и «Бхагавадгитой» увлекался Ральф Уолдо Эмерсон, Генри Девид Торо переводил избранные места из «Законов Ману», между прочим, серьезно увлекался упанишадами. Вернон Луис Паррингтон в свое время доказывал, что влияние индийского философского эпоса («Махабхараты») на американских писателей осуществлялось и опосредованно. Да что там Паррингтон, крамольная мысль приходит в голову: дзеном увлекался Генри Миллер, и философская составляющая «Тропика Рака» — отголоски этого учения (Река течет в пустоту, и я теку в пустоту вместе с Рекой). К тому же, никто не знает точно, когда именно Сэлинджер открыл для себя индуизм и дзен-буддизм. В ходу даже версия, что та самая таинственная Сильвия, первая жена Сэлинджера, могла познакомить его с древними индийскими трактатами, оказавшимися в тайниках нацистских тайных обществ. Такие документы могли попасть к Сэлинджеру и как к контрразведчику. Существуют и другие версии, когда и где Сэлинджер мог заразиться доктринами индуизма. Однако для нас куда важнее, в каком из рассказов уже заметны первые признаки влияния восточных учений.
Ирина Львовна Галинская, автор нашумевшей в советские времена книги «Философские и эстетические основы поэтики Дж. Д. Сэлинджера», полагает, что таким рассказом является «Перевернутый лес» (1947). Если Ирина Львовна права, выходит, Сэлинджер увлекся восточной философией где-то в 1946 году.
А вот Алексей Матвеевич Зверев, известный литературный критик и переводчик, в своей статье «Сэлинджер: тоска по неподдельности» вообще советует особо не увлекаться поисками поэтики «дхвани» в произведениях Сэлинджера — на том основании, что мы не знаем, до какой степени писатель мог быть знаком с этой поэтикой, известной преимущественно специалистам: «Очень вероятно, что тут были лишь объективные сближения и переклички. Хотя сам факт, что индийские религиозные доктрины, а затем и дзен-буддизм увлекали Сэлинджера с конца 40-х, несомненен».
Как бы противоречиво не звучали мнения отечественных исследователей литературы, поговорить о суггестике/суггестии произведений Сэлинджера лишним не будет, в особенности, перед прочтением «Девяти рассказов».
Увлекающийся прозой Хемингуэя Сэлинджер не мог не обратить внимания на то, как его кумир работает с подтекстом. Шагнуть дальше в этом направлении ему удалось с помощью поэтики «дхвани». Галинская пишет в «Поэтике Сэлинджера»: «Древнеиндийские теоретики считали, что содержание истинно поэтического произведения должно иметь два слоя: часть, выраженную словами, и часть не выраженную, но подразумеваемую (суггестивную), вытекающую из части выраженной».
Скорее всего, публикуя первый из девяти рассказов, Сэлинджер уже имел четкий план книги, вероятно, уже имелись разработки и восьми других. В пользу этого говорят упорядоченность «Девяти рассказов» и даты выхода в свет каждого из них. Да и само число рассказов в сборнике неслучайно: «девятивратный град», которому уподобляется человеческое тело, — одна из метафор «Махабхараты».
В поэзии «дхвани» особая роль отводилась чувствам («расам»), внушающим читателю определенное поэтическое настроение, — конечно, при соблюдении автором соответствующих правил построения, а именно «концепции всеобщности эстетического переживания». Одни древнеиндийские теоретики насчитывали восемь этих чувств, другие — девять, позже появилось и десятое.
Первое поэтическое чувство/настроение — любовь или наслаждение, второе — смех или ирония, третье — сострадание, четвертое — гнев, пятое — мужество, шестое — страх, седьмое —отвращение, восьмое — откровение, девятое — отречение от мира. Как показала Ирина Галинская, в сборнике «Девять рассказов» этот порядок строго выдержан.
К примеру, вызвать «отвращение» в жизни может множество вещей: мягкотелость, чванство, распутство, скаредность, доносительство, хамство (трамвайное в том числе)
Герой седьмого рассказа «И эти губы, и глаза зеленые…», обманутый супруг по имени Артур, звонит своему другу Ли, с которым вместе работает в адвокатской фирме, чтобы узнать, не видел ли тот его жену, не знает ли с кем она уехала с коктейльной вечеринки, на которой они присутствовали втроем: «Я вот почему звоню, Ли: ты случайно не видал, куда уехала Джоанна?» При этом сам Артур точно знает, где сейчас его жена. Рассказ начинается с того, что Джоанна и Ли лежат в постели, и тут раздается звонок. Ли спрашивает разрешения, можно ли ему снять трубку, возможно, Джоанне будет неприятен этот разговор. Но женщину с такими глазами — один глаз зажмурен от света, а другой остается в тени широко раскрытым и до того темно-голубой, что кажется фиолетовым — напротив, он только распаляет. Тем более, что Артур не находит ничего лучшего, как рассказывать Ли о том, как он любит свою Джоанну, хотя ума у нее нет ни капельки, как ревнует и подозревает в измене, буквально за шиворот себя держит, а все это сдабривается еще и неприятностями по службе. Ли, как может, успокаивает приятеля: не думай об этом… погоди… послушай… И вот-вот из любовника превратится в психотерапевта.
«— Послушай, Артур, — прервал седовласый, отнимая руку от лица, — у меня вдруг зверски разболелась голова. Черт ее знает с чего это. Ты извинишь, если мы сейчас кончим? Потолкуем утром, ладно? — Он слушал еще минуту, потом положил трубку. Женщина тотчас начала что-то говорить, но он не ответил. Взял с пепельницы недокуренную сигарету и поднес было к губам, но уронил. Женщина хотела помочь ему отыскать сигарету — еще прожжет что-нибудь, — но он сказал, чтобы она, ради всего святого, сидела смирно, — и она убрала руку».
Весь рассказ — это два телефонных звонка. В первом Артур спрашивает товарища, не знает ли он, где его жена, а во втором — сообщает, что Джоанна вернулась домой: «Слушай, я подумал, что тебе будет интересно. Сию минуту ввалилась Джоанна».
Артур сваливает все на подлый Нью-Йорк и мечтает уехать куда-нибудь в Коннектикут: «Не обязательно забираться уж очень далеко, но куда-нибудь, где можно жить по-людски, черт возьми». И буквально через минуту дает Ли понять, что было бы совсем не плохо, если бы тот поддержал его перед шефом. Ни к одному из персонажей мы не можем испытывать симпатий, скорее отвращение — все они не более, чем пепел на простыне.
Еще один яркий пример того, как «легко» читается Сэлинджер, рассказ «Лапа-растяпа» («Uncle Wiggily in Connecticut»). Главное чувство рассказа — смех/ирония.
Встречаются две бывшие подружки по колледжу и общежитию — Мэри Джейн и Элоиза. Обе ушли из колледжа, не окончив его. Элоиза — из-за того, что ее застали в закрытом лифте с солдатом, а Мэри Джейн — потому что вышла за муж за курсанта Джэксонвиллской летной школы во Флориде. Семейная жизнь Элоизы не задалась. Молодая женщина тоскует по погибшему возлюбленному, который умел смеяться, как никто другой. Домашние ее раздражают, все бесит: муж, свекровь, домработница и даже дочь — малышка Рамона, придумавшая себе кавалера Джимми Джиммирино. То, что дочь Рамона — ее зеркальное отражение, что она так же отгораживается от реального мира, Элоиза не понимает до самого конца рассказа. А догадавшись, говорит дочери те же самые слова, которые сказал ей бывший возлюбленный, когда она подвернула ногу: «— Бедный мой лапа-растяпа! — повторяла она снова и снова. — Бедный мой лапа-растяпа!» Это заставляет Элоизу вспомнить себя такой, какой она была когда-то давно, в ту пору, когда еще не срывалась на весь мир:
«— Слушай, Мэри Джейн, милая, — всхлипывая сказала Элоиза, — Помнишь, как на первом курсе я надела платье, помнишь, такое коричневое с желтеньким, я его купила в „Бойзе“, а Мириам Белл сказала — таких платьев в Нью-Йорке никто не носит, помнишь, я всю ночь проплакала? — Элоиза схватила Мери Джейн за плечо: — Я же была хорошая, — умоляюще сказала она, — правда, хорошая?».
С последним монологом героини рассказа мы понимаем: хотя она и вспоминает прошлое, оно ей больше не подмога, не «костыль дядюшки Виггили». А значит, нет больше конфликта между действительностью и фантазией.
Рассказ «Тебе, Эсме, — с любовью и убожеством» идет по списку шестым. Старший сержант контрразведки США, некий Икс (не он ли застрелившийся в первом рассказе Симор Гласс?) пребывает в тяжелой депрессии через несколько недель после Дня победы. От допрашиваемой нацистки ему осталась книга Геббельса, и он все время перечитывает сделанную ею на первой странице надпись: «Боже милостивый, жизнь — это ад».
От гнетущей тоски заглянувшего в пропасть войны сержанта спасает английская девочка Эсме. Она присылает ему часы своего погибшего на войне отца, с которыми после его смерти не расставалась.
Многие вспомнят, что Квентин Тарантино обыграл этот момент в своем «Бульварном чтиве». Это говорит о том, насколько хорошо американцы знают Сэлинджера. Другой вопрос, насколько хорошо они его читали: заметили ли, например, что поэтическое чувство этого рассказа — страх?
Публикуя свои «Девять рассказов», Сэлинджер, конечно же, рассчитывал не на узкий круг тех самых специалистов, о которых писал Алексей Зверев, ибо человеческое сознание содержит одинаковые для всех людей «спящие зародыши» эмоциональных переживаний. Иными словами, чтобы получить «поэтическое наслаждение» от рассказов Сэлинджера, совсем не обязательно быть знатоком восточных учений (хотя им, несомненно, больше откроется) или же обладать эстетической сверхчувствительностью.
Согласно учению дзен, выразить истину словами или познать ее с помощью слов невозможно: она постижима лишь на интуитивном уровне, в процессе спонтанного внеинтеллектуального просветления, именуемого в восточной философии «сатори». Просветленные сравнивали «сатори» со вспышкой света. Кто знает, может, кому-то повезет пережить это состояние после прочтения «Девяти рассказов» Дж. Д. Сэлинджера?
В обзоре использованы цитаты и названия рассказов в переводах Норы Галь, Риты Райт-Ковалевой, Маргариты Ковалевой, Сергея Таска.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
