Тэги
Только что закончился Хэллоуин. В России он, как всегда, больше походил на вечеринку плохого косплея. Мое предложение купить на авито гроб, чтобы украсить редакцию, коллеги встретили без воодушевления. Тут нет ничего дурного. Охранители утверждают, что это не исконно-посконный праздник. Пусть так! Просфорка смирения — не пряная тортилья. Она должна быть пресной и немножко горчить. В конце концов, подождем святок!
Обзор мировой литературы ужаса можно было бы начать Стивеном Кингом и им же закончить — за десятилетия активного творчества он описал все, что может напугать среднестатистического западного человека. Но дальше о Кинге не будет ни слова, а мы поговорим о русской литературе, в которой королем ужаса никого так сразу не назовешь. Нас мало что пугает. Мы сами себя побаиваемся.
Немного истории, впрочем, не помешает. Говард Лавкрафт, заботливый отец множества невероятных чудовищ, в 1927 году опубликовал статью «Сверхъестественный ужас в литературе». В ней он предпринял попытку исследовать мистическую литературу от обозримой древности до своего времени, справедливо отметив среди прародителей жанра ужаса средневековые эпосы и готические романы, а также рассказал о представителях уже спелого жанра — Эдгаре Аллане По, Артуре Мейчене (теперь его чаще называют Мэкеном) и прочих. К сожалению, русские писатели в статье упомянуты не были. В России агонизировал серебряный век, затем Сталин запустил мясорубку репрессий, а потом пришла тяжелая война, после которой ужас в печати востребован не был, — хватало воспоминаний о настоящем страхе. И все же нет ничего, чего невозможно было бы отыскать в русской литературе, — и вот он, ни в коем случае не претендующий на объективность список из шести по-настоящему страшных русских книг.
Федор Сологуб. Мелкий бес
Сравнение с Кафкой — то, чего закончивший чтение «Мелкого беса» избежать никак не сможет. Все потому что Кафка вдруг стал очень актуальным — он провоцировал у своих читателей панические атаки задолго до того, как ими стали страдать вообще все.
На первый взгляд, сходства кажутся притянутыми за уши. Тоскливая, пугающая неизвестностью атмосфера, маячащая вдалеке угроза, сводящая с ума похмельная тошнота и смертельная скука… Сологуб писал кафкианскую прозу или наоборот? Будет справедливым признать, что у Франца Кафки теоретически была возможность ознакомиться с романом Сологуба (первый перевод книги на немецкий вышел в Мюнхене в 1919 году; его выполнил Райнхольд фон Вальтер), а вот Сологуб Кафку читал едва ли, а если и читал, то уже после того, как написал уже практически все свои романы, в самом конце жизни.
Садистическая, удушливая, мучительная история Ардальона Борисыча Передонова, описанная Сологубом в «Мелком бесе» — это провинциальный мрак, оставляющий глубокие рубцы на сознании читающего, а таинственная, мучающая героя серая Недотыкомка ловко соскальзывает со страниц и надолго поселяется в доме того, кто взял эту книгу в руки.
Издательство «Альфа-книга» выпустило все романы Сологуба в одном томе, и книга получилась, несмотря на объем, очень сподручной, достаточно легкой и в некотором роде уникальной.
Николай Гоголь. Разные произведения
Гоголь не нуждается в представлении. Выражаясь словами Даниила Хармса (к которому мы еще вернемся), Гоголь так велик, что о нем и писать-то ничего нельзя. Значение Гоголя для русской и украинской литературы, его мистическая смерть, сожженные тетради, болезненная религиозность — все это сделало Н. В. идеальным готическим персонажем. Разумеется, со средневековым романом Гоголь был знаком, и Гофмана он тоже читал. Гофман писал, хорошо зная богатый немецкий фольклор и опираясь на него; Гоголю имеющегося показалось недостаточно, — и он фольклор щедро дополнил. «Майская ночь, или утопленница», «Вий» — эти произведения могут не на шутку взволновать впечатлительного подростка даже сейчас, стоит ли говорить о том, какой трепет они вызывали полтора века назад?
Илья Масодов. Разные прозведения
Черная трилогия («Мрак твоих глаз», «Тепло твоих рук», «Сладость твоих губ нежных»), написанная до сих пор не разгаданным писателем, скрывающимся под псевдонимом Илья Масодов, и изданная «Колонной», оказалась несколько чрезмерной даже для относительно свободного времени начала двухтысячных. Издательство получило предупреждение Министерства печати, а романы мгновенно приобрели статус культовых, и найти теперь бумажный экземпляр — задача не из легких.
Масодов невероятно красиво и притягивающе (в чем устыженный читатель будет вынужден себе признаться) рассказывает о потрясающей жестокости, набирающей обороты в солнечном, газировочном сеттинге советского быта. Главные герои — пионеры, комсомольцы, партизаны — внезапно становятся героями нового мифа, удачно сочетающего иудео-христианские представление о зле и пороке с диалектикой советского строя (пожалуй, такой, как писал ее Андрей Платонов). С грязью человеческого существования Масодов обращается мастерски: он рисует ей босховские картины почти-современности, и оторваться от чтения невозможно даже тогда, когда отвращение к тексту становится физиологическим. Ему ничего не стоит переосмыслить строки Евангелия, вкладывая их в уста своих малолетних героев:
«Знайте, что отвратительны мне те, кто нищ духом, это вонючие овцы, глупо ревущие от голода в своих стойлах.
Отвратительны мне также те, кто плачет и те, кто молит о пощаде, никому не будет пощады и некому спасти их.
Кротость ненавижу я, потому что где кроткий, там и тот, кто мучает его, как скотину.
Знаю я также, что никому нельзя прощать, потому что тебе никогда не будет прощено даже то, чего ты не делаешь.
Сердце своё уподобить надо комнате, где никогда не загорается свет, и скрывать его больше, чем тайные места тела, потому что истинный стыд в сердце, и стоит открыть его, как все станут смеяться над ним.
Если кто протягивает тебе руку, ударь её ножом, потому что хочет он тебя столкнуть в могилу или увлечь туда за собой.
Истинно говорю вам, отравлены ладони, протянутые вам, яд смерти на них…»
Юрий Мамлеев. Шатуны
Мамлеев, смирившийся со своей ролью живого классика, до самой смерти был весьма активен, продолжал писать и выступать. Невероятным образом он был мил и почвенникам (в «Южинский кружок» заглядывали и Дугин, и Проханов), и западникам. Юрий Мамлеев до эмиграции и он же — по возвращению в Россию, — это, пожалуй, два разных писателя. Первый был прежде всего автором «Шатунов» и черных, абсурдных, великолепных рассказов. Второй — это в первую очередь философ, значимый писатель и мыслитель. Конечно, «Россия вечная» понравится не каждому. Но «Шатуны», а также ранние рассказы, — то, что не может не входить в интеллектуальный багаж любого, кто хотя бы немного интересуется русской литературой XX века.
Почему «Шатуны» — это литература ужаса? Таким вопросом, пожалуй, может задаваться лишь тот, кто эту книгу не читал. Прочитавший же едва сможет забыть и персонажей (один куротруп чего стоит!), и саму гнетущую атмосферу мистической, невозможной России, созданную Мамлеевым. «Шатуны» похожи на страшный сон, притягательный и отталкивающий одновременно.
Наиль Измайлов. Убыр
Для журналиста «Коммерсанта» Шамиля Идиатуллина «Убыр» стал, пожалуй, первой очень личной книгой (даже издал он ее под псевдонимом, совпадающим с именем героя, от лица которого ведется повествование). Для создания колорита пригодился бэкграунд татарского бытового мифа, писателю, несомненно, хорошо известный. Реальность, где обитают герои, рисуется поначалу совершенно обычной: семья, школа, полная жизни повседневность, которая вдруг начинает, словно изображение на телевизионном экране, идти помехами, искажаться, давать течь и трескаться по краям, впуская в себя повседневность другую, параллельно существующую, темную и всеобъемлющую. Сковывающий ужас «Убыра» нагнетается переменой привычных мелочей: по-другому начинают вести себя самые близкие люди, катастрофически рушится обыденность, а в зияющие щели начинает лезть древний, хтонический кошмар, который зиждется на неясном страхе непознанного.
После успеха «Убыра» Идиатуллин/Измайлов написал (судя по всему, выполняя обязательства перед издательством) вторую часть романа, о которой вспоминать здесь даже не хочется, — настолько цельным и пугающим был «Убыр», настолько беспомощным получилось его продолжение. Однако, справедливым будет отметить: талантливым писателем Идиатуллин от этого быть не перестал, и его последующие романы были встречены критиками в основном крайне благосклонно.
Даниил Хармс. Старуха
Едва ли Даниил Иванович хотел, чтобы «Старуха» стала его opus magnum, но, по-видимому, так вышло. Это, несомненно, триумф Хармса как прозаика. Дмитрий Быков назвал «Старуху» «лучшей повестью о тридцатых годах». Она словно пропитана животным страхом и смертельной тоской. Гротескные кошмары и фобии прорвались в серый Петербург 1939 года, где каждый вечер к кому-то приезжали черные воронки.
Старуха, преследующая героя, живой мертвец, вызывающий отвращение и жалость, — это образ чего-то невыразимого, неизбежного, нечеловеческого. Нищета, голод, постоянный страх — все эти чувства нашли отражения в этой повести. Через три года они, к сожалению, окончательно победили Хармса, по ложному обвинению брошенного умирать в тюрьму, а затем — в психиатрическую больницу «Крестов».
At least you have tried...
Было бы не лишним отметить удачное, замечательно написанное «Вонгозеро» Яны Вагнер (к сожалению, идея пандемии как апокалипсиса даже не вторична, а третична, как болезнь, которой до смерти боялся поэт Есенин), плодовитую толпу халтурщиков под общим псевдонимом Александр Варго, пишущую действительно плохие книги по мотивам западных произведений, остроумного Данихнова, прекрасную Старобинец, wannabe-Мамлеева Бориса Лего, утонченного Сорокина и еще многих... но мы не станем. Ужас, как и счастье, у каждого свой.
В оформлении использована картина Ивана Крамского «Русалки» (1871)
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
