В период дополнительных нерабочих дней, объявленный в октябре-ноябре, лучше всего оставаться дома. В том числе заядлым читателям. Путешествовать же по разным странам, эпохам и литературным жанрам можно с помощью книг. Изобилие новинок не даст заскучать. Путевые дневники великого физика, мини-трактаты писателя о музыке, заметки историка о Карамзине и Пушкине, интеллектуальная публицистика известного романиста… «Неформатный» культурологический нон-фикшн причудлив и разнообразен, дать точное жанровое определение таким текстам зачастую невозможно. Каждый из авторов выбранных для обзора книг талантлив в своей сфере. Каждый своими текстами расширяет границы канона и горизонты познания.

–75 %

Ещё 1 день Искусство непринужденных манер. 27 старомодных добродетелей для наших дней 2 рец.
6 фото

Шенбург Александр фон

Текст: Искусство...

558 ₽ 2 231

В КОРЗИНУ

УЖЕ ПОКУПАЛИ

–55 %

Ещё 17 часов Ненависть к музыке. Короткие трактаты 5 рец.
20 фото

Киньяр Паскаль

Текст: Коллекция

846 ₽ 1 881

В КОРЗИНУ

УЖЕ ПОКУПАЛИ

Слово в пути 5 рец.
30 фото

Вайль Петр Львович

Corpus: Весь Петр Вайль

Нет в продаже

УЖЕ ПОКУПАЛИ

С окраин империи. Хроники нового средневековья 5 рец.
13 фото

Эко Умберто

Corpus: Весь Умберто Эко

Нет в продаже

УЖЕ ПОКУПАЛИ

В ожидании осени 1 рец.
7 фото

Битов Андрей Георгиевич

Эксмо: Андрей Битов. Лучшее. Неизданное

973 ₽

ОЖИДАЕТСЯ

УЖЕ ПОКУПАЛИ

«Сказать все…». Избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков 2 рец.
pdf

Эйдельман Натан Яковлевич

Новое литературное обозрение: Филологическое наследие

911 ₽

ОЖИДАЕТСЯ

УЖЕ ПОКУПАЛИ

Путевой дневник 1 рец.
11 фото

Эйнштейн, Розенкранц

АСТ: Дневник ученого

Нет в продаже

УЖЕ ПОКУПАЛИ

Мы живем в эпоху стремительной, тотальной эмансипации. Многие люди и целые сообщества сегодня стремятся освободиться от условностей и догм, которые представляются им обузой. Возможно ли сопротивление натиску эгоцентризма и анархии? Стоит ли хранить традиции, передававшиеся из поколения в поколение, а ныне вышедшие из моды?.. «Мы живем в эпоху постструктурализма, а ей сопутствует утрата любых ограничений и убеждений», утверждает писатель и эссеист Александр фон Шенбург. Его книга «Искусство непринужденных манер», недавно выпущенная «Текстом», — это попытка реабилитировать классические добродетели, «оказать сопротивление умонастроениям современной элиты и противопоставить ей новую форму благородства».

Испокон века благородные манеры считались атрибутом знати, социальной элиты. Разумеется, не все наследие аристократии одинаково ценно. Даже некоторые авторы хрестоматийных книг о рыцарстве не были в жизни образцами добродетели — например, создатель «Смерти Артура», английский писатель Томас Мэлори сидел в тюрьме за убийство, воровство и браконьерство. И вообще, дело не в титуле, а в качествах конкретного человека, отмечает автор (к слову, представитель той самой «практически исчезнувшей знати», а именно дворянского семейства с 900-летней историей). Есть, однако, определенные ценности, традиции и добродетели, которые в знатных кругах котировались особенно высоко. В наше время — даже на чей-то взгляд перейдя в разряд «устаревших» — они могут признаваться культурным наследием, достойным сохранения и изучения. Примерно как средневековые замки или картины старых мастеров.

(Как тут не вспомнить недавно выпущенный тем же издательством роман Жана д’Ормессона «Услады Божьей ради», в котором речь идет о становлении и кризисе обычаев французского дворянства на примере одной знатной семьи с древней родословной.)

Конечно, никакие отдельно взятые книги не в состоянии переломить общемировой тренд. Но автор убежден, что нужно пытаться что-то противопоставить культуре полной вседозволенности — миру, «в котором „все о’кей“».

Меньше всего фон Шенбург хочет выглядеть скучным моралистом и ретроградом. Он тверд в убеждениях, но при этом не чужд иронии и вообще друг парадоксов. Его книга — цикл эссе, посвященных двадцати семи «старомодным добродетелям». Здесь множество примеров из классической литературы, включая античных мыслителей и авторов рыцарских романов. Ведь именно рыцарство, по мнению писателя, примиряет привлекательность и силу, мощь и мягкость, требует «смеси из дерзости, самоуверенности и элегантности» — того, что называют непринужденностью, небрежностью. Каждое эссе завершает краткое резюме в афористической форме — дань старому доброму литературному формату.

Ум далеко не всегда равен интеллекту, пишет автор в эссе «Мудрость» и приводит в пример случай гениального математика Эвариста Галуа. Тот ввязался в 20 лет в случайную дуэль из-за женщины и был убит (но накануне ночью на 60 листах успел записать суть своих научных открытий). Мудрость — не только отчаянная смелость, но и благоразумие, и способность взвешивать и верно оценивать конкретную ситуацию.

В эссе «Открытость миру» затрагиваются темы, когда-то неотъемлемые от хорошего дворянского воспитания, — космополитизм, географическая любознательность, умение ориентироваться в культурах с различными обычаями и уважение к ним. Сегодня подобными качествами обладает каждый заядлый путешественник. Даже с точки зрения простого туриста, исчезновение культурных традиций — большая утрата, ведь это лишает регионы элементов самобытности. Однако единообразие наступает — и это неизбежный «побочный эффект» глобализации, констатирует автор.

В разговоре о юморе фон Шенбург вспоминает также и о его спасительных свойствах: так, знаменитый психиатр Виктор Франкл писал, что только потому выжил в концлагере, что договорился с другими узниками регулярно рассказывать друг другу анекдоты.

А в эссе «Скромность» автор даже полемизирует с одной из своих предыдущих книг: «Многое, что я возгласил миру в „Искусстве стильной бедности“, теперь я вижу скорее в серых тонах». Ведь подчас так непросто отличить настоящую скромность от кокетства или снобистской позы.

Вся жизнь Паскаля Киньяра связана с музыкой. Он профессиональный виолончелист, знаток классической музыки (в особенности эпохи барокко), организатор многочисленных музыкальных фестивалей. Несколько поколений Киньяров были органными мастерами или органистами во Франции и Германии; на чердаке их дома сохранились запыленные партитуры предков. Книголюбы отлично знают его романы, где музыка неизменно присутствует в сюжете, — «Все утра мира», «Вилла „Амалия“» и «Салон в Вюртемберге». За свою прозу Киньяр был удостоен Гонкуровской премии.

Уже не впервые в русском переводе издается и его эссеистика. Цикл коротких трактатов «Ненависть к музыке» на самом деле — признание автора в любви к этому виду искусства.

Киньяровская фраза сама по себе всегда музыкальна. Он и композицию произведений строит по музыкальным правилам. Кажется, в нем постоянно борется романист и исполнитель виолончельных сонат. И выигрывают оба. Его интересуют процесс зарождения звуков, еще не ставших музыкой, восприятие мелодий человеком, отражение музыки в старинной литературе (Гомер уподобляет лук Одиссея кифаре: тетива поет при выстреле как струна).

В своих эссе Киньяр прослеживает судьбу музыки от самых древних времен, но не как ученый-историк, как художник, увлеченный прошлым. Генеалогия шумов, ритмов и звуков. Звуки разных живых существ — речь, щебет, клекот. Звуки в культуре, мифологии, философии, прозе и поэзии. Неисполняемые ноты, знаки, которые пишутся просто ради красоты партитуры. Всепроникающие свойства звука, властно располагающегося всюду, где ему угодно… Это лишь некоторые из направлений мысли Киньяра, отраженные в нынешней книге.

Но откуда и у кого возникла «Ненависть к музыке», давшая название книге? Этой теме посвящено большое и самое трагическое эссе сборника. Киньяр в нем рассказывает о музыке, звучавшей в лагерях смерти. Это был единственный вид искусства, разрешенный и даже одобренный администрацией концлагерей. Нацисты организовали оркестры из узников для укрепления дисциплины с помощью повторяющегося ритма и ради удовольствия — эстетического и чисто садистского (об этом писал Примо Леви в книге «Человек ли это?»). В музыке, основанной на повиновении, было что-то инфернальное. Она напоминала смертоносную приманку. Некоторые из выживших узников говорили, что произведения Вагнера и Брамса их поддерживали, помогали выстоять. Но Симон Лакс, дирижер оркестра в Освенциме, напротив, полагал, что музыка оказывала на узников деморализующее воздействие. Иные из бывших заключенных навсегда возненавидели музыку, даже сменили после войны профессию. Однако были и композиторы, писавшие музыку в чудовищных условиях лагеря. Мелодия пробивала себе дорогу — и побеждала! — даже там, где целенаправленно уничтожалось все живое.

Книга писателя и радиожурналиста Петра Вайля (1949–2009) «Слово в пути» — своеобразная апология путешествий с блокнотом. Как и другие его известные работы в этом жанре, «Гений места» и «Карта родины», этот сборник родился из кратких дорожных заметок. Таков был метод Вайля. «Мне нравится заносить в блокнот отрывочные сообщения, обдумывать возникшие идеи, что-то соответствующее читать по ходу, очень нравится делать попутные записи, но садиться последовательно сочинять что-то основательное — всегда затруднительно. Я не тороплюсь с сочинительством, спокойно дожидаюсь, когда карта так ляжет, что ничего не остается, как только сесть за компьютер», — рассказывал писатель в интервью автору этой статьи в 2003 году.

Слово в пути

Нет в продаже

В сборник «Слово в пути» вошли путевые очерки и эссе, опубликованные в разные годы в периодических изданиях, а также фрагменты из интервью, посвященных теме путешествий. Эту книгу можно читать по-разному: и как путеводитель, и как сборник искусствоведческих и литературоведческих эссе, и как автобиографическую прозу. В нее также включены три главы из неоконченной книги «Картины Италии», героями которых стали художники Джотто, Симоне Мартини, Пьетро и Амброджо Лоренцетти. Составитель Эля Вайль.

Посмотреть

Петр Вайль рос в СССР, где сравнительно свободно можно было перемещаться только внутри страны. За границу пускали немногих. Даже книги о странствиях по миру издавались избирательно, нередко с купюрами. «Каша в голове, но любая каша лучше, чем пустой котелок. Мир получался по-страбоновски диковинный», — отмечает эссеист. Первыми запомнившимися Петру путешествиями были поездки в детстве с семьей из Риги на взморье.

Шли годы, путешествий в его жизни становились все больше. «Давно уже стараюсь совмещать перемещения в пространстве с перемещениями во времени. То есть становится все более интересно приезжать не в новые места, а в те, где уже бывал. Места-то не изменились — изменился ты», — писал Вайль.

По его наблюдению, среди древней классики довольно много травелогов. Египетский папирус с рассказом о кораблекрушении на море, хранящийся в Эрмитаже. Гомеровская «Одиссея» — эта «основа основ западной литературы». «Деяния святых апостолов с их приключенческими перемещениями по Восточному Средиземноморью». Исландская сага о Лейфе Эрикссоне, первооткрывателе Америки. В русской классике ХVIII—ХIХ веков — «Письма русского путешественника» и «Фрегат „Паллада“»…

История в его книге переплетена с этнографией, архитектура — с гастрономией, филология — с обрывками уличных разговоров. Из этого всего (и многого другого) составляется особый жанр — «словесность путешествий». В предисловии Петр Вайль рассуждает: «В реальных и виртуальных странствиях наглядно и ощутимо убеждаешься в колоссальной важности географии для характера страны и человека. <…> Что до личных взаимоотношений человека с местом — связь несомненна. Иногда — пугающе явственна».

Эту связь позволяют ощутить составившие сборник тексты.

В Рио-де-Жанейро, городе пляжей и самбы, писатель посетил с женой богослужение в храме макумбы (неофициальной бразильской религии), с песнопениями, плясками и особой чувственной стихией. «Хаос макумбы резко противостоит Космосу классических религий, их порядку, четкому ритуалу и расписанию. Макумба легко вмещает в себя все элементы бытия, потому и кажется такой естественной и настоящей».

Карнавальная Венеция навевает на него мысли об истории и философии костюма. Так, для Казановы наряд играл важнейшую роль — достаточно внимательно прочесть «Историю моей жизни». Даже совершив побег из тюрьмы, венецианец не столько радовался свободе, сколько сетовал на неэстетичные повязки на израненных ногах.
Другие знаменитые книги тоже присутствуют в словесных путешествиях Вайля. Например, «Большой кулинарный словарь», над которым работали Александр Дюма, Леконт де Лиль и Анатоль Франс. Или «Собака Баскервилей»: в болотистый туманный Дартмур (где был придуман сюжет и разворачивается действие повести) автор доехал за 3 часа поездом из Лондона. И наконец, «Старинные чешские сказания» Алоиса Ирасека — любимая книга автора в детстве; он тогда и не подозревал, что спустя десятилетия поселится в Праге.

Причудливую историческую судьбу Бургундии Вайль сопоставляет с ее гастрономической школой, едва ли не лучшей в мире (прибавьте знаменитое вино), а также прекрасными образцами романской и готической архитектуры. Побывав в Исландии, где главное полезное ископаемое — горячая вода гейзеров, автор приходит к выводу, что главная наука для этой страны — геология. А поездку по российскому «Золотому кольцу» он советует совершать зимой, даже если придется протаптывать тропу к храму Покрова-на-Нерли в глубоком свежевыпавшем снегу.

Умберто Эко, автор романов «Имя розы» и «Маятник Фуко», многие годы публиковал в итальянской периодике эссе на разные волнующие его темы. Эта сторона творческого наследия писателя в последнее время все шире открывается для российского читателя. Сборник «В сердце империи» включил работы 70-х годов. Это отклики на общественные и культурные события в мире, на тенденции в сфере рекламы и масс-медиа, на эволюцию нравов и обычаев людей западного мира. Во всем этом ученый-медиевист Эко склонен видеть симптомы «нового средневековья».

Так, в разделе «В сердце империи: путешествие в гиперреальность» речь идет о путешествиях по Америке с ее необычными музеями и частными коллекциями. Ученого здесь особенно интересуют «точки соприкосновения исторического подлинника и фальсификации». С грустью он замечает: мир заполонили подделки, причем многие из них выглядят совсем как настоящие. Вот и в Музее истории Нью-Йорка он видел договор на покупку Манхэттена (старинного вида), написанный почему-то… на английском языке, тогда как оригинал был на голландском. «Как в рассказе Хайнлайна или Азимова, создается впечатление, что ты попал в некий пространственно-временной туман, в котором перепутываются столетия», — констатирует Эко.

Впрочем, по его словам, доля обмана в экспозиционной практике неизбежна. К примеру, при музейной реконструкции фермы начала ХIХ века оказалось невозможным продемонстрировать аутентичных овец: нельзя повернуть вспять эволюцию и вновь вывести породу 150-летней давности. Турне по музеям США навело профессора-эссеиста на мысль: «Важна не столько подлинность предмета, сколько необычная информация, которую он сообщает». Посетителей музеев восковых фигур не смущает, что Алисы, Безумного Шляпника и Тома Сойера никогда не существовало. Главное — их фигуры установлены в музее. В одном из частных музеев он видел восковое изображение Леонардо да Винчи, пишущего «Джоконду». Находящаяся рядом «оригинальная» картинка (не качественная фоторепродукция, а вульгарная реконструкция маслом) призвана была, по-видимому, убедить посетителей, что копия лучше оригинала.

Однако встречалась писателю и другая крайность — «фетишистское вожделение оригинала». Любые собрания артефактов озадачивают, вызывают вопросы. Как установить связь с прошлым? Какая из реставраций — правильная? Имеем ли мы право домысливать, восполнять навсегда утраченные фрагменты? Как переносить искусство одного континента в другую культурно-географическую среду?.. Индустрия имитаций работает полным ходом в разных областях. В Америке существуют всевозможные парки аттракционов, вестерн-парк, Диснейленд («квинтэссенция потребительской идеологии»), экологические парки. А также калифорнийские кладбища, где царит «имитация жизни, естественной и прекрасной, которая продолжается и после смерти». В этой вселенной в определенном порядке чередуются образы Добра и Зла — отсюда всевозможные голливудские маньяки, акулы-людоеды, Призрак Оперы и Франкенштейн. Интересно, что бы сказал профессор Эко об интерактивных музеях и индустрии развлечений ХХI века?

Замечательный российский писатель Андрей Битов (1937–2018) тоже регулярно публиковал эссе на разные темы. Чаще всего в этом жанре он писал о Пушкине, творчество которого исследовал многие десятилетия. На рубеже веков Битов выпустил книги «Предположение жить. 1836» и «Вычитание зайца. 1825» (по легенде, заяц перебежал Пушкину дорогу в Михайловском, и поэт из-за этой приметы не поехал в Петербург, где наверняка принял бы участие в восстании на Сенатской площади). Еще были знаменитый роман 1971 года «Пушкинский дом» о ленинградских филологах и основанная Битовым Новая Пушкинская премия, вручаемая за вклад в развитие отечественной культуры.

В книге «В ожидании осени» собраны тексты, написанные и надиктованные Андреем Георгиевичем в 2017–2018 годах. «Получилась даже не книга, а скорее последний разговор Битова — и о Пушкине, и о себе», отмечают издатели.

Битов вдумчиво перечитывал тексты Пушкина, мемуарные и биографические работы. Всматривался в его рисунки на полях рукописей. Штудируя научную Пушкиниану, подмечал нюансы, не замеченные литературоведами. Размышлял о творческой «кухне» поэта и его житейских привычках. Он старался найти разгадку пушкинской тайны в сопоставлениях дат, примет, лейтмотивов, недописанных строк. Битов не претендовал на научные лавры: эти эссе — взгляд художника на природу пушкинского гения. Те, кто знает и любит битовскую прозу, найдут в этой книге знакомую интонацию. Сложная вязь ассоциативных цепочек, догадки, версии, парадоксы…

«Почему бы не подумать о нем сегодня? Доживи Пушкин до наших дней, писал бы он на компьютере? Любил бы джаз? Водил бы машину? Летал бы на самолете? Смотрел бы телевизор?..» В стилистике этой книги есть что-то от джазовой импровизации. В ней соединились поездка автора в Михайловское (в молодости Битов дал зарок не посещать всяческих писательских пенат, но позже не выдержал, поехал-таки в пушкинские места) и петербургское наводнение, изображенное в «Медном всаднике», Болдинская осень 1830-го и черновики Пушкина, прочитанные однажды Андреем Битовым в сопровождении джазового ансамбля в Петербургском университете.

Пушкинская тема занимает значительное место и в книге Натана Эйдельмана «Сказать все…». Знаменитый писатель и историк часто обращался к наследию Карамзина, Пушкина и Герцена. Он искал разнообразные связи между их сочинениями, идеями, личностями. Книги Эйдельмана («Грань веков», «Последний летописец» и другие) регулярно переиздаются, а вот многие его статьи и заметки из периодики 70-80-х годов почти не известны современному читателю. Нынешнее издание восполняет этот пробел. Книга «являет собой единую систему, скрепленную пересечением судеб, перекличкой идей, методом исследования материала», — пишет в предисловии историк Яков Гордин. Он напоминает также, что для Натана Яковлевича история не была неким абстрактным процессом. О пушкинских и карамзинских временах, о декабристах ученый говорил, как их современник, всегда подключая личное начало, и в этом одна из причин широкого резонанса его работ. Эйдельман соединял фундаментальные пласты исторических процессов и индивидуальные судьбы. В каждом из персонажей книги, уверен Гордин, «живет концентрированная эпоха, и каждый из них в той или иной степени отвечает за особенности эпохи». В сборнике несколько текстов самим автором обозначены как «заметки». Этот жанр давал Эйдельману возможность свободно обращаться с материалом и использовать автобиографические элементы.

«Сказать все…»

911 ₽

Натан Яковлевич Эйдельман (1930–1989) — ведущий исследователь отечественной истории и культуры, любимый многими поколениями читателей за неоценимый вклад в изучение и популяризацию истории XVIII–XIX веков. В эту книгу вошли работы автора, посвященные как эволюции взглядов его главных героев — Пушкина, Карамзина, Герцена, так и формированию мировоззрений их антагонистов.

Посмотреть

Некоторые из таких заметок-эссе родились из расширенных комментариев, записей на полях больших исследований. Так, два прозаических авторских примечания к «Медному всаднику» раскрывают эволюцию отношений Пушкина и Мицкевича. Эйдельман задумывается о подлинных причинах, которые привели Пушкина к дуэли и гибели, рассказывает о житейских конфликтах поэта в последний год жизни, настойчиво ищет схожие черты у двух своих любимых писателей: «Талант, юмор Пушкина и Герцена, свободная речь и письмо, раскованность и богатство суждений, „внутреннее электричество“, солнечное начало — всем этим они поразительно похожи <…> светлые, гармонические, эллинские в своем стремлении во что бы то ни стало найти выход, положительное решение». Эйдельману интересно взглянуть на эпоху с неожиданной стороны: в одной из публикаций он реконструирует по архивным документам извилистый жизненный путь Леонтия Дубельта, в молодости близкого к декабристам, а позже сделавшего карьеру в охранном отделении.

Записки путешественника — чрезвычайно свободный жанр: он может включать и дорожные впечатления, и раздумья на отвлеченные темы, и наброски будущих работ (если автор — ученый или писатель). Великий физик Альберт Эйнштейн даже в дальних морских поездках не забывал о работе. Пример тому — его «Путевой дневник», вышедший недавно в русском переводе с обширным историческим комментарием. По тексту дневника разбросаны фрагменты научных статей и докладов, над которыми Эйнштейн работал в поездке, отзывы о прочитанных книгах и встречах с коллегами в других странах.

Путевой дневник

Нет в продаже

Осенью 1922 года Альберт Эйнштейн предпринял путешествие по Дальнему и Ближнему Востоку длиной почти полгода. На нить его сложного маршрута были нанизаны Гонконг и Сингапур, две короткие остановки в Китае, многочисленные лекции по всей Японии, почти двухнедельное пребывание в Палестине и трехнедельное — в Испании. Под этой обложкой приводится полный текст дневника, который физик вел на протяжении поездки.

Посмотреть

Да и в целом его поездка 1922–1923 годов носила научно-просветительский характер. Эйнштейн был мировой знаменитостью, много разъезжал по Европе с лекциями о теории относительности. В 1921 году он, впервые покинув Старый Свет, посетил Америку. А через год одно из японских издательств пригласило его прочесть цикл лекций в этой стране. Авторитет европейской, и в особенности немецкой науки, был тогда в Японии чрезвычайно высок. Там полным ходом шли индустриализация и модернизация, появилось множество интеллектуалов-западников. Принимающая сторона предложила щедрый гонорар, к тому же Эйнштейн давно интересовался культурой и народами этого региона. И в октябре 1922 года из марсельского порта он отправился с женой в далекую, «окутанную тайной» страну.
У Эйнштейна был еще один повод уехать в то время из Берлина. В начале 1920-х годов в адрес ученого зазвучали угрозы от националистов, в стране происходили громкие террористические акты. Знаменитый физик даже подумывал на какое-то время отказаться от публичности. Плавание на Дальний Восток позволяло сменить обстановку и собраться с мыслями.

Путь предстоял неблизкий. Пароход шел через Суэцкий канал, делал остановки на Цейлоне, в Сингапуре, Гонконге, Шанхае. Во время поездки Эйнштейн узнал о присуждении ему Нобелевской премии. В Японии физик пробыл шесть недель. Программа была чрезвычайно насыщенной: лекции в разных городах, осмотр достопримечательностей, банкеты в университетах, встречи с общественностью, интервью. На обратном пути ученый посетил Палестину, где видел Иерусалим, Тель-Авив, Хайфу, Назарет и ряд кибуцев (ученого очень интересовала жизнь евреев-переселенцев). В Испании его, помимо научных контактов, ждала аудиенция у короля и встреча с шедеврами живописи в музее «Прадо». Всего путешествие продлилось чуть более полугода.

Дневник, который Эйнштейн вел в дороге, не предназначался автором для публикации. Эта тетрадь разделила судьбу архива ученого, который был вывезен в Америку после того, как Эйнштейн принял решение не возвращаться в Германию. Фрагменты дневника публиковались — в переводах на разные языки — с середины 1970-х годов, впервые полностью он был издан в начале нынешнего века.

«Впервые эти записи дают нам возможность погрузиться в захватывающие подробности дорожных впечатлений Эйнштейна. Он писал ежедневно, время от времени дополняя текст зарисовками того, что ему показалось интересным, — вулканов, лодок, рыб. Он записывал и свежие впечатления от поездки, и размышления о книгах, которые читал, о людях, которых встретил, о местах, которые посетил. Кроме того, он заносил в дневник свои мысли о науке, философии, искусстве, а иногда и о происходящих в мире событиях», — пишет во вступительной статье историк Зеэв Розенкранц. В лаконичной манере Эйнштейн описывает характеры людей, встречавшихся ему в пути, отмечает множество колоритных деталей. Он стремился уловить национальный характер японцев, китайцев, арабов, индийцев. Подмечал обычаи и привычки жителей Востока. Как интроверта, его сильно утомляли банкеты и чествования. Некоторые из них (в том числе ужин в Токио с участием гейш) изображены на фотографиях, помещенных в книге. В дневнике то и дело встречаются реплики: «Безумный день!», «Я был мертв от усталости», «Так хочется покоя и тишины!» Зато на борту корабля в открытом море он сполна наслаждался изоляцией. Эти моменты были нужны ему в том числе и для научных размышлений. Ведь восточное турне Эйнштейн использовал для пропаганды и распространения своих теорий. Центром его вселенной была наука, и на разнообразные события в поездке он смотрел в первую очередь глазами ученого, а не туриста.