Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
Нет, ну, право же, какими вдруг обманчивыми порою оказываются книжные обложки на прилавках магазинов! Зовут тебя, приглашают настойчиво на одну вечеринку, а ты — бац! — и окажешься вдруг на совсем другой: в другой части города, в спортивном костюме с лампасами и в беговых кроссовках или, того хуже, — в ханском халате и в домашних тапочках, на этом перекрестке мира чрезмерно строгий швейцар оперным басом попросит тебя переодеться в соответствующий случаю фрак, цилиндр, черные лаковые туфли, белый шелковый шарф с инициалами, ну, или просто в белую рубашку без инициалов, костюм и черные «оксфорды»… Кстати, об «оксфордах» и не только о них. Перенесемся, так сказать, на свою «вечеринку». В нашем случае речь о новой книге Жана Жироду «Белла», вышедшей в издательстве «Текст».
Наверняка наш читатель окажется обманутым не только самой обложкой, бог с ней, ибо, в конечном счете, он будет обманут еще, как минимум, дважды: названием романа (уж больно оно для русского читателя «говорящее»: попробуй-ка, выкинь из головы нашу лермонтовскую «Бэллу», отдели ее от «Беллы» Жироду), ну, и, наконец, жанровым определением книги — так и хочется спросить, ну, какой же это «семейный роман» (как значится на обложке)?! Скорее уж, роман-памфлет, обличающий крупных чиновников времен французской Третьей республики, но и это будет верным лишь отчасти. Мешают и «шекспировские страсти», отсылающие нас прямо к Монтекки и Капулетти, и «поток сознания» — чрезмерно воспаленного, почти сюрреалистического, и отсутствие сюжета — роман строится скорее по принципу некой джазовой композиции. Дейв Брубек и Диззи Гиллеспи бы ее оценили!
Вообще с определения жанра и начинается наша читательская «вечеринка». Поэма «Мертвые души» — уже рассказ в три слова, а прибавь сюда имя автора, и поэма обретает черты эпопеи… Правда, для нас имя Жироду — совсем не то, что Николай Васильевич Гоголь. О Жироду мы практически ничего не знаем. И даже если кинемся в Википедию с последней надеждой обманутого вкладчика, статья о классике французской литературы, прольет, конечно, слабый свет на его персону, но, увы, очень жиденький. С французским языком можно отправиться погулять на французские сайты, но, уже проверено, — во всемирной паутине французы не особо щедры, «за просто так» с информацией у них не разгуляешься. Однако помощь свыше приходит каждому ищущему. В нашем случае, к нам на помощь, соблюдая все правила дресс-кода, уже спешит автор знаменитых мемуаров «От Монтеня до Арагона» Андре Моруа. О нем же, а конкретнее о блестящем литературном портрете Жоржа Жироду из этой известной книги, вспоминает в своем послесловии и Ирина Волевич, переводчик «Беллы».
Уже первые слова из обращения Моруа к читателю: «Читатель, верный друг мой, брат мой, ты найдешь здесь несколько этюдов о книгах, которые всю жизнь дарили мне радость», говорят нам о том, что Жан Жироду, один из героев этой книги, фигура во французской литературе совсем не случайная. А первые слова из эссе, посвященного самому Жироду: «В плеяде нашего поколения Жан Жароду был звездой первой величины. Было время, когда постановки его пьес с участием Жуве, Ренуара и Валентины Тессье восхищали нас и взывали к нашему чувству долга. Мы гордились замечательным писателем и артистами, достойными его таланта», говорят сами за себя. И наверное, не случайно, Моруа в первую очередь представляет нам Жироду-драматурга. Он по праву считается классиком французской драматургии XX века, лидером нового театрального движения 30-х гг. Его пьесы удивительно отвечали требованиям современного театра и были хорошо приняты широким зрителем. Жироду стал первым в ряду тех драматургов, которые приобщили театр к острейшим интеллектуальным проблемам ХХ века. А его обширное драматургическое творчество активно способствовало формированию новых эстетических вкусов во Франции. И не только во Франции. Интеллектуальные драмы Жироду, значительно опередившие свое время, во многом определили пути дальнейшего развития современной европейской сцены.
Всего Жаном Жироду было написано семнадцать пьес, среди которых такие бесспорные шедевры, как «Зигфрид» (1928), «Интермеццо» (1933), «Троянской войны не будет» (1935), «Электра» (1937) и др. В основе многих их них — «Зигфрида», «Юдифи» и «Троянской войны не будет» — лежали длительные размышления Жироду о грядущих катаклизмах, о неизбежной войне. По роду профессии он оказался свидетелем постоянных безрезультатных прений на бесчисленных международных переговорах, последовавших после Первой мировой войны, участником которой он был. И Жироду все более утверждался в мысли, что новая большая война уже не за горами.
С другой стороны, он, похоже, одним из первых во французской драматургии снова вывел на сцену античные образы — решил «подождать вместе Зевсом и Афродитой» автобус в западной части восьмого округа Парижа, вывести на чистую воду хитреца Меркурия, признаться в любви леди Леде…
Советские театральные критики писали: «Чуткий к духовной атмосфере времени, Жироду одним из первых во французском театре обратился к мифу как источнику сюжета и одновременно средству для обобщений и сопоставлений».
Андре Моруа сравнивал театр Жироду с театром Аристофана, говорил, что, наряду с клоделевским, он вернул былое значение высокому сценическому стилю. Пьесы Жироду являли собой пример свободной, изысканной и по-своему мудрой переработки классики, и это было совершенно новое, очень значительное художественнее явление, поначалу находившееся с краю от основного русла творческих исканий целого поколения европейских писателей и драматургов.
В 1930 годы театр занимал в творчестве Жироду первое место. Параллельно шла свои чередом его дипломатическая карьера. Жироду поступил на службу в министерство иностранных дел еще до начала Первой мировой войны, и вновь приступил к дипломатической деятельности после своего второго ранения. Некоторые критики не без основания полагали, что именно дипломатическая деятельность Жироду более всего отразилась в его драматургическом наследии. Долгое время он возглавлял службу информации и прессы Министерства иностранных дел Франции. И все было бы замечательно, если бы не публикация «Беллы», но об этом чуть позже.
И, конечно, следует отметить, что Жироду — не только драматург с мировым именем, но еще и успешный романист, всего им написано пятнадцать романов. Андре Моруа, которого мы взяли себе в проводники, особо выделяет два из них — «Сюзанна и Тихий океан», написанный в 1921 году, и «Белла», появившаяся в 1926 году.
К слову сказать, несмотря на свое отнюдь не пролетарское происхождение и богемное мировоззрение (как вспоминает тот же Моруа, он был «человеком богемы»), во второй половине 1920-х годов произведения Жана Жироду пользовались успехом и в СССР, его прозу активно переводили на русский, о нем много писали в прессе, в том числе и сам товарищ Луначарский, «культурный вождь» советского пролетариата, мечтающего денно и нощно о планетарном, а затем и галактическом единении:
«Что касается Жироду, то я не знаю, писал ли Олеша свой роман „Зависть“ под влиянием Жироду или это является простой случайностью. Один из критиков в „На <литературном> посту“ писал, что Олеша слишком наблюдателен, слишком влюблен во внешность, в широту образов и что Жироду умеет изображать так же тонко. Когда вы читаете Жироду, ваш глаз как бы все время насыщен зрелищем, и в этом отношении он необыкновенно талантлив и стилистичен. Я не знаю другого мастера образов, подобного Жироду. В двух-трех словах он так подает вам всю картину, что вы ясно видите перед собой каждую подробность». (Из лекции «Современная литература на Западе» в Коммунистическом университете им. Я. М. Свердлова 9 февраля 1929 года.)
Несмотря на то что Анатолий Васильевич в этой знаменитой своей лекции мешает всех со всеми: Джека Лондона и Герберта Уэлса с Марселем Прустом и Джеймсом Джойсом, его слова о Жироду как никогда точны, и книга «Белла» — яркий тому пример.
«Белла» была впервые переведена на русский очень быстро, уже через год после ее создания и, думается, не только вследствие большой любви Луначарского к творчеству Жана Жироду. Скорее всего, большевиков страшно заинтересовал «сюжет» этого по сути бессюжетного романа, вернее, его подоплека — большая сплетня с политическим оттенком, о которой мы и сегодня мало что знаем наверняка, кроме того, что речь идет о двух конфликтующих между собою старинных семьях, вписанных в историю Франции — Бертело и Пуанкаре. Своего негативного отношения к большевикам Раймон Пуанкаре не скрывал, видел в них угрозу не только Франции, но и всей Европе, вот и представился большевикам случай в свою очередь насолить Пуанкаре, ну как тут не позлорадствовать?!
В своей книге Жироду от лица главного героя Филиппа Дюбардо безжалостно вскрывает семейные тайны представителей двух известных французских родов, их роковые пристрастия, и даже приоткрывает завесу тайны над работой дипломатического корпуса, в книге им хозяйничает некий господин Ребандар — точная копия Раймона Пуанкаре. Тут вам и протекционизм, и клеветничество, тщеславие, воровство, сутяжничество, эксплуатация войны в политических целях — иными словами, Жан Жироду просто-таки «выносит сор из избы». Естественно, Раймон Пуанкаре не мог ему этого простить: после выхода «Беллы» мстительный Пуанкаре отправил автора нашумевшего романа на задворки — в Комиссию по союзным репарациям в далекую Турцию.
Досталось и непосредственному начальнику Жироду по дипломатическому ведомству Филиппу Бертело:
«Я уже был поклонником, — пишет Моруа, — его книг и его стиля; он покорил меня и своим характером; когда его патрон Филипп Бертело был отстранен от дел Пуанкаре, Жироду описал обоих в „Белле“, это был весьма суровый роман. С тех пор как он ввел в свои книги историю и страсти, возбуждаемые ею, они приобрели совсем иной масштаб». (Андре Моруа, «От Монтеня до Арагона»)
Надо сказать, что «Белла» вышла в свет в один из самых ярких и самых мощных периодов во французской литературе. В 1920−30-е годы признанные мастера еще далеко не почуют на лаврах, а молодые, как и положено молодым, совершают великие открытия. Это время «Эвпалиноса, или Архитектора» Поля Валери, «Фальшивомонетчиков» Андре Жида, «Очарованной души» Ромена Роллана, «Речей доктора О’Грэди» Андре Моруа, «Живого Будды» Поля Марана, «Золота» Блеза Сандрара, «Орфея» Жана Кокто, «Нади, женщины преобразовавшейся в книгу» Андре Бретона… Само собою разумеется, это не могло не отразиться и на творчестве Жана Журоду, на «полетных качествах» его романа.
«Белла» начинается с блистательного кульбита, с переворачивания текста, который читателю еще только предстоит прочитать и который еще ничего не знает и не с кем из героев не знаком:
«У моего отца Рене Дюбардо был, кроме меня, еще один ребенок — Европа. Некогда она приходилась мне старшей сестрой, а с началом войны перешла в разряд младших».
В дальнейшем мы узнаем, что отец главного героя Филиппа Дюбардо Рене был единственным, за исключением Вильсона, полномочным представителем Версаля, «который воссоздал Европу, вложив в эту задачу всю свою душевную щедрость, и единственным — уже без всяких исключений, кто отнесся к своему делу вполне. компетентно». Приход Первой мировой войны он встретил, не питая насчет нее никаких иллюзий. У Дюбардо-старшего пять братьев — все академики — и две сестры, обе замужем за государственными советниками и бывшими министрами.
Дюбардо издавна враждует с Ребендаром. Министр юстиции Ребандар — это настоящий эталон француза, любитель присутствовать на открытии памятников павшим за свободу Франции лицеистам, ходячая гордость нации — благодаря таким, как он, «расцветает лицемерие, зависть и злоба», патриарх семейства, ведущего свою генеалогию со времен Генриха II — семейства, в котором увядает все, семейства, в котором главное — отгородиться от других железной стеной.
А дальше родственники двух семейств, коих немало, рассыпаются в джазовой композиции. Черные клавиши, белые клавиши, пробег контрабаса, саксофоновый взлет до облаков над Триумфальной аркой…
Рассказав достаточно подробно о достоинствах своей ближайшей родни, Филипп Дюбардо обнаруживает себя в любовной истории: банкир Эммануэль Моиз знакомит его с Беллой Ребандар.
«Белла взглянула на меня. Я стойко выдержал ее взгляд. Она поздоровалась со мной, опустив глаза. И я увидел на лице единственно утомленное место, на котором лежал отпечаток жизни, — веки».
Только теперь она поняла, кто же на самом деле этот незнакомец, с которым она встречается на заре, в семь утра, когда Париж спит или отправляется на работу. «Она совершала туалет для любви, вскочив с постели у себя дома, испуганно открыв заспаннные глаза по звону будильника».
Ох, как же неторопливо жили они этим летом. Филипп и Белла «возрождали ночь длиною в час». Они переписывали Париж напряжением своей любви. А потом она уходила от него, не оборачиваясь. Будучи женщиной из женщин, она глубоко входила в роль женщины. Она делала все так, что никто даже не подозревал, что у нее есть любовник.
Но Ребандар, этот восхвалитель теней, спекулирующий войной, всегда все обо всех знает, во все подробностях. И Беллу, свою невестку, он не простит. За ней и Филиппом будут шпионить, как шпионили за всем Парижем, «ради страшного суда, мирского и светского».
Ведь Париж — он для кого-то большой, а для кого-то маленький. В любовь Филиппа и Беллы вторгнутся внешние силы. Беллу приведут на встречу с Филиппом, как преступницу.
«Единственный свободный стол оказался рядом с нашим. Белла на миг заколебалась, замедлила шаг; я догадался, что она спрашивает себя, хватит ли у не мужества сесть лицом ко мне, чтобы избавить меня от созерцания свекра».
Парижские Родриго и Химена, Ромео и Джульетта в пределах Больших бульваров. Так почему же взгляд Беллы так сверкает жаждой убийства?..
«Вся эта распря между мужскими сердцами завязалась теперь и в стане женщин, которые одинаково мило улыбались обеим сторонам, словно Ребандары и Дюбардо сражались за обладание ими на фоне сладострастия, здоровья и природы, почти лишавших сватку драматического накала».
В жертву любви будет принесена не только такса, попавшая под колеса автомобиля, в котором едут Филипп и Белла, зажатые высокородной родней, но и иные связи — воображение и реальность, все то, из чего ткется любовь.
«Я ровно ничего не знал о причинах, побудивших ее бросить меня, но был готов к немому спору с нею — при этой последней встрече, при этом первом матче олимпийского действа, о той драме, что разлучила нас».
Капулетти и Монтекки… Ребендар и Дюбардо — представители двух больших, известных всей Франции семей, враждующих между собой, представляющих два лагеря, два противоположных политических течения. Блестящие юристы и циники от политики с одной стороны и блестящие ученые, чьи имена вписаны в энциклопедии — с другой. И Белла, прекрасная Белла, дочь аристократа Фонтранжа, вдова сына Ребендара, который преследует отца Филиппа Дюбардо, возлюбленного Беллы, невиновного ни в чем человека.
Именно Белла, в отличие от других женщин, не позволяющих себе вынашивать конфликты, равно как и сыновей, «выносила этот конфликт, дала ему созреть», можно сказать, довела до скандала.
Она явится в кабинет Ребендара из потайной двери, скрывающейся за гобеленом, со словами: «Я сожгла документы». Тот бросится к ней в бешенстве, восклицая:
«— Что вы наделали! Как вы могли пойти на такое безумие… на такое предательство?!».
В ответ безупречно воспитанная в пансионе Шарлье Белла возьмет одной рукой руку Ребендара, другой — руку отца Филиппа. У самого Филипп эта ситуация вызовет лишь восхищение, он сравнит появление Беллы с театральным действом. Его поразит сама продуманность ее выхода, самый его наигрыш — «пример наивысшей простоты».
Белла же уповает на то, что руки глав семейств коснутся друг друга, положив тем самым конец вражде. Случись это, Белла была бы спасена. Сработала бы изобретенная ею «комбинация» избавления отца Филиппа от тюрьмы, но не судьба.
Оказавшись в этом расщепе, в этой неумолимой близости к двум кланам, Белла умрет от разрыва аорты, не в силах примирить Ребендара и Дюбардо. Все, что она успеет сказать, это: «Я люблю Филиппа».
А Филипп в ответ признается нам: «Я был готов упрекать себя в том, что забыв о вражде между нашими семьями, любил ее, не испытывая других угрызений совести».
У французов особая способность любить. Нам остается только восхищаться этой способностью и оплакивать Беллу так же, как Филипп, как бедный Фонтранж, ищущий повсюду образ любимой дочери и будто вошедший с этой утратой «в незыблемую вечность».
Эта невозможность что-либо поправить в прошлом, сделать все наоборот, чтобы изменить настоящее, хотя бы настоящее того же бедного Фонтранжа, поднимает произведение Жироду до той высоты, когда с циферблатов слетают стрелки.
В «Белле» Жироду совесть главных действующих лиц заговаривает с читателем каким-то джазовым образом/голосом, и у нее есть лицо/туманный, ускользающий лик… возможно, это лик — Беллы. Лик, тонущий в лицемерии, в лакейском усердии, в необходимости быть настороже, наконец, в послевоенном похмелье…
«Белла» — роман очень афористичный. Любителей выписывать афоризмы великих авторов в свои блокнотики ждет небывалый «праздник души», чуть ли не на каждой странице они могут выловить по два-три блестящих афоризма. Вот только некоторые из них: «До чего же прекрасна скорбь в прекрасном существе»; «Нет более тяжкого гнета, чем гнет печали на женских плечах»; «Нужны долгие века, чтобы очиститься в глазах общества после того, как вас судили между двумя негодяями»; «Счастье и удача отличаются волшебной акустикой»…
В этом смысле книга напоминает кладовую, содержащую в себе ценные сведения, детали, предметы быта, приметы времени — те самые «сущие пустяки», что составляют «карту романа». Романа непростого.
Упрятанный в недра любовной истории Версальский договор, официально завершивший Первую мировую, спешит к исходной позиции — к пункту новой эры, в начало прошедших двух тысячелетий, некогда возвысивших человека, а затем кинувших его в окопы, под пулеметные очереди, в душегубку газовых атак.
Жироду уходит по вертикали дальше своей эпохи, дальше того Жироду, которого знает Париж и даже Луначарский в Москве, наживая себе серьезных врагов и преданных почитателей.
В своем романе о взаимном неумении людей прислушаться друг к другу, он как бы заглядывает в окна верхних этажей шумной многоэтажки, в глубины картезианской мысли, пытается отыскать свои корни не только во французской литературе, в Париже, в родном ему провинциальном Беллаке, но даже в мимоходом упоминаемой книге Фердинанда Оссендовского «И звери, и люди, и боги». Хотя, казалось бы, что ему наша Азия.
Разумеется, один из самых французских, даже по меркам французской литературы, романов и заканчиваться должен по-французски. Как? Ну, скажем, так, как заканчивается знаменитый рассказ Исаака Бабеля «Улица Данте», когда французский, не справляясь больше с эмоциями, ищет помощи у итальянского: «— Dio, — произнесла синьора Рокка, — tu non perdoni quelti, chi non ama…» («Господи, ты не прощаешь тем, кто не любит…). Но нет, у Жана Жироду роман заканчивается не то чтобы меньшим накалом страстей, но без излишней патетики, даже буднично, если не сказать, на первых этажах жизни, — однако на той предельной высоте, где все мысли и чувства рода людского отливают себе формы для будущих слов и будущих поколений:
«Впервые в жизни беда, приключившаяся с мужчиной, вырвала у нее слово утешения.
— Ты что, папочка? — спросила она на том мерзком языке инцеста, которым только и умела выражать свою нежность. — Ты чего плачешь?
Он с трудом, кое-как сдержал всхлипы… — Не полегчало, дядюшка? Может, аспиринчику дать?
Прошла минута… Рыдание повторилось…
— Да, братец ты мой, любовь — это не шутки! — сказала она».
А что еще может сказать представительница древнейшей профессии, не справившаяся с ролью спасительницы, абсолютно голая, местами ледяная, местами горячая от огня, проснувшаяся среди ночи рядом с Фонтранжем.
Зовут ли на помощь при такой напасти, какая случилась с ним? Нет, конечно. Попробуй-ка объясни не только труженице секса, госпоже Индиане, но всему миру, что в момент продажной, сиречь самой примитивной народной любви, над Фонтранжем вдруг склонилась Белла в своей идеальной любви.
Сложно? Да, но просто в этом романе Жироду только «примус бензином заправляют». И все-таки, подводя итоги: «Белла» — роман, в котором женская природа оказывается сильнее мужской и вообще одерживает победу над всем сущим. «Белла» — там, где любовь, а любовь — везде. И если вы еще этого не знаете, спросите у Жироду.
И — да, как тут еще раз не вспомнить Андре Моруа: «Какая удача — быть французом во Франции, какая удача — быть Жироду!»
Цитаты из романа «Белла»
«Желая научиться распознавать следы страстей и болезней в человеческих существах, он занялся медициной и даже прошел стажировку в больнице Сальпетриер. В результате он понял, что нет следа более легкого для расшифровки, нежели смерть».
«Отправляясь в Париж, я брал с собой список книг, которые нужно было забрать у модного книготорговца, — то Библию, то Монтескье».
«Наш разрыв даровал ей особую красоту — такую другим женщинам дарит рождение ребенка».
«Страдание — едва оно переставало быть чисто человеческим личным достоянием — интересовало их не больше, чем электричество, пар или извержение вулканов».
«Прекрасная погода царили в клубе повсюду, вплоть до воды в графинах и бассейне».
«Теперь я понимал, как мучились все герои Библии или античных времен, не имевшие возможности обернуться к единственному человеческому существу, которое было им дорого и которое они покидали или, напротив, уводили из царства мертвых».
Почувствовать все совершенство прозы Жана Жироду, всю ее искрометность, мы, конечно, не смогли бы без Ирины Яковлевны Волевич — переводчика книги «Белла». То, что у нее сложились особые отношения с творчеством Жаном Жироду, чувствуется в каждой строчке романа. Не будет преувеличением сказать, что у Ирины Яковлевны нашлись ключи от этого серьезного и невероятного сложного, при всей его прозрачности, произведения, и что, по сути, она пока остается его первым исследователем.
Ирина Волевич: «Французы любят — и умеют! — писать». Интервью с переводчиком
Афанасий Мамедов О Жане Жироду мы знаем немного, если не сказать, совсем ничего. Знаем, что он прозаик и драматург, и что как драматург Жироду все же более известен, чем как прозаик. Но не обманываемся ли мы, полагая так? И можем ли мы судить о Жане Жироду, имея о нем из серьезного на русском языке лишь одно очень давнее эссе Андре Моруа из книги «От Монтеня до Арагона»?
Ирина Волевич Да, Жан Жироду — романист, эссеист, драматург — далеко не так хорошо известен русскому читателю, как другие французские писатели и поэты славной когорты 20-х–40-х годов, к которой принадлежали Поль Элюар, Андре Бретон, Луи Арагон, Робер Деснос, Жан Кокто, Жак Превер, Рене Шар и другие. Это были литераторы самых разных направлений — дадаисты, сюрреалисты, реалисты, но Жана Жироду невозможно приписать ни к одной из литературных группировок, настолько своеобразно, независимо, парадоксально и, скажем прямо, сложно для восприятия его творчество.
Говорить с умным, ироничным, очень эрудированным и много повидавшим человеком всегда непросто; читать и понимать книги такого человека, как Жироду, непросто вдвойне — он не дает поблажки своему читателю, а приглашает его подняться до себя. Вот почему и переводить его отваживались немногие, да и немногие издатели решались выпускать его книги. Он всегда оставался в стороне, в тени своих более знаменитых и более доступных для понимания собратьев по литературе.
Спасибо Андре Моруа, который хотя бы немного приподнял завесу над творчеством этого загадочного и очень своеобразного писателя, романиста и драматурга.
АМ Само собою разумеется, случайных персонажей в этой знаменитой книге Моруа нет, классики все, но мы-то знаем, что далеко не всех классиков со временем читают, а, случается, даже и забывают. С чего началось ваше знакомство с творчеством Жироду?
ИВ Сегодня мы говорим о его романе «Белла», но я познакомилась с произведениями Жироду в начале 80-х годов прошлого века, когда перевела две его пьесы — «Электра» и «Амфитрион» — для сборника «Жан Жироду. Пьесы», выпущенного в 1981 году издательством «Искусство».
В сборник вошли шесть пьес — «Зигфрид» (написанный по следам его же, почти одноименного романа «Зигфрид и Лимузен»), «Амфитрион-38», «Интермеццо», «Электра», «Безумная из Шайо» и блестящая, на мой взгляд, пьеса «Троянской войны не будет».
АМ «Безумная из Шайо», насколько я знаю, до сих пор идет в театре-мастерской Петра Фоменко. В этой связи, Ирина Яковлевна, вопрос к вам, как к переводчику романа «Белла» и пьес «Электра» и «Амфитрион»: какое место сегодня Жан Жироду занимает во французской литературе и насколько он читаем у себя на родине? Пользуются ли в Европе успехом его пьесы, так, как это было раньше? Или все-таки прав Моэм, драматургия умирает раньше прозы?
ИВ Начну с конца: Моэм прав уже потому, что драматургия — жанр разговорный; именно в силу этого она эфемерна и устаревает значительно быстрее прозы. И вот наглядный пример: пьесы Жироду почти не ставятся на сцене, а читать их до сих пор интересно. Они парадоксальны, ироничны и написаны подчеркнуто современным языком, хотя действие большинства из них происходит якобы в далекой древности. Например, те две пьесы, что посчастливилось перевести мне — «Электра» и «Амфитрион» — читаются с неослабным интересом, как захватывающий детектив. За античными реалиями и древними именами так и маячит современная Франция или современная Германия «в перерыве между двумя войнами» (слова другого драматурга того же времени — Мишеля де Гельдероде), с их самыми, что ни на есть, современными коллизиями, продажными правителями, благородством и подлостью; автор как будто говорит нам: смотрите — все вечно под солнцем.
Ровно то же самое мы наблюдаем и в романах Жана Жироду: противостояние верхов и низов, циничных, жестоких правителей и благородных бескорыстных патриотов; и тех, и других наш автор прекрасно знал, благо, всю жизнь работал в дипломатических ведомствах, — знал и описал со свойственным ему беспощадным, но блестящим юмором. Другое дело, что он говорит с нами о них и о прочих, второстепенных персонажах, как бы подразумевая, что мы со всеми ими хорошо знакомы, вот почему переводчик Жироду неизменно сталкивается с дилеммой — давать комментарии к тексту (но тогда их должно быть чрезмерно много) или бросить читателя в это море информации, и пусть выплывает сам?
АМ Я за комментарий, и, думаю, вряд ли останусь с этим мнением в одиночестве…
ИВ Я тоже — «за». Например, к роману «Зигфрид и Лимузен», изданному в 1999 году, мне пришлось сделать более 130 сносок, и это только в тех случаях, когда без них текст был бы совсем уж непонятен. Вероятно, этим и объясняется нежелание издателей выпускать Жироду (слишком сложный текст, слишком много комментариев!).
АМ Какие из его произведений вы считаете главными, и входит ли в их число роман «Белла»?
ИВ Полный список произведений Жироду можно найти на странице Википедии, с указанием дат их выхода в свет и русских переводов.
Из драматургии — уже упомянутая мной «Троянской войны не будет», антивоенная пьеса якобы из «древнегреческой жизни»: как известно, вопреки упованиям на мир и усилиям избежать военного конфликта, «Троянская война» в Европе все-таки разразилась. Кстати, именно Жироду в другой своей пьесе («Амфитрион») произнес гениальные слова: «Когда-нибудь объявят войну, но на призывной пункт не придет ни один солдат». И в этой же пьесе прозвучит еще одна едкая, ироничная и, в то же время, безнадежно-печальная фраза, когда Амфитрион, уходящий на войну (которую Юпитер затеял, чтобы в его отсутствие овладеть Алкменой), утешает Алкмену: «Не волнуйся, дорогая, в этой войне всех солдат легко ранят только в левую руку, а лошадей — в левую заднюю ногу».
Теперь о романах. Жироду написал семнадцать романов и новелл, лучшими из которых я считаю «Беллу» — остросатирический роман о правителях Франции в 20-е годы ХХ века и «Зигфрид и Лимузен» — о судьбах и взаимоотношениях Франции и Германии после первой мировой войны (позже он, как я говорила, напишет по нему пьесу «Зигфрид»).
Оба эти романа были переведены в России и вышли в 1927 году (к сожалению, я так и не смогла разыскать эти переводы, чтобы сравнить их со своими). «Белла» — помимо того, что это «политический» роман, — входит в тетралогию, посвященную большой, разветвленной семье (откуда, вероятно, и исходит решение издать этот роман, как «семейный»), очень похожей на семейство самого автора и изображенной с мягкой, любовной иронией, которая сменяется едкой сатирой, стоит ему приступить к описанию «противной стороны». В вышеупомянутую тетралогию входят, кроме «Беллы»: «Лгунья», «Эглантина» (эти две книги я перевела соответственно в 1994 и в 1995 г. г.) и «Приключения Жерома Бардини». Все это романы о любви, камерные, всем понятные и поистине «семейные» — в том смысле, что в них выведены те же персонажи, что и в «Белле», хотя и играющие здесь эпизодические роли.
«Лгунье» не повезло — она не вышла при жизни автора и была опубликована во Франции только в 1957 году.
АМ «Белла» ведь не похожа на обычный роман. Я бы даже не рискнул назвать ее обычным модернистским романом, и не только потому, что не припомню ни одного модернистского романа со столь явными элементами памфлета. Но и назвать «Беллу» романом-памфлетом я тоже не рискну. Быть может это сатирический роман? Но как тогда быть с «высокой эротикой», со спиралевидными пассажами, напоминающими отвлекающие маневры, потоком сознания, практически отсутствующим сюжетом? В какое подразделение романов вы бы записали «Беллу»?
ИВ Мне кажется, что «Белла», безусловно, сатирическое произведение, беспощадно бичующее тогдашнее французское правительство. И, конечно, весь этот текст пронизан едкой иронией в адрес персонажей, относящихся к «противной» стороне. Но мне хочется думать, что это еще и роман-исповедь, роман-любовь — любовь к женщине, любовь к родным и, главное, любовь к Франции, которая понесла такие тяжкие потери в первой мировой войне. А Жироду был истинным патриотом своей страны, что и доказал, сражаясь на фронтах Первой мировой и получив ранение. Так что его роман «Зигфрид и Лимузен» написан с полным знанием дела и нескрываемой болью за своих погибших сограждан.
АМ Не знаю, как вам, а мне в связи с определением жанра «Беллы» вспомнился символистский роман Жориса Гюисманса «Наоборот», хотя он и о другом… Спрашиваю это еще и потому, что обложка книги практически совсем не передает сути романа.
ИВ По поводу обложки совершенно с вами согласна. Мне следовало, конечно, объяснить издателю, чтó собой представляет этот роман, и попросить выпустить его в серии «Первый ряд» с его строгими, элегантными обложками.
АМ В уже упоминаемом нами литературном портрете, по сути — «творческой карте» Жана Жироду пера Андре Моруа, мы встречаем такие слова: англичане пишут романы для того, чтобы их читали, а французы, — чтобы они были написаны. Как переводчик далеко непростого романа Жироду, Вы готовы согласиться с этой сентенцией?
ИВ Моруа мог бы поспорить склонностью к насмешке и иронии с самим Жироду, но эта реплика родилась не на пустом месте. Да, французы любят — и умеют! — писать, Жироду доказал это наряду со своими знаменитыми собратьями по перу. Да, и у него, как у них, есть «проходные» романы, — взять, хотя бы, ту же «Лгунью» (хотя она прекрасно написана и легко, с удовольствием, читается). Но стоит прочесть «Зигфрида…» или «Троянскую войну», как становится ясно, что мы имеем дело с большим, серьезным писателем, для которого судьбы его родины имели первостепенное значение.
АМ А не кажется ли вам, что это роман немного буржуазный, разумеется, в том смысле этого слова, какой в него вкладывают французы (мы-то понятно, для нас буржуазия — это всегда «три толстяка»)?
ИВ Буржуазным — ни в коей мере! Жироду — не буржуа…
АМ …я не о Жироду…
ИВ …он аристократ, аристократ духа, изысканный, элитарный писатель. Но и назвать его «Беллу» только политическим романом тоже нельзя: если это и политика, то политика сквозь призму чисто человеческого взгляда на мир — зоркого, ироничного и в то же время, сострадающего. Кроме того, повторяю: не нужно забывать, что это все-таки еще и роман о любви.
А поэтому — нужно ли наклеивать ярлык на этот роман, если он не укладывается ни в один шаблон?! Это роман Жироду, написанный на языке «жироду», — и этим все сказано.
АМ Для «политического романа», как вы его назвали, — интрига налицо, но, согласитесь, очень не хватает справочного аппарата, раскрывающего все потайные двери и аллюзии…
ИВ Что касается комментариев, то их отсутствие достойно сожаления, — объяснения, конечно, очень помогли бы, но, боюсь, они по объему «перевесили» бы сам роман. Надеюсь, что когда-нибудь читатели получат полную тетралогию Жироду, снабженную достойным ее справочным аппаратом.
АМ И я надеюсь. В том же самом эссе Моруа, о котором мы говорили выше, он подметил одну очень важную черту творчества Жироду: «Жироду пишет не на французском, он пишет на «жироду». И вы говорите о том же. Ирина Яковлевна, с какими трудностями вам пришлось столкнуться, работая над переводом романа? И какая судьба оказалась у русской версии «Беллы» Жироду?
ИВ О судьбе русской «Беллы» говорить пока рано: она только что вышла, но мне было бы крайне интересно ознакомиться с отзывами читателей. Думаю, что и они тоже будут сетовать на отсутствие справочного аппарата и солидного предисловия.
А что касается трудностей перевода «Беллы», я давно была к ним готова, поскольку до нее перевела еще более трудный роман Жироду «Зигфрид и Лимузен» (изд. «Прогресс, 1999). Над «Беллой» я работала с 2008 года, непрерывно переосмысливая и переписывая ее именно для того, чтобы читатель мог в полной мере оценить не только любовную и политическую интриги романа, но главные его достоинства — неподражаемый, сложный, изысканный стиль автора и его любовь к Франции.
АМ Вам не кажется, что роман «Белла» — один из тех романов, которые нужно читать дважды, а то и трижды, чтобы до конца понять его окончание, ряд сущностных подмен, переворачиваний самого текста?..
ИВ Скажу вам так: хорошую книгу не грех прочитать и дважды, и трижды. А Жироду, как я уже говорила, настолько сложен и интересен, что здесь это было бы вполне естественно. «Эглантину» и «Лгунью» достаточно прочесть один раз. «Зигфрида» и «Беллу» можно читать и перечитывать многажды.
АМ Согласен с вами совершенно. «Белла», безусловно, тот роман, который «пишется для того, чтобы быть написанным». Скажите, Ирина Яковлевна, насколько обширно творчество Жана Жироду? Говорят, он не только драматург и прозаик, но еще и прекрасный эссеист и рассказчик…
ИВ Я уже говорила о его странице в Википедии и на русском, и на французском, там указаны произведения, переведенные на русский, а владеющим французским языком рекомендуются оригиналы.
АМ Французская литература может похвастаться целым созвездием писателей-дипломатов — от Поля Клоделя с Полем Мораном до Ромена Гари. Какое место в этом ряду занимает Жан Жироду, и с чем вы связываете эту особенность французской литературы — есть ли тут какая-то национальная черта?
ИВ Считаю, что есть. В том смысле, что французская система образования ориентирована на знакомство (хотя бы элементарное) с деятельностью такого рода. Молодые французы изучают латынь, знакомятся с текстами римских и греческих ораторов и политиков, им не требуются комментарии к этим именам, они их знают со школы (лицея, коллежа). Скоро издательство «Текст» выпустит эссе уже известного русским читателям Паскаля Киньяра «Ненависть к музыке», где автор обильно цитирует античных авторов — политиков, дипломатов, философов и т. д. И мне пришлось обратиться к помощи научного редактора, классициста, профессора Александра Викторовича Маркова, который составил 270 (!) комментариев к этой сравнительно небольшой книжке. Французам же не требуется такая информация, — они и без того знают все эти имена. Такова их «национальная черта». Оттого у них и часты писатели-дипломаты. А много ли у нас писателей-дипломатов (вернее, дипломатов-писателей)?
АМ Одна из знаменитых пьес Жироду называется «Троянской войны не будет». О войне он знал не понаслышке. «…Война? Но ведь не каждому представляется подобный предлог, чтобы оправдать в собственных глазах отвратительное политическое честолюбие». Были ли эти слова Жироду и его позицией, позицией человека пера, дипломата?
ИВ Разумеется, это была и его позиция. Как уже было сказано, Жироду на себе испытал все тяготы войны. Достаточно прочесть в той же «Белле» главу вторую (явно автобиографическую), посвященную открытию памятника погибшим на войне ученикам лицея, с которыми учился герой романа: «Я знал тех, кто убивал врагов и отправил перед собой в ад тень немецкого улана или гвардейского стрелка… знал, что все они погибали с чистыми руками…».
АМ Французские писатели, впрочем, как и русские, наверное, часто предпочитают держаться своего круга, как говорится, своей «партии». Это хорошо описано в «Дневнике» Жюля Ренара или в «Подводя итоги» Сомерсета Моэма, который, будучи англичанином, долгое время жил во Франции и хорошо разбирался во французской литературе. В этой связи у меня к вам вопрос: кто из известных писателей входил в окружение Жана Жироду?
ИВ Ничего не могу сказать по этому поводу, — к сожалению, такой информации я нигде не нашла. Могу только процитировать Андре Моруа:
«Как раз в ту пору я познакомился с ним: у него был открытый взгляд, черепаховые очки, очаровательные манеры и воздушная легкость слога — ведь говорил он на особом языке, так и хочется сказать „на жироду“. Я уже был поклонником его книг и его стиля; он покорил меня еще и своим характером; когда его патрон Филипп Бертело был отстранен от дел Пуанкаре, Жироду описал обоих в „Белле“, это был весьма суровый роман (!). С тех пор как он ввел в свои книги историю и страсти, возбуждаемые ею, они приобрели совсем иной масштаб. (…). Жироду казался трудным автором, стремительное мелькание картин ослепляло слабые глаза. Встреча с Жуве (театральный режиссер. И.В.) сделала его человеком театра, одним из идолов молодежи, и обеспечила всемирную славу…».
И напоследок еще одна цитата из эссе того же автора:
«Не все созданное Жироду переживет его (это верно по отношению к любому писателю), останется несколько великолепных страниц, несколько превосходных монологов, несколько незабываемых фраз, в которых французский язык звучит со всей присущей ему музыкальностью. Тот Жироду, каким я его знал, — улыбающийся и серьезный, насмешливый и суровый, дипломат и человек богемы — будет жить в своих эссе, в „Белле“ и „Интермеццо“. И до тех пор, пока во Франции сохранятся маленькие города и маленькие чиновники, юные девушки, белочки и память о Лафонтене, в воздухе останется что-то от Жироду». (Андре Моруа «От Монтеня до Арагона».)
АМ Благодарю вас за беседу, Ирина Яковлевна!..
ИВ А я благодарю вас за интерес к творчеству этого трудного, но замечательного писателя. Будем надеяться, что Жан Жироду все же станет любимым автором тех, кто любит и умеет читать хорошие книги.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
