Победителем премии премии «Ясная поляна» этого года в номинации «Иностранная литература» оказался один из самых ярких современных китайский писателей Юй Хуа с ярко прозвучавшим не только на родине писателя романом «Братья», переведенным на русский язык Юлией Дрейзис и изданным у нас в 2015 году в издательстве «Текст».

Юй Хуа родился в 1960 году в Ханчжоу (провинция Чжэцзян). Его путь в литературу начался с достаточно популярного в Китае жанра фантастического рассказа в духе американских образцов 60−70-х годов прошлого века (вроде Шекли и Желязны). Взойти на новую писательскую ступень Юй Хуа помог нашумевший рассказ с крученой керуаковской подачей «В дороге в восемнадцать лет». Вскоре его автора записали в многообещающие авангардисты постновой волны (так называемые «писатели 60-х», детство и юношество которых пришлось на период Культурной революции, что не могло не сказаться на их творчестве). А еще через какое-то время сообщество китайских критиков пожаловало нашему герою статус писателя-постмодерниста, в ту пору столь же модный, сколь и многое объясняющий, в особенности то, что обычным образом объяснить читателю крайне затруднительно.

И правда, от сугубого реализма, приправленного остатками в пух и прах разлетевшейся маоистской утопии, до эжен-ионесковского абсурда и слезоточивого гротеска а-ля вуди-аллен-эмир-кустурица, у Юй Хуа буквально — два крохотных пальчика красотки Линь Хун из романа «Братья». Но «Братья» случились позже, а первое признание пришло к писателю после романа «Жить», опубликованного в 1993 году. Немалую роль тут сыграло еще и то, что по этому роману Юй Хуа китайским режиссером Чжаном Имоу примерно через год после выхода книги был снят фильм, оказавшийся не просто удачным — его триумфальное шествие по миру ознаменовалось номинированием на ряд престижных кинопремий и было увенчано лавровым венком Гран-при в Каннах. В этом кинематографическом гранпасьянсе, помимо всего прочего, сыграло роль и то обстоятельство, что картина оказалась первым китайским фильмом, права на прокат которой за рубежом были проданы раньше, чем он вышел в прокат в Китае. Перчинки добавило и то, что в конечном итоге Государственное управление радио, кино и телевидения Поднебесной отказало фильму в прокате на всем материковом Китае в связи с критическим изображением политики коммунистического правительства в годы Культурной революции. А кинорежиссеру, прославившему китайский кинематограф, запретили снимать фильмы на родине в течение двух лет. Правда, сегодня китайские чиновники от культуры сменили гнев на милость: нынче фильм без ограничений доступен в Китае на различных платных потоковых веб-сайтах в Интернете.

В истории романа «Жить» и фильма, снятого на его основе, показателен еще один немаловажный момент: краткий временной промежуток между публикацией и экранизацией. Хочется верить, что он демонстрирует наличие налаженных связей между китайской литературой и китайским кинематографом. Ну, как тут не вспомнить максиму осевшего на Востоке искателя-имярека: «Человек — чистый дух, несущий в себе божественную сущность и проявления Бесконечности».

Что до Бесконечности, тут, наверное, следует сказать, что до нашего читателя роман «Жить» шел более двадцати лет. Следующие романы Юй Хуа — и «Как Сюй Саньгуань кровь продавал», и «Стоны в моросящем дожде», и большой эпохальный роман «Братья», вызвавший немало споров, только укрепили и без того отнюдь не шаткие позиции писателя в литературном пространстве.

–50 %

Ещё 14 часов Жить 8 рец.
27 фото

Юй Хуа

Текст: Первый ряд

812 ₽ 1 623

В КОРЗИНУ

УЖЕ ПОКУПАЛИ

Всего мастером современной китайской литературы написано пять романов, шесть сборников рассказов и три сборника эссе, которые были переведены на многие языки мира. Отметим для нашего читателя, что произведения Юй Хуа в жанре non-fiction («Десять слов про Китай») пользуются повсюду успехом не меньшим, чем его художественная проза, которая тоже, к слову сказать, во многом базируется на личных историях и экзистенциях, с ними связанных. Большинство эссе Юй Хуа посвящены Китаю, но направлены как на китайского читателя, так и на весь западный мир. Так же следует отметить, что Юй Хуа уже давно желанный гость в США, причем не только на академических площадках, в среде профессоров и студентов — он часто выступает и в американских СМИ, к примеру, активно сотрудничает с газетой The New York Times (по его колонкам прощупывается «пульс Поднебесной».)

Начинать знакомство с большим писателем, коим, несомненно, является Юй Хуа, можно с разных произведений, ни одно из них не станет пустым времяпрепровождением, к тому же, романы «Жить» и «Как Сюй Саньгуань кровь продавал» — небольшие по объему, легко написаны и так же легко читаются. Другое дело — роман «Братья», который не только блистательно написан, но и требует от читателя определенного рода подготовки. Тут очень может статься, что опыта прочтения мировой литературы последних лет ему окажется недостаточно. Посему было бы неплохо начать знакомство с творчеством Юй Хуа с его книги «Десять слов про Китай» и семейного просмотра фильма «Жить» — для завтравки. Если же по какой-то причине сделать это окажется сложно, есть еще один способ — отнестись к китайскому писателю Юй Хуа так, как если бы он был писателем японским, ну, скажем, Ясунари Кавабата, которого, к слову сказать, сам Юй Хуа боготворит, и, наряду с Францем Кафкой, считает своим духовным наставником. Хотя, кажется, если уж на то пошло, Кэндзабуро Оэ должен быть ближе Юй Хуа. Но у каждого предпочтения своя тайна.

Роману «Жить» Юй Хуа предпосылает короткое и в какой-то степени символичное предисловие, которое, будучи по смыслу несколько банальным (в нем содержатся пассажи, высказать которые европейский писатель просто не решился бы), в то же время демонстрирует нам, как автор преодолевает «очевидное и вероятное», увлекая искушенного читателя за собой, благодаря трансформации мысли, ее преображения на восточный лад.

«Настоящий писатель всегда пишет для собственного сердца, только сердце может доподлинно сказать ему, насколько возвышенна и примечательна его личность. Сердце позволяет писателю понять себя, а, поняв себя, он понимает мир». 

Или еще одна максима:

«Сердце не всегда раскрыто, намного чаще оно запечатано, и лишь работа, неустанная работа может распахнуть сердце, привести к озарению, подобному лучам восхода во мраке, и только тогда внезапно приходит вдохновение».

Кажется, герой романа «Наоборот» Жориса Карла Гюисманса герцог Дезесент был бы доволен: здесь всего одна метафора спасает разговор о запретной в европейской культуре теме — когда приходит, кому и как служит вдохновение.

Пройдя китайскую обработку, многие европейские идеи у Юй Хуа звучат иначе. А некоторые и вовсе начинают переселяться в нас, к примеру, мысль, что революция, в какой бы стране она ни случилась, наделяет людей общими чертами характера — удивительная, не поддающаяся объяснению безжалостность, цинизм невиданных масштабов, опрощение…

Одно из самых важных и скрытых свойств книги — избранная писателем последовательность изложения событий. Стиль, ритм, богатство языка, происхождение и образованность автора, даже такие сакральные составляющие, как истоки произведения и факты личной биографии — не всегда, не полностью, но все-таки могут открыться нам. Однако мы никогда, ни при каких обстоятельствах не узнаем, какими были бы эти произведения, если бы их авторы поменяли местами ряд сюжетообразующих глав. Конечно, можно заглянуть в писательские черновики, как поступают историки литературы, но ведь сам автор об этих процессах хорошо осведомлен, поэтому обычно старается скрыть первоначальные варианты своих произведений. А если и оставляет нам что-то, то исключительно для «игры в прятки» с господами биографами и филологами. В значительной степени об этом повествует набоковский роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта» — что положено знать читателю и литературоведу, а что навсегда от них ускользнет. А не менее знаменитая «Игра в классики» Хулио Кортасара, которую по замыслу автора можно прочесть с разным порядком глав, наглядно демонстрирует, как с помощью этого приема одно и то же произведение, оставаясь прежним в своей основе, становится немного другим.

Почему мы вспомнили об этом? Потому что «Жить» Юй Хуа — это, прежде всего, искусно рассказанная история. Если бы китайский автор признался нам, что писал ее на карточках, как в свое время Набоков, не осталось бы сомнений в том, что он разложил их в самом лучшем и единственно верном порядке. Какой порядок лучший — в сущности, давно известно. Тот, что позволяет держать читателя в напряжении с первой до последней страницы.

Роман «Жить» написан от первого лица, но без какого-либо представления читателю этого самого лица. Его портрет размыт, его лицо — тоже. Все, что мы знаем о нем, — это то, что некому писаке, наблюдателю и собирателю историй наконец-таки страшно повезло: искатель встретил достойный его усилий экземпляр — человека, который собственной жизнью продемонстрировал переменчивость счастья, судьбы и всего того, что с ними связано.

«Никто так не раскрывался передо мной, как Фугуй — он был готов рассказывать и рассказывать свою жизнь без утайки, только слушай».

Отчего же такая словоохотливость? Не оттого ли, что он плоть от плоти земли, которую пашет, земли плодородной, которую топтали сотни тысяч таких же, как он, стариков, беззубых, в холщовке, смуглых от грязи и прямого попадания солнечных лучей.

Мы узнаем, что героя этого зовут Фугуй, только на тридцать шестой странице, когда он в прямом и переносном смысле теряет лицо, становится другим, вследствие случившегося с ним. А в прозе Юй Хуа потеря лица — чуть ли не самое страшное, что может случиться с героем.

«За время короткой дороги я ужасно исхудал, глаза стали пустыми и бесцветными, но я этого не знал. Увидев меня, матушка испуганно вскрикнула и, всматриваясь мне в лицо, спросила: — Ты Фугуй? Я поглядел ей в лицо и с усмешкой кивнул».

И все бы ничего, если бы не одно «но». Дело в том, что с именем Фугуй мы встречаемся в самом начале романа, в специально выделенном тексте (он набран другим кеглем). Так зовут старика, который вот уже много лет пашет землю. И в точности так же зовут и его вола, возраст которого равен возрасту его хозяина. В чем же тут дело? Что автор хочет всем этим сказать? Может, в имени Фугуй сошлись два временных пласта — до и после, настоящее и прошлое, все то, что мы считаем «своим»? Есть два Фугуя? Или один Фугуй, преодолевший другого? Как бы то ни было, пока что нам остается лишь взять это место в романе на заметку. Зато теперь мы точно знаем, каких виражей можно ждать от китайского автора, — каких угодно, и быть ко всему готовым.

В этом небольшом романе, написанном и построенном, как стихотворение, где каждое слово значимо, Фугуй по прозвищу «барчук» перелетает на сорок лет назад и рассказывает свою историю нашему собирателю фольклора, который, в свою очередь, становится рассказчиком этой истории, донесшим ее до нас. Цепочка хоть и сложная, однако вполне еще рабочая, ею активно пользовались в ХIХ веке не только в Европе, но и в нашей наполовину европейской державе. Яркий тому пример — лермонтовская «Бэла» из «Героя нашего времени».

Отец Фугуя, как явствует из рассказа старика, был зажиточным землевладельцем, у него имелись сто му земли и свой дом. Работники, завидев его, почтительно с ним здоровались, не выпуская из рук мотыг, и называли его не иначе, как «хозяин». В его походке чувствовалось звяканье медяков. Но вот беда — был у него непутевый сын.

Все началось с того, что этот непутевый сын полюбил город — так повествует старик о событиях сорокалетней давности. Город условный, который всегда находится неподалеку от деревни и всегда является испытанием для деревенских жителей, потому что всякий город — средоточие пороков. Молодой Фугуй стал завсегдатаем борделей.

«Слушать смех и щебет девок было так же приятно, как когда почешут там, куда сам не можешь дотянуться».

Метафора столь же точная, сколь и неприглядная, она необходима чтобы сократить дистанцию между коллекционером историй и их участниками, к тому же она предает тексту элементу сказовости, притчевости, помогает держать ритм древних присказок и ритуальных речевок. Но больше, чем продажных девок, старик, тогда еще молодой, полюбил игру. В карты, в кости… Отец пробовал вмешаться в судьбу сына, лупил отпрыска башмаком с ноги — ничего, все напрасно. Поселившаяся в нем темная птица азарта ни за что не хотела вылететь из гнезда. Была надежда, что, женившись, наследник встанет на путь истинный, но и этого не случилось. Однажды он проигрался в пух и прах городскому шулеру Лун Эру. Жена его, беременная красавица Цзячжэнь, на коленях стояла, просила, молила Фугуя остановиться, но пока он не проиграл все землю семейства Сюй и отчий дом, не успокоился.

Когда после этого Фугуй шел домой, он хотел повеситься на вязе: отличное дерево, крепкое, много претерпевшее, дерево — украшение покойнику, но передумал. Если он повесится, кому он жизнь тем самым облегчит, кому скрасит?

Как только не матерился его отец, узнав о случившемся, хотел даже убить сына-выродка, но в итоге сам же и слег. И три дня лежал без движения, сгорая от позора и безвыходности ситуации, пока не забрезжило перед седобородым старцем единственно возможное решение.

Патриарх семейства, предчувствуя близкий конец, призывает к себе сына и говорит ему:

«— Фугуй, проигрыш — тоже долг, а долг всегда возвращают. Я заложил сто му земли и наш дом. Завтра принесут медяки. Я старый, не могу носить коромысло, ты сам верни свой проигрыш».

Коромысло с деньгами, раздача долга нелюбезным кредиторам, и вот уже одежда бывшего молодого барина истерлась до дыр, а плечи, натертые до крови, горят пламенем и молят об освобождении. Но наш герой не намерен сдаваться, перед ним открылся Путь, он должен встать на него и не сходить более уже никогда. И так от двери к двери, от одного безжалостного кредитора к другому.

А потом пришел тот самый, обыгравший его шулер, который выкупил все закладные и теперь пришел полюбоваться приобретенным обманным путем чужим домом, зеленью присвоенных им чужих полей…

Отошел в мир иной отец, упал, бедняга, с корыта, на краю которого любил сиживать, справляя большую нужду. А еще через некоторое время тесть забрал из хижины Фугуя свою дочь, красавицу Цзячжэнь.

«Тесть отмахнулся от нее, повернулся в мою сторону и заорал: — Скотина! С нынешнего дня Цзячжэнь от тебя все равно, что ножом отрезали. Наша семья Чэнь и ваша семья Сюй больше не знакомы!»

В этом романе не только развитие сюжета, но и эмоциональный градус передаются, в первую очередь, с помощью прямой речи, диалогов, что сближает прозу Юй Хуа с драматургией. Вероятнее всего, именно этот сплав понравился режиссеру Чжану Имоу, ведь роман «Жить» — это практически готовый к употреблению сценарий. Не зря, наверное, Эндрю Джонс, переводчик романа на английский язык, отмечал сходство сюжетной стратегии романа с художественными принципами традиционной китайской оперы.

Вслед за отцом умирает и мать Фугуя, правда, она дождется возвращения снохи и увидит своего внука Юцина.

«—Я же говорила, что Цзячжэнь — твоя жена, никто ее у тебя не отнимет».

Так история обычной китайской семьи, протяженностью в несколько спрессованных десятков лет, наглядно показывает нам, как устроена переменчивость человеческого существования в далеком от нас Китае, как скоротечность бытия, едва начавшегося и уже исчезающего, управляет людьми.

Уход из жизни отца и матери рассказчика, а так же другие драматические моменты — когда герой, благодаря нелепой случайности, вспышке гнева, оказывается в рядах армии и воюет неизвестно за кого и за что; когда брат узнает, что его сестру отдали в другую семью, чтобы скопить ему денег на учебу; когда тяжело болеющая Цзячжэнь наказывает супругу: «— Когда я помру, не заворачивай меня в мешковину — на ней много узелков, я на том свете не развяжу», — настолько по-европейски символичны и настолько по-китайски притчевы, что и в итоге неотличимы друг от друга. Невольно закрадывается мысль, а не является ли Юй Хуа почитателем литературных гуру всего мира, от Габриеля Гарсиа Маркеса до Милорада Павича, которые потратили свою жизнь на то, чтобы уловить неуловимое «нечто», составляющее промежуток между повседневностью и повсеместностью. Об этом пишет Юй Хуа и в своей знаменитой книге эссе о Китае:

«Повседневность — словно огромный лес, а в Китае есть поговорка: „В большом лесу всякая кочка найдется“. В своих десяти словах я надеюсь высказать все многословие нынешнего Китая; надеюсь, что моя речь, преодолев пространство и время, сплавит воедино рациональный анализ, эмоциональный опыт и личную историю; надеюсь шаг за шагом проложить сквозь бурлящее переменами китайское общество тропу ясного и безыскусного повествования». (Юй Хуа «Десять слов про Китай»)

Есть романы, которые к концу проваливаются, тогда у читателя возникает чувство обиды, ему жалко не только потраченного времени, но и писателя, и самую вещь. А есть романы, которые в конце только и раскрываются полностью; последние строки в таких книгах не просто венчают все написанное, они — суть крылья романа, теплый поток воздуха, возносящий его. Именно такими крыльями являются заключительные полторы страницы романа «Жить». Они поднимают книгу на ту головокружительную высоту, о которой читатель не мог помыслить в начале, даже будучи предупрежден «сарафанным радио» и книжными обозревателями.

Восхищение и грусть, как от лицезрения звездного неба — всегда разного, всегда неповторимого, говорящего что-то, что не разобрать во всю жизнь — обеспечено читателю романа «Жить».

С некоторыми оговорками эту книгу, наверное, можно назвать произведением с «этническим» замесом, ориентированным, главным образом, на Запад, явно (как раньше, так и теперь) заинтригованный Китаем. Однако чувствуется, как Юй Хуа осторожен, как он боится перебрать с Востоком, как адаптирует его для нас.

Несмотря на то, что автору романа «Жить» в момент его написания было слегка за тридцать, он точно передал черты, дух, умонастроение, традиции своего народа. Однако не стоит обольщаться: об очень многом Юй Хуа предусмотрительно умолчал, что сделало его роман интересным и для внутреннего пользования.

Осторожность и «двойную нацеленность» автора на Запад-Восток мы можем заметить и во втором значительном произведении Юй Хуа «Как Сюй Саньгуань кровь продавал».

Роман «Как Сюй Саньгуань кровь продавал», во многом, стилистически схож с романом «Жить». Правда, в отличие от предыдущей книги Юй Хуа, написан от третьего лица. Но сюжет, фабула и в этом романе являются основополагающими. Язык прост, доступен и понятен каждому. Вся история аккуратно разбита на небольшие главы, укрепляющие несложную конструкцию. Как и в романе «Жить», много информации передается посредством диалогов. Судя по тому, как китайцы ведут себя в повседневной жизни, как они и в быту почти непрерывно находятся в состоянии диалога, можно смело сказать, что данный литературный прием, часто используемый Юй Хуа, является «народным» и потому — органичным.

На сей раз герой романа Юй Хуа не обычный сельский житель. И не только потому, что он не сеет и не жнет. Сюй Саньгуаня от односельчан отличает дарованная свыше библейская мудрость: сей представитель рода человеческого готов жертвовать собой, своим здоровьем во имя близких людей. Однако простой народ, он и в Поднебесной все тот же — и к Библии, и к учению Лао-Цзы или Конфуция у него свой подход. В конце концов, лучше жить, как все — это и удобней, и понятней, и сомнений меньше, и той же безысходности… Только вот не у всех получается, «как у всех».

События в романе «Как Сюнь Саньгуань кровь продавал» разворачиваются в период «Большого скачка» и последовавшего за ним страшного голода, охватившего весь Китай, а также захватывают период «Великой пролетарской культурной революции».

Столкновение города и деревни очень важно и в этой книге. У Юй Хуа деревня и город — два края существования, между которыми зияющая рана жизни. Сюй Саньгуань работает на шелковой фабрике — разводит ткачихам коконы шелкопряда. Живет он в городе, но остается связан с деревней всем нутром своим. Он человек земли. В деревне его родня, его умирающий дедушка-патриарх, дядья, двоюродные братья А-Фан и Гэньлун.

Все мужчины из их деревни подрабатывают тем, что сдают свою кровь, поэтому Кровяной староста Ли — человек важный, взятки он берет с величайшим достоинством, чем бы их ни дали. Троица молодых доноров-братьев — А-Фан, Гэньлун и Сюй Саньгуань вручили Кровяному старосте в качестве взятки арбузы с бахчи Четвертого брата. Нет, что только это за арбузы, как чудесно они наполняют желудки, как незаметно разжижают кровь, не зря же Кровяной староста всегда спрашивает, сколько арбузов они поели, перед тем, как им нужно идти сдавать кровь. «Чтобы это в последний раз было!» — желает он братьям, но мы почему-то не сомневаемся в том, что и в следующий раз все повторится. А-Фан с Гэньлуном знают, на что им потратить кровяные деньги, знают они и чем эти деньги отличаются от обычных. А вот Сюй Саньгуань свою кровь на нужды страны впервые сдал, потому долго думает, как потратить их с толком, и, наконец, приходит к выводу, что лучше всего ему вложить деньги в брак.

«— Надо мне, дядя, найти жену. Я, дядя, уже два дня думаю, как потратить тридцать пять юаней, что кровью заработал».

И взоры свои Сюй Сангуань обращает не на девушку Гуйхуа, помолвка с которой отложилась из-за того, что жених ее будущий надорвался, сдавая кровь, а на Красавицу у жаровни со свежим личиком. Правда, однажды она прошлась по городу с парнем по имени Хэ Сяоюн, потом еще болтала с ним на мосту до самых сумерек, но с кем такого в жизни не бывает: «Жителям ее прогулки были так же привычны, как журчание местной реки».

Женится Сюй Сангуань на Красавице у жаровни, Королеве поджаренного хвороста, но не добудет он с ней счастья в совместной жизни. Красавица родит ему трех сыновей, только вот старшего — от этого прощелыги, пройдохи в кепке Хэ Сяоюна. Самое интересное, что мальчик уродится хороший, вот только на Сюй Саньгуаня совсем не будет похож, хоть ты тресни. До такой степени, что вся деревня об этом заговорит, а бывшая Красавица у жаровни, когда муж ее в очередной раз к стене прижмет, правды требуя, как все мужчины в его положении, только и будет знать, что голосить:

«— Согрешила я в прошлой жизни! Не вдова, замуж дважды не ходила, любовников не водила, родила трех сыновей! Согрешила я в прошлой жизни, вот и встретила в этой Хэ Сяоюна. Ему что, ему ничего, а мне-то что делать? Всего-то один раз, больше я не соглашалась, а Первый все больше на него похож…».

Как старые звезды ничем особенным от новых не отличаются, так и старые дни — от нового, еще живого, еще текучего дня. Вот заступился старший брат, неродной сын Сюй Саньгуаня, за двух маленьких братьев своих, расколотил, расколошматил голову сыну кузнеца Фана. Тот в больнице лежит без сознания, когда на ноги поставят — неизвестно, а денежки давай, выкладывай. Кузнец уже приходил к Сюй Саньгуаню, уже угрожал ему. Так что у Сюй Саньгуаня выхода нет. Посылает он свою жену, бывшую Красавцу у жаровни, к ее бывшему возлюбленному, хлыщу в кепке Хэ Сяоюну, мол, давай, дружочек, раскошеливайся за сына своего, а то хорошо устроился: как детей зачинать, так нате вам, пожалуйста, а как их поднимать — так не дождетесь. И что из того, что у тебя другая семья, подумаешь, у всех у нас семьи.

Так лепится все одно за другим, одно к другому цепляется, финансовые дела из семейных, проблемных, но решаемых, постепенно превращаются в жизненные обстоятельства, вынуждающие нашего героя, бедного Сюй Саньгуаня, все чаще и чаще сдавать кровь. А деньги, кровью заработанные, мы это уже знаем — в судьбе поворотные. Так что чего удивляться, что Сюй Саньгуань, сдавая свою драгоценную кровь, прямое питание жизни своей, непоправимый вред собственному здоровью наносит. Не зря жена его снова голосит на всю деревню:

«— Я еще когда девчонкой была, мне отец говорил: кровь — она от предков. Можешь хворостом торговать, дом, поле продать… только не кровь. Даже когда тело свое продают, кровь продавать нельзя. Вместе с телом продаешь себя, а вместе с кровью — своих предков. Сюй Саньгуань, ты предков продал!».

И словно мало всего Сюй Саньгуаню, еще и неверность жены клубком змеиным на груди лежит, посмешищем его в глазах всей деревни делает.

Можно, конечно, уйти от нее, можно сначала жизнь свою начать, мало что ли людей с нуля жить начинает, новые безопасные маршруты для себя прокладывая, но Сюй Саньгуань так делать не хочет, он верен одному пути, избранному для жизни своей, потому и жену свою не бросает, продолжает прикладывать все усилия, чтобы стать детям хорошим отцом, а жене — мужем достойным. Он останется с ней до конца. А что касается толстушки-шлюшки Линь Фэньфан — то дело другое, бытовое, так сказать, нижнего уровня, говорить о нем — все равно, что звезды смешить.

Вот и сдает он свою кровь в Линьпу, в Байли, в Сунлине… В этом самом Сунлине Сюй Саньгуань чуть Богу душу не отдал, пришлось врачам влить в него обратно ту кровь, что он только что сдал, да еще и сверх того чужую.

Действие романа заканчивается примерно в период, когда в стране начинаются экономические преобразования (это конец 1970-х — начало 1980-х). Время бежит быстро, день ото дня не отличить, и вот Сюй Саньгуаню уже за шестьдесят перевалило. Дети взрослые уже. Все три сына женились, родили детей и стали жить отдельно. Лишь по субботам они приходят с семьями к родителям. Теперь Сюй Саньгуань с Бывшей красавицей у жаровни тратят заработанное только на себя. Звезды на небе, будто в новый узор выстилаются. Или так только кажется Сюй Саньгуаню, оказавшемуся простым пешеходом, свернувшим в начало романа, к ресторану «Победа», где из распахнутых дверей кухни пахнет, как много лет назад, печенкой, маслом и дымом.

«Простоял он у „Победы“ минут пять и окончательно решил пойти в больницу и сдать кровь. Он не был там одиннадцать лет, а теперь опять шел сдавать кровь, в первый раз — для себя самого».

Роман Юй Хуа «Как Сюй Саньгуань кровь продавал» — идеально сотканное полотно небольших размеров, с головокружительными сменами ракурсов, оригинальной разбивкой глав, идеально прописанными характерами. Но главное, что писатель и во втором своем романе верен себе — ходит по краю, между старыми и новыми звездами, связывая прошлое с настоящим, рассчитывая на то, что будущее будет узнаваемым настолько, что никто из его читателей не собьется с Пути. Сколько бы веков не прошло.

Возможно, кому-то может показаться, что две первые книги Юй Хуа — не совсем романы, поскольку они не вполне укладываются в стандартные романные объемы. Кто-то даже назовет их повестями, и будет абсолютно не прав. Роман делает романом не количество печатных листов, но выбранные автором «точки обзора», с высоты которых он взирает на главную тему книги, и авторская позиция, оптика, приемы, позволяющие ему заглянуть за горизонт. Приведу лишь один пример: «Циники» Анатолия Мариенгофа вдвое меньше романов Юй Хуа, а это не просто роман — эпопея.

Впрочем, о том, что китайский писатель способен выйти и на более внушительные по листажу книги свидетельствует его следующий роман «Братья». Написан он совсем иначе. Это книга, в которой пустота, пробелы уже не играют той важной роли, что в первых романах Юй Хуа. В «Братьях» пустоте становится тесно.

Роман, вошедший в короткий список премии «Ясная Поляна», — это история о двух сводных братьях, Бритом Ли и Сун Гане, у которых совершенно разные характеры, и взгляды на жизнь. Каждый из них по-своему откликается на вызовы времени, старается не отстать от стремительно меняющегося китайского общества. Роман сразу же был хорошо принят литературными критиками за пределами Китая и сразу же насторожено — у себя на родине. В первом случае — из-за способности Юй Хуа критически оценивать происходящее в китайском обществе и подвергать анализу те факты современной истории Поднебесной, о которых предпочтительнее помалкивать; во втором — ровно наоборот, по мнению многих соотечественников писателя, он в очередной раз вынес сор из избы, придал огласке «ложные» факты о китайской жизни, выставил на посмешище ее худшие стороны, заставил их стыдиться своей родины, причем, что обидно, с единственной целью заработать побольше деньжат. Словом, нет пророка в своем отечестве, не секрет, что на родине больших писателей не особо чествуют.

Как бы там ни было, вряд ли тому, кто намерен узнать побольше правды о современном Китае, стоит полностью полагаться на «Братьев» Юй Хуа. Во-первых, потому что реальность Поднебесной с запасом покроет любую безудержную фантазию европейца, во-вторых, потому что «Братья» несут в себе все признаки культового произведения, одно из непременных свойств которого — способность автора обобщать, мифологизировать повседневность, превращая самый простой, обычный день жителя Китая в событие планетарного масштаба. Это благодаря дару Юй Хуа нам кажется, что именно так оно и есть и на самом деле. Когда пустоте становится тесно, обычный день приобретает черты дня судьбоносного.

«Братья» знакомят нас с той сферой существования Китая, которую многие китайцы, как уже мы говорили выше, до сих пор отказываются признавать. И именно это для нас, не китайцев, наиболее ценно.

Оглядываясь назад, ищет главный день своей жизни миллиардер Бритый Ли. Как так получилось, что он вдруг, неожиданно для всех и для себя, в том числе, вознесся столь высоко? Ведь не было для этого больших оснований, даже собственная мать не уставала говорить ему: «По отцу и сын». Да, пока была жива, она часто так говорила, намекая тем самым на то, что его сводный брат Сун Ган — вот кто благонравный человек, не то, что ее родной сын… Думала ли когда-нибудь бедная женщина, какая странная причуда поселится в сознании ее преуспевающего ныне отпрыска: слетать разок в космос на российском корабле «Союз», посмотреть на Землю, на сельцо свое Лючжэнь, Богом забытое, где оно там, ау-ау, народ!.. И не просто слетать, а, можно сказать, восседая на золотом унитазе. Чем не трон полновесному человеку в нашу-то эпоху…

Ах, как быстро одна эпоха сменяет другую!.. И когда у одной конец, а у другой начало? Не тогда ли, когда тебя покидают близкие, родные люди, и в один прекрасный день ты вдруг осознаешь, что остался один-одинешенек. Вот был у Бритого Ли сводный брат Сун Ган — надежа и опора Бритого Ли, а теперь…

«Превратился в горстку пепла, уместился весь в крохотной деревянной коробочке. Когда Бритый Ли вспоминал о той коробочке, то много и часто вздыхал и думал про себя, что ежели сжечь маленькое деревце, пепла и то выйдет больше, чем от брата».

И пока миллиардер ищет свой день в прошлом, Юй Хуа находит его, находит ту самую неслучайную точку начала, с которой судьба вяжет узор жизни — «по отцу и сын». Пусть так, пусть его лючжэньские сельчане надрывают свои щеки со смеху, им все равно неизвестно то, что знают китайские парки и мойры.

Можно было бы, конечно, начать роман с садов Поднебесной, которые в ряде случаев не хуже японских, но это точно не в стиле Юй Хуа. Чтобы понять, как устроен его гений, просто необходимо вспомнить нашего Андрея Платонова. У этих двух писателей много общего, и если в романах «Жить» и «Как Сюй Саньгуань кровь продавал» оно лишь смутно проглядывает, проступает, то в «Братьях» становится совершенно очевидным. Платоновское «вот он, ветер жизни, вот она ее соль!..», его игра с возвышенным и низким, с подлинностью бытия, с называнием того, что еще вчера никак не могло быть названным, можно встретить на каждой странице этого романа Юй Хуа.

Действие романа начинается в то время, когда сводные братья Сун Ган и Бритый Ли еще дети. Протяженность книги — три эпохи, это «Культурная революция», время Дэн Сяо Пина и события времен Олимпийских игр 2008 года. Начинается роман в шаге от «Культурной революции», и это начало может шокировать и читателя, хорошо знакомого с произведениями Андрея Платонова, и даже читателя, хорошо знающего «Улисс» Джойса и «Тропик Рака» Генри Миллера. Не каждый писатель решится начать роман-эпопею с сортирной истории, то есть, по существу — с плинтуса.

«Нынче голая женская задница ничего не стоит, глаза протереть — и вот она, чихнешь — и точно попадешь на какую-нибудь, завернешь за угол — и наступишь. А раньше она была таким сокровищем: за золото, за серебро, за жемчуга не купишь. Раньше ее можно было лишь тайком углядеть в нужнике».

Тогдашние сортиры были милосердны к мужчинам: не то, что сейчас, когда и в перископ не углядишь женской пятой точки. Мужскую половину от женской вообще отделяла тоненькая сеточка, и звуки того, как ходят по нужде бабы, «неслись из-за стены, дразня и заставляя сердце трепетать». Короче, Бритый Ли, забравшись на крышу женского туалета, сумел одним разом поймать в фокус целых пять женских крупов. О, что это было за чудо!..

«Толстая — была похожа на свежую свинину, две худые — на солонину, маленькая не стоила и упоминания. А понравилась Бритому Ли не худая и не толстая попка, прямехонько против его глаз. Из всех пяти она была самой круглой, такой круглой, что казалась литой. Сквозь ее туго натянутую кожу проглядывал слегка выпирающий копчик».

Натуралистический стиль описания Юй Хуа многих может легко оттолкнуть, но здесь надо понимать, что автор с его помощью не только помещает своих героев в нужный ему контекст, но еще и задает направление читателю: через этот самый клозет ему открываются все стороны Китая, в том числе и темные. Тому, что многие из них не затерялись в переводе, при переходе из одной культуры в другую, мы обязаны переводчику романа Юлии Дрейзис, которая проделала героическую работу, пытаясь подыскать параллельные русские слова и сделать для нас понятными все тонкости китайской лексики. Это благодаря ей разговор о женских попках выглядит вполне себе нормально. Точно так же в порядке вещей мы воспринимаем событие, когда один из главных героев, Бритый Ли, оказывается пойманным за подглядыванием в общественном туалете.

Бритого Ли застукал в нужнике стихоплет Чжао, юное дарование из Лючжэни, он его и сгреб за шиворот, и выдернул наружу. Вот только сказать ничего толком не смог, поскольку был поэтом: «Поля все в золотых цветах рапса — на них ты не глядишь…», и все в таком духе. После того, как бедный Чжао разнервничался больше самого Бритого Ли, он закричал уже дамам снаружи сортира:

«— Давайте завязывайте там ссать, ваши жопы тут обсмотрели со всех сторон, а вы ни сном, ни духом, выходите уже!»

Кому-то может показаться, что автор начинает со сточных канав и сортиров для того, чтобы была возможность разогнаться и набрать высоту. Возможно, что так оно и есть: не начни Юй Хуа с высоты червя и зеленой мухи, не смог бы он уйти буквально с места на высоту такого пассажа:

«Нынче весь мир светит голой задницей: по телевизору, в кино, на VCD и DVD, в рекламе, в журналах, на шариковых ручках, на зажигалках… Какие душе угодно: импортные, доморощенные, белые, желтые, черные — даже шоколадные, — большие, маленькие, толстые, ухоженные и не очень, молодые, старые, фальшивые, настоящие — такое богатство, глазом не окинуть!»

Но мы отвлеклись. Выбегая, «хозяйки пяти задниц» каждая по-своему реагируют на того, кто решил подглядеть за ними в общественном туалете. Стихоплет и прозаик-новеллист накидываются на Бритого Ли, заламывают ему руки, прогоняют через всю деревню, об ту пору у них в Китае жизнь коммунальная, как у нас в сталинские времена, после чего сдают пацана милиции. Но милиционеры тоже ведь люди, они не просто допрашивают Бритого Ли, они хотят у него выведать побольше о тех пяти пятых точках, что тот видел. Кстати, милиционеров тоже пятеро, можно сказать, сакральное число. Но мы снова отвлеклись. Милиционеров интересуют не все задницы, а одна из пяти, принадлежащая красавице Линь Хун, от которой сходит с ума вся мужская часть Личжэни. Они требуют откровений от мальца, и тот начинает кое-что смекать: почему это он должен делиться эксклюзивной информацией об идеально круглой, волшебно тугой попке красавицы Линь Хун? Подобные вещи «за так» не делаются. Милиционеры тоже начинают понимать, что мальчик их раскусил, и сообщают матери Бритого Ли, что ее сын у них: можете забрать свое чадо. Когда мать узнает, что ее сын любовался на бабьи прелести в нужнике, она и произносит ту самую роковую фразу, что, мол, по отцу и сын, в нашем варианте: яблоко от яблони не далеко падает.

Почему она так сказала, мы узнаем только спустя несколько глав, когда у нас уже сложится представление о главном герое романа Бритом Ли. Так вот, значит, с чего начинались его миллиарды, вот с чего начинался золотой унитаз, который он собирается взять с собой на российский космический корабль «Союз». Он рассказывает о попке красавицы Линь Хун всем, кто готов заплатить за это удовольствие, необязательно деньгами, можно расплатиться и тарелкой с лапшой. А что же мама удальца, бедная Ли Лань? Она-то сразу все поняла и тут же поникла. Вспомнила, как увидела однажды отца Бритого Ли на руках у Ли Сун Фаньпина. Оба были в дерме с головы до ног, в вонючих фекалиях и нечистотах… Сун Фаньпин — живой, что было очевидно, а вот отец Бритого Ли — увы-увы, захлебнулся… Хотя почему «увы», разве заставлял его кто-то лазить на крышу, чтобы подглядывать за испражняющимися женщинами?

Вот и наказал его Боженька, сверзился он, шлепнулся прямо в сточную канаву с головой. Естественно, захлебнулся в моче и экскрементах. И плавал бы так неизвестно сколько, будоража поселок с населением в две тысячи человек, если бы не добрая душа Сун Фаньпин, не задумываясь спрыгнувший в канаву, чтобы выловить вуайериста, отца Бритого Ли, мужа бедной Ли Лань. Так вот два отца Бритого Ли — прежний, уже мертвый, и будущий, живой, несмотря ни на что добрались до дама Ли. Само собой, выражение на лице у увидевшей их матери Бритого Ли было совершенно безумное. Сун Фаньпин омыл колодезной водой сначала труп, потом — себя.

«Тут тело Ли Лань медленно соскользнуло вниз по косяку, а ее одеревенелое тело исказила гримаса».

В Поднебесной все под небом, и все все знают. Не было легко ни Ли Лань, ни ее маленькому Ли. Бедная Ли Лань волосы состригла, перестала следить за собой, если и жила, то только для маленького Ли, а что же он? Подрос и залез на крышу туалета в точности, как его отец. (А еще говорят, что потомственных вуайеристов не бывает.) Видно, не быть уже счастливой бедной Ли Лань, видно, всегда она будет ходить с опущенной от стыда головой, и всегда над ней будут люди надсмехаться. Но у Бога свои планы на Ли Лань, да и на Сун Фаньпина. Вышло так, что Сун Фаньпин полюбил Ли Лань, и случилось то, что их односельчане предвидеть никак не могли, а именно: Ли Лань и Сун Фаньпин сыграли свадьбу. Так стали сводными братьями Бритый Ли, сын Ли Лань, и Сун Ган, сын Сун Фаньпина.

И сама свадьба, и то, что произошло после нее — драка молодожена с подосланным поселочным хулиганьем — описаны Юй Хуа с той захватывающей простотой, лишенной каких-либо эмоций, с какой и должно описывать предельный накал страстей. После того, как Сун Фаньпин остоял честь и достоинство новой супруги, она полюбила его еще сильнее, похорошела, вернула себе девичью косу и повязала на конце ее две красные ленты. Но Бритый Ли снова взялся за свое. Когда наступает ночь, и родители уединяются, он начинает подглядывать за ними, мало того, что сам припадает к щелке, так еще и брата сводного учит подглядывать, а тот еще не дорос до полового созревания, хотя и старше Бритого Ли на год.

Описывать сцены подобного свойства и не скатиться в пошлость, в дешевую порнографию, остаться дозорным седых небес дано не каждому писателю, даже большому и признанному. Юй Хуа не просто справляется с этим сложным писательским заданием, он остается на заданной высоте, которая доступна лишь крупным поэтам и философам.

«Перед тем как погрузиться в сон, Бритый Ли слышал, как мать тихонько плакала, а временами вскрикивала сквозь плач. Ли казалось, что в ту ночь ее плач был не такой, как всегда, словно бы она и не плакала вовсе. Мимо по реке проплывала лодка, и тихой скрип весла походил на голос матери, доносившийся их внутренних комнат».

У нас нет возможности привести полностью весь пассаж, но он, правда, смотрится вставным стихотворением, украшением прозы. Такой же высоты, такого же блеска достигает Юй Хуа, описывая увлечение братьев прекрасной Линь Хун. Что только ни делал Бритый Ли, когда она предпочла ему скромного Сун Гана, на какие только ухищрения ни шел, все напрасно — если женщина решила, значит, так тому и быть. Только как это передать писателю, чтобы все не звучало и банально, и пошло одновременно? У Юй Хуа нашлось много приемов передачи искренних человеческих чувств, которые, что в Китае, что в России, одинаково защищены добродетельным покровом небес.

«Когда Сун Ган вошел в комнату Линь Хун, она стояла спиной к нему у закатного окна и заплетала косу. Свет вечерней зари лился в дом, и хрупкий силуэт рисовался на фоне окна, словно обведенный блестящей нитью. Ветерок с улицы играл легонько с ее юбкой. Загадочное чувство пронзило Сун Гана, и он вздрогнул».

Но особого накала, особой высоты проза Юй Хуа достигает, когда в Личжэне, с легкой руки Бритого Ли, открывается Конкурс красоты, а точнее фестиваль красавиц-девственниц. Стоит ли говорить, что в возбуждение пришли все, и в особенности сам Бритый Ли, несмотря на угрозы Кузнеца, Точильщика и Зубодера отрезать ему все хозяйство, включая нос, уши и пальцы. Особенно понравилась ему барышня под номером 1358, умело маскирующаяся под девственницу. Ни лупа, ни бинокль, ни другие подручные средства более естественного характера не помогли Бритому Ли с уверенностью сказать, что это он лишил номер 1358 девственной плевы. Да и потом, какая, к черту, разница, если плеву с успехом можно зашить, и это будет называться «операцией по реконструкции девственной плевы». А потом хоть звони мамочке, хоть не звони.

«Какое-то время провозившись у нее на спине, Бритый Ли велел девице перевернуться, чтоб сменить позу, но та ни в какую не хотела переворачиваться».

Концовка «Братьев» закономерна и по-своему трагична. Стихоплет Чжао становится фитнес-инструктором Бритого Ли, ведь тому для полета в космос необходимо быть в отличной физической форме. За три года обучения господин Ли чрезвычайно продвинулся в обучении русскому языку, это очень важно, ведь через полгода он должен отправиться в российский центр подготовки космонавтов, где пройдет базовый курс. Бритый Ли возьмет с собой коробочку с пеплом сводного брата Сун Гана, который развеет на орбите, где каждый день проносятся мимо шестнадцать восходов и шестнадцать закатов. И Сун Ган будет вечно парить между звезд и лун.

В самом конце романа Бритый Ли неожиданно для себя перейдет на русский язык и скажет: «Мой брат Сан Гун станет инопланетянином». А вот кем станет Бритый Ли после полета в Космос, мы не узнаем, все, что нам ведомо, это только то, что Бритый Ли к полету готов…

«Братья» — роман о потерянных людях, одна из первых и пока что последняя амбициозная попытка Юй Хуа создать китайские «Сто лет одиночества», эпос для «своих» и «чужих», для поколения, выросшего в эпоху Культурной революции или побоища на площади Тяньаньмэнь, а, возможно, и Китая, потерявшегося в строительных лесах рыночной экономики…

Писателя Юй Хуа беспокоит, каким представляется Китай всему остальному миру — в точности так же, как колумбийца Габриэля Гарсиа Маркеса очень волновало, какой представляет себе весь мир Латинскую Америку. Иногда даже кажется, что Юй Хуа идет вслед за Маркесом, считает его своим проводником. Это чувство не покидает нас на протяжении всего романа «Братья», скроенного скорее по западным лекалам, хотя нельзя сказать, что книга полностью вписывается в хорошо знакомые западному читателю повествовательные образцы. Местами «Братья», кажется, составлены из того мусора, на котором построил свою бизнес-империю Бритый Ли, ставший королем мусора и металлолома. Если ему чего-то и не хватает, так это Конкурса красоты, чтобы охотиться на его участниц.

Оргиастическая смесь из исторической сатиры и социальной критики, черного юмора, натурализма, ввергающего порою в ступор (момент, когда Бритый Ли соблазняет жену умирающего брата)… короче говоря, в прозе Юй Хуа есть все. Он избыточен и настолько смел в этом романе, что какие-то моменты даже не прописывает, чтобы они отдавали очерковостью. Критики утверждают, что и новизна сюжета книги, и ее эпизодическая структура, и сплетение широкой карикатуры и реализма глубоко уходят корнями в классические китайские романы. Взять хотя бы бросающееся в глаза сходство между любовным треугольником Юй Хуа и тремя центральными персонажами «Сна в красном тереме», наиболее популярного из них.

Интересно, конечно, насколько вымышленный городок, сельский центр Личжэнь напоминает большинство других китайских городков? Может он быть хотя бы одним из сотен? Если «да», то роман «Братья» можно назвать встречей с современным Китаем. Или же это встреча лишь с его темной стороной? Когда у читателя возникают подобные вопросы, ему хочется опереться на сноски, комментарии, которые, к слову сказать, в «Братьях» имеются. Обычно, если речь заходит о Китае, причем не в варианте академического вестника, а в контексте художественного произведения, их всегда оказывается мало. Однако в нашем случае все, что можно было объяснить, объяснено и предусмотрено даром переводчика. Это благодаря Юлии Дрейзис, создавшей русскоязычный вариант книги, очень многое в ней считывается нами интуитивно, как если бы роман «Братья» был поэмой.