Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
Уже давно ни для кого не является большим секретом, что современная женская проза не уступает мужской практически на всех фронтах и во всех жанрах. В наше время ловцу книг остается лишь настроиться на соответствующую гендерную волну: привыкнуть, что автор — «она», а не «он». Конечно, хорошо бы еще не упускать из виду другие характерные черты, но их мы, похоже, умеем считывать без особого труда: сходу улавливаем культурные особенности и разницу в традициях, делим литературу на виды и подвиды. Удобства ради выводим подразделения «скандинавской» женской прозы, «восточно-европейской», «ориентальной», «деколониальной», «феминистской»… Но, как бы то ни было, при всей неоднородности литературных произведений и несхожести стихий, их породивших, не можем отрицать того факта, что каким-то общим началом все они меж собою неуловимо связаны. Возможно, дело в том, что с их помощью мы отвечаем себе на простые, они же и самые сложные, вопросы, годами не отпускающие нас: например, может ли «единое» быть в то же время «многим»? или же, как любовь дает нам ощущение полноты, нет ли тут противоречия, ведь задача любви — бесконечное дробление на части, на «я» и «ты»?
На севере Швеции, где не каждое лето длится больше двух месяцев, ответ на этот вопрос вряд ли окажется в точности таким же, как в широтах южных. Человек под постоянными солнечными лучами чувствует себя иначе, чем под хлябями небесными, закрывающими от него солнце. На Севере он ощущает себя всегда чуть больше единицы — ему требуется в разы больше усилий, чтобы хотя бы мало-мальски согреть себя. Потому и лишних слов северянин не тратит, сберегая тепло. В той же Северной Швеции гуляет вечный озноб, и стынут в облачке пара все слова, кроме слов любви и еще, быть может, слова «кофе», которое во все времена года звучит в Швеции более или менее предсказуемо, незримо прибавляя света в довольно беспросветный пейзаж за окном. Со света начинает свою книгу и представительница шведского крыла «женской прозы» Элисабет Рюнель:
«Сперва я ничего не видела. Мои глаза должны были напиться света, чтобы начать видеть. А потом я увидела берег и себя, выброшенную на берег волнами. Это была я. Только очень старая. Я лежала там подобно вещи, подобно осколкам, остаткам чего-то давно утраченного. И тогда я начала идти. Тогда во мне родились шаги. И крик».
Здесь, на севере Швеции, домашние животные понимают каждое слово, обращенное к ним, а человек боится потерять лошадь, корову, козу или собаку совсем иначе, чем его собрат южанин. Тут тепло из разрезанной рыбы передается человеку еще до того, как рыба станет живительным съестным кусочком в булькающем вареве. Тут огонь — больше, чем огонь, и любовь — больше, чем любовь. Тут огонь и любовь придают форму словам, устанавливают пределы частного.
Для шведских писателей формообразующее начало — едва ли не главное в их сдержанно экономной и при этом довольно тяжелой «скандинавской» прозе. А как иначе, если пишешь о местах, где само появление человека уже большая редкость. Зато как странно бывает обнаружить вечному страннику, что и в этой местности живут люди, и живут особенной, по-настоящему частной жизнью, из которой получаются большие и важные истории. Одна из таких историй — «Серебряная Инна» Элисабет Рюнель.
Оригинальное название этого романа — «Хохай». Так называется местность на севере Швеции, где «белое безмолвие» (да-да, клондайские рассказы Джека Лондона будут вспоминаться читателю не раз) за каких-нибудь два часа легко оборачивается темными заснеженными просторами, не сулящими ничего хорошего. Как утверждает Элисабет Рюнель, «Хохай никому не принадлежит. Он не входит в систему мироздания». Именно поэтому люди оставляют его, бегут прочь. Так что можно понять переводчика Екатерину Хохлову (или издателя?), изменивших название книги. Есть и еще один аргумент — в романе Элисабет Рюнель очень много поэзии и согретых теплом слов, которые на наш слух мало отражает некий безликий, обрастающий нелепыми фонетическими аллюзиями «Хохай».
Об авторе романа мало что известно. По крайней мере, нам, российским читателям. Разве только то, что родилась Элисабет Рюнель в 1954 году, отец ее был филологом, специалистом по английскому языку, а мать работала в медицинском учреждении медсестрой. После школы Элисабет Рюнель перебралась из Швеции в Великобританию, помогала там достопочтенным англичанам вести хозяйство на их лондонских холмах. После Англии предприняла путешествовие на Восток. Рюнель посетила Иран, Пакистан, Индию… Затем вернулась на родину, в Швецию, и поселилась на севере страны. Сейчас писательница живет в Стокгольме. В шведскую литературу будущий лауреат премии имени Августа Стриндберга, почетный профессор университета Умео, одна из самых оригинальных писательниц Швеции на сегодняшний момент входит как поэт. Элисабет Рюнель издала семь полноценных сборников стихов. Поэтическое начало отчетливо ощущается и в прозе Рюнель — с первого ее романа «От стыда», появившегося в 1979 году, и до романа «Серебряная Инна» («Хохай»), опубликованного почти двадцать лет спустя, в 1997 году. Вообще на счету Элисабет Рюнель четыре романа, высоко оцененных на ее родине, а также сборник автобиографических эссе, тоже вызвавший немалое бурление в интеллектуальной среде. Критики в один голос отмечают такие отличительные особенности как поэзии, так и прозы Рюнель, как большой эмоциональный накал, открытость и чувственность.
Среди сведений, которые можно почерпнуть во всемирной паутине, еще и информация о фильме «Снежная страна», снятом в Германии по роману «Хохай» режиссером Хансом В. Гайссендерфером с Томасом Кречманом и Юлией Йентш в главных ролях. Фильм оставляет по себе впечатление двойственное. И, видимо, неслучайно искушенные зрители обходят его стороной: слишком уж темное вышло кино, с ходульными персонажами и пережатой «скандинавской темой» насилия над детьми…
Ну, вот теперь, пожалуй, и все немногочисленные сведения об Элисабет Рюнель. Как будто жила она в доисторические времена, откуда и долетела до нас ее сага о единстве осиротевших душ.
Роман «Серебряная Инна» поделен на три части, почти равные по объему, каждая из которых имеет свое название — «Зов», «Любовь», «Повторение». Обращает на себя внимание архитектоника романа, а именно принцип сложения текста из небольших, всего лишь в несколько страниц, глав. Сюжет развивается линейно, заглянуть в прошлое главных героев читателю удастся только в конце книги, при том, что сам роман весь соткан из прошлого. Насколько это прошлое отдалено от нас — большой вопрос. Если с местностью все как будто бы понятно: Хохай — это край, «куда редко ступает нога человека», — то определиться со временем действия романа читателю достаточно сложно, не так-то много у него для этого зацепок. Из них только одна существенная — признание героини романа, от лица которой ведется повествование, в любви к знаменитому российскому актеру и барду Владимиру Высоцкому, хриплый голос которого так нравился ей и ее мужу. В этом седом, как вечность, голосе, по мнению героини, есть все, но главное — невозможность преодоления неизбежного и одновременно награда за нечеловеческие страдания. Именно голос Высоцкого — утешение в беспросветной череде ничем не отличающихся друг от друга будней для героини и ее еще не почившего в бозе супруга. Благодаря Высоцкому, упоминание о котором появляется ближе к середине книги, читатель, уже было привыкший обходиться без временных координат, обнаруживает героиню-повествователя на временном отрезке 1970-х-1980-х годов, из чего следует, что основные события книги проходят где-то в районе конца 50-х-начала 60-х годов того же века. И вот с этим обстоятельством примириться тяжело: к тому моменту мы практически уверены, что время действия книги, как минимум, конец ХIХ века, если не его середина.
До неожиданного признания в любви к Высоцкому мы не сталкиваемся в книге ни с одним из благ цивилизации: электричеством, телеграфом, автомобилем, для которого стелется асфальтовая лента, ламповым радиоприемником или телевизором. Да о чем речь, если даже о рок-н-ролле ни слова, зато какой-то паладин, нареченный библейским именем Арон, бредет вместе со своей собакой по северной части нашего глобуса. За спиной у скитальца страшное прошлое, которого мы не знаем. Долгие годы он провел в море, и на берег сошел в Симрисхамне, портовом городе на юге Швеции. А теперь на секундочку внимание: сошел он на берег, когда в мире шла война, и живые, и мертвые лежали в глине европейских окопов. Естественно, мы делаем новое предположение, и убеждаем себя, что это — Вторая мировая война. Выходит, мы ошиблись со временем — не 50-е—60-е на дворе, а 40-е? И идет скиталец Арон, у которого нет никаких прав, в том числе права находиться в Швеции, на север через всю страну. Сколько он идет так вместе со своей собакой? Быть может, он еврей и бежит от газовых камер?
«Для Арона путь от хутора к хутору означал голод, километры голода, которые нужно было пройти. Когда мороз особенно крепчал, а он не ел уже несколько дней, ему казалось, что внутренности постукивают внутри как пустые ракушки. Голод гнал скитальца к домам».
Сдается нам, что автор совсем не случайно наделил некоторых своих героев библейскими именами, и что не зря у Рюнель читают Библию в доме, к которому, в конце концов, приходит скиталец Арон: ей нужно ввести нас в пределы доисторические, чтобы у нас сложилось чувство, что происходящее может случиться во все времена и с кем угодно — от первосвященника Аарона до Арона-бродяги, совершившего побег с одного из островов Исландии. На это размышление наводит и эпиграф к книге Рюнель, взятый автором из «Призраков памяти» Харри Мартинсона: «Тщательно их рассмотри,/пока они не исчезли навсегда…/ У них есть еще немного времени, пока еще/ сердце удерживает их,/ Пока еще прислуживают они в угодьях памяти…».
Книга начинается с горя. Женщина потеряла мужа. Она оставляет свой крик лежать на снегу — а снег везде, до конца мира. Внутри женщины пустота. Их отношения с мужем складывались непросто, но какое это имеет значение теперь, когда она оказалась одна, в полной тишине, на бескрайней равнине.
Крик… Крик женщины слышат дети и, напуганные, бегут к ней. Она произносит бесформенные слова, говорит им, что их папа мертв. А те кричат так, словно их бьют.
Детей заберет к себе подруга, а безутешная вдова, вдруг ставшая меньше единицы, отправится в путешествие, чтобы дороги помогли ей смириться с потерей мужа.
Так она доберется до Хохая — здесь, как ей кажется, лучшее место для того, чтобы уложить на свое место каждую блесточку, каждую тень ее отношений с супругом.
Почему именно Хохай лучшее место для этого? Когда-то они отправились туда вместе на прогулку. Это было накануне открытия сезона охоты на лосей — в самом начале осени. По дороге заплутали, открыли карту и через некоторое время начали сориться из-за какой-то тропинки.
«— Там точно есть дорога.
— Ты всегда так говоришь.
— На этот раз все в порядке. Сама посмотри.
На карту я смотреть не собиралась».
Женщина впадает в ярость, прежде всего на саму себя: как могла она позволить втянуть себя в очередную авантюру? Ярость доводит ее до того, что она убегает от мужа, бежит, не оборачиваясь: он может кричать сколько влезет.
Когда, поостыв, она позволила себе обернуться, тишина окружила ее со всех сторон. Мысли перепутались. В таком состоянии не могло быть и речи, чтобы найти необходимую ей тропу. Она окончательно заблудилась. Одна надежда, что муж будет ее искать по всему Хохаю. В смятении безымянная рассказчица задается одним-единственным вопросом: любит ли она по-прежнему своего мужа? То есть являются ли они все еще одним целым?
Вдруг женщина натыкается на дом с заколоченными слепыми окнами. Она входит в дом, ей предстоит провести в нем ночь: «Ночью я несколько раз молилась Богу, прося, чтобы ты меня нашел». И он найдет ее, а она уронит ему голову на грудь. Вот почему этот хутор и дом на хуторе, где все затянуто пыльной паутиной лет, где предметы застывают во времени, теряя форму, превращаются в его след.
Но обстоятельства жизни и в этой заколоченной намертво глуши нарушают план женщины. Вновь попав в это место, она находит труп старухи, замершей в отдаленности от бытия, и начинает представлять себе, кем была покойница. Ей кажется, что эта терапевтическая работа воображения, сопровождающаяся воспоминаниями, поможет понять не только суть того, что было между нею и ее мужем, но и того, что вообще происходит между мужчинами и женщинами.
Она найдет в чужом доме чужую любовь, выпавшую на долю несчастной женщины с седыми волосами, и ее утешение — пачку пожелтевших писем, а еще — неиспользованный отрез ткани на свадебное платье и обведенную в кружок точку на карте… Разве этого мало, чтобы проникнуть в чужое прошлое?
Так постепенно, шаг за шагом, по небольшим главкам раскручивается трагическая, полная страсти история о некой седовласой Инне и бродяге Ароне, в которого она влюбилась. История двух несчастных, для которых любовь — единственный шанс обрести себя в этом мире, а еще — искупить свои грехи и, быть может, если повезет, изменить судьбу.
«Вечного жида», которого в Швеции никто не собирается торопить до самого второго пришествия, зовут Ароном. Он решил сменить направление, идти в глубь страны вдоль реки. Внутренний голос повелел ему поступить именно таким образом. Скитается он вместе с собакой. Кличка собаки — Лурв, что означает Лохматый. С этой черной собакой неизвестной нам породы много всего будет связано в романе. Целое достояние, а не собака.
Итак, голод гонит Арона к жилью. У Лурва замерзли лапы и он прихрамывает. Хорошо бы где-то остановиться. Но где? У кого? Случайная ошибка оборачивается для Арона удачей: он вышел на одинокий хутор где-то между Хельсинландом и Медельпадом. Но то, что кажется удачей сейчас, останется ли таковой, спустя некоторое время, скажем, когда оборвется путь главного героя?
Если бы Арон сказал хозяину дома, что не умеет доить коров и коз, все могло бы сложиться иначе. Но голос свыше уже был, к тому же крепчал мороз, а других домов поблизости не было. Арон сказал то, что сказал. В сенях теплого дома сгрудились дети разных возрастов. Они боялись черного пса скитальца, но Арон успокоил их: Лурв — собака смирная¸ все равно что овца.
В семействе хозяев дома намечалось прибавление. Собственно говоря, под это приближающееся событие Арона и приняли в дом крестьянина. Однако ребенок родился мертвым, что тоже, наверняка, было знаком свыше. И то, что Арон задержался в доме на неделю, пока крестьянин ездил хоронить свое дитя, тоже станет поворотным моментом в судьбе скитальца.
Говорят, что судьбе, во имя лучшей доли, должно сопротивляться, и Арон ей сопротивлялся — снова шел вглубь страны вдоль реки, по направлению к солнечному шару, висевшему прямо над его головой, шел, пока не сбился с дороги и не позволил собаке вести себя. Это Лурв привел его в еще один дом — дом Соломона и Хельги.
«— Закрой дверь, человек! — донеслось из избы. — А то нас снегом завалит».
Хельга помогла незнакомцу управиться с тулупом и сапогами. Арон вспомнил об оставленном на морозе Лурве. Добросердечные хозяева пригрели и его собаку.
Непрошенного гостя сажают за стол. Хельга просит мужа, чтобы он в свою очередь попросил незнакомца рассказать о себе, все-таки его впустили в дом: «Пусть расскажет нам, кто он такой». Незнакомец разжимает непослушные губы и называет свое имя — его зовут Арон Рюд. Нельзя сказать, чтобы хозяева дома ему поверили, однако тарелку с кашей и молоком придвинули.
Арона оставили в доме вместе с псом, приняли без подозрительности и неприязни, поселили на чердаке. Он решил про себя, что Соломон и Хильга люди необычные, разве обычные поступили бы так?
Пока была зима, Арон работал в лесу вместе с Соломоном. Валил деревья, пилил, обтесывал и отвозил на санях (мы узнаем, что на тех далеких островах, откуда родом Арон, лесов не было, и эта работу ему в новинку.) А по воскресеньям дети часто поднимались к Арону на чердак в его комнату, чтобы посмотреть еще раз на его морские трофеи — всевозможные раковины из разных широт и даже засушенного морского конька — и послушать, как он на ломанном шведском будет рассказывать им о далеких странах, где «женщины, подобно богиням, шествуют с голой грудью и кувшинами на головах». Какое удовольствие получал Арон, видя радость на лицах детей. Но эту идиллию скоро омрачили люди, жившие вокруг: им трудно понять, как такое возможно, что двое взрослых мужчин (старый больной дедушка не в счет) живут под одной крышей с женщиной, на которой один из них женат. Озвучить «подозрительные людские мысли» ничего не подозревающей чете взялся брат Хельги. Пока он ей не объяснил, что людям, в общем-то, неважно — «было» или «не было», для них куда важнее повод, бедная Хельга даже в голову не могла такое взять. У нее и без того забот хватает: дети, хозяйство. Но после этого случая, думая о своем, она часто краснела. С легкой руки брата Хельги и до Соломона, и до Арона тоже стало кое-что доходить. Нет, так жить нельзя. Что люди подумают?!
И когда снег растаял, и сани с дровами не могли больше нигде проехать, мужчины начали обсуждать, чем будет дальше заниматься Арон. Вскоре селяне обратились к вечному скитальцу с вопросом, готов ли он пасти их лошадей на пастбищах у подножия гор. Лошадям нужен опытный пастух, ни детям, ни женщинам лошадей доверить нельзя.
Арона позвали на совет. После некоторых трений, возникших в результате того, что Арон отказался говорить о своем прошлом, один из селян резонно заметил: «Мне кажется, лошадям все равно, чужак с ними или местный».
Соломон поддержал селянина: если Арон убежит с лошадьми или заведет их в болото, он должен будет каждому по новой лошади купить. Руберт, брат Хельги, тоже вставил свое разумное слово, и старейшина решил подписать договор о найме.
К слову, режиссер упомянутого выше фильма «Снежная страна» Ханс В. Гайссендерфер свел эту сцену торга к минимуму, а зря, занятный мог бы получиться эпизод. Следует отметить, что вообще ландшафтные сцены с лошадьми у Гайссендерфера вышли одними из лучших, ему удалось передать всю скудость северной природы и все ее очарование.
Итак, Арон с лошадьми оказывается у подножья горы Наттмюрберг. Работы ему на лето хватит, а что осенью будет, о том скитальцы не думают.
«Раньше странникам хотелось вырваться из своей жизни. Они путешествовали месяцами, годами. Многие из них не вернулись. Они встречались на бесконечных дорогах и сразу узнавали друг друга. Всех их выгнали на дорогу одни и те же причины — тревога, стыд, невыносимость бытия».
Арон объезжал окрестности верхом на Бальдре. Лурв бежал за ними, иногда отбегал к болотам, поднимая своим лаем стайки непуганых птиц. Арон знакомился с местностью, здесь ему предстояло провести целых три месяца в компании лошадей. Или не только?..
Кто следит за каждым его шагом? Что за незнакомка? Зачем не прекратит она эту странную игру? К чему он ей? И почему от ее взгляда, заштрихованного ветками, его бросает в дрожь?
Серебряной Инне около двадцати, но голова у нее вся седая — седая с детства, одни говорят, что такой она уродилась из-за жизни нелегкой. А у кого в Хохае жизнь легкой была, у шести ее мертвых братцев и сестриц?
Раньше, когда мать Инны, Хильма, была жива, она останавливала Кновеля, отца-горбуна, и он не так ярился на дочь, а теперь… В сенях у Кновеля стоит гибкая, прочная и злая розга по имени Лага, алчущая спины седовласой девчонки.
«У него было много плетей и палок, и все они назывались на букву „Л“: Лиза, Лота, Лина… теперь пришла очередь Лаги. Кновель тщательно выбирал ее: Лага оказалась на редкость прочной. Хранил он ее в углу в сенях. Инне самой приходилось за ней ходить».
Кновель ходит боком. Когда-то он был сильным, сам валил деревья в этом краю. Одно из них отомстило ему, упав на спину, оставило печать в виде горба. Вот Кновель и лютует на жизнь. Не дает никому покоя. Вот и жену в могилу свел. При жизни матери все ограничивалось побоями дочери, хотя иногда отец еще и клочья волос из ее головы выдергивал. Теперь же он вынуждает Инну делать постыдные вещи, и ей пришлось отречься от самой себя. Однако матерью, чье место она заняла на ложе отца, Инна тоже становиться не собирается. Должно же в конце концов что-то случиться, произойти в ее жизни? Да, она будет заменять мать, но только пока. Не всегда же крутиться ей, как заведенной: утром в хлеву, днем по дому, ночью — в постели у сластолюбивого отца.
Автор книги ничего не стесняется и ничего не боится. Вообще инцест в «скандинавской» прозе явление достаточно частое, по крайней мере, обращающее на себя внимание, а «Серебряная Инна» — точно книга не для ханжей. Сцены насилия Кновелем собственной дочери даются в подробностях, как если бы Рюнель писала очерк для газеты или отстукивала на машинке итоги следственного эксперимента. Прием этот, следует отметить, хорошо работает на автора.
Время идет, Инна взрослеет, в ее руках появляется сила, столько силы, сколько необходимо, чтобы оттолкнуть отца, когда он захочет ее взять. Но хоть отец временно отстал от нее, все равно ей кажется, что горб его перекочевал и на ее спину, и теперь он давит, причиняя нестерпимую боль, такую, что иногда Инне даже не хочется подниматься с постели. И тогда она молит Иисуса избавить ее от невыносимой доли.
Именно в такой момент она и повстречала пастуха Арона. И эта встреча изменила ее, придала ей сил. Теперь она знает, как и чем ответить на слова отца: «Сегодня ты будешь спать со мной».
Раньше Кновель не пускал дочь с хутора никуда, прятал от людей, теперь же Инна решила сама, без отца, поехать в село и продать собственноручно изготовленные ею масло и сыр. И появление Серебряной Инны в сельмаге стало целым событием, причем не только для Инны.
О том, что Инна и Арон начали встречаться, не знал никто кроме собаки. Природные условия в этой части Швеции таковы, что с наступлением первых холодов все отправляются по своим хуторам, мало кто с кем видится зимою. Поэтому Арон с Инной решили, что будут оставлять друг другу записки в тайном месте, на ничейной полосе. Переписка поможет им пережить друг без друга будущую зиму.
Еще осенью, после того, как Арон сдал лошадей и вернулся в Крокмюр, он решил, что зимой одолеет всю Библию целиком. Библия поможет ему разобраться в себе. События лета оставили след в его душе. Всю жизнь он скрывался, никому не доверял тайну своего прошлого, а тут весь раскрылся перед Инной. К тому же ему надо было как-то сообщить о своих серьезных намерениях Соломону и Хельге. С Библией в руках ему будет легче это сделать. С такими мыслями Арон встретил зиму.
Зима Серебряной Инны прошла иначе, ей снова пришлось отбиваться от отца, пока успешно. Вот только в одном из этих противостояний отец упал и сильно расшиб голову. Теперь он не поднимается с кровати, лежит и говорит Инне непристойности, а Инна ухаживает за ним, следит, чтобы у старика не было пролежней. Весна не спешила с приходом, продолжал идти снег, лед долго не желал таять, и все-таки весна наступила, и влюбленные снова встретились.
«Оставшись с ним впервые тем летом, Инна плакала. Это было похоже на возвращение домой, жесткое и ощутимое, как после долгого падения. Инна вцепилась в него. Мертвой хваткой. Арон был для нее целой местностью, целой страной».
Но счастье их длится недолго. Влюбленные распрощались осенью, полные надежд и планов на будущее. Но в заколдованном уголке мира Хохай не меняется ничего. Здесь все будто замирает навечно. Здесь то, что привиделось, не слишком отличается от того, что происходит на самом деле. Ни Арону, ни Серебряной Инне судьбу не провести. Зимней свадьбы, которую они рассчитывали справить в доме Соломона и Хельги, не будет.
Хохайские Ромео и Джульетта станут добычей не родовой вражды, но хищного льда: Арон провалится под лед озера, оставив Инне заплечный рюкзак, а Инна, для которой Арон был целой местностью, целой страной, спустя годы замерзнет посреди своего двора, колодца, рядом с дверью дома, в который позже судьба занесет и безымянную горожанку.
Инна теряет своего возлюбленного, а отец поднимается с кровати — он хочет своего, хочет Инны. Находя в себе последние силы, Серебряная Инна уходит от отца, прячется от него в хлеву, уходит к домашним животным, которые лучше многих людей, уж точно лучше ее отца.
Интересно, что режиссер фильма «Снежная страна» Ханс В. Гайссендерфер, до того очень корректно обращавшийся с книгой Рюнель, в этом месте вдруг позволяет себе уйти от оригинала в сторону. В его фильме Инна — кстати, совсем не седая, а чрезвычайно прехорошенькая барышня — не просто уходит в хлев, но, не выдержав тирании отца, убивает его несколькими ударами ножа.
Сцена убийства происходит в спальне родителей и снята таким образом, что зритель ее не видит. Отчего сцена становится еще страшней.
Ханс В. Гайссендерфер позволяет себе еще одну вольность: он показывает нам Арона, провалившегося под лед и замершего там. Еще одна тяжелая сцена (сколько их всего в фильме). Остается только пожалеть, что в фильме совсем не прозвучала тема, связанная с песней Владимира Высоцкого. Несомненно, она добавила бы фильму еще одно измерение. Примечательно, что в фильме, как и в книге, со смертью Арона история Серебряной Инны как бы обрывается, хотя режиссер пробовал дополнить ее фотографиями из семейного альбома, пробовал добавить теплой краски, показав найденные в доме умершей старухи Инны детские игрушки, дневник Арона, турецкую заколку для волос.
Законы избранного Элизабет Рюнель жанра таковы, что история Серебрянной Инны возникает отчасти в воображении безымянной героини книги. А сама героиня, несомненно, является аlter ego писательницы.
Безымянная рассказчица вновь пускается в воспоминания о своей собственной жизни и об ушедшем муже. Перед ее глазами снова встает та памятная ночь, когда она поссорилась с мужем: они будто превратились в насекомых, готовых убить друг друга.
«Я старалась не вникать в твои планы на жизнь без меня. Я крепко держалась за свою решимость, не выпуская ее из рук. И ты меня не бросил. И это произошло не просто так. Это было решением. Ты сказал мне „да“».
А потом все переменилось, взгляд его стал полон нежности, нежности без острых углов: «Закрой глаза и лежи спокойно». Они даже съездили вместе посмотреть дом, где должна была жить она с детьми, и куда он собирался приходить к ним в гости. Но все напрасно. Ее судьба повторит судьбу Серебряной Инны:
«Много лет я позволяла дням приходить и уходить. Я чем-то занималась, с трудом помню, чем именно. Воспитывала детей, работала, переезжала из дома в дом. У кошки родились котята, собака умерла. Не знаю. Я правда не знаю. Была влюблена. Предана. Заперлась в себе».
История Серебряной Инны — часть истории рассказчицы и ее мужа. Инна будто уступила рассказчице свое место. На время. Элисабет Рюнель туго вплетает истории двух женщин одна в другую, демонстрируя нам единство двух осиротевших душ, для которых все, что отделяет их друг от друга — к примеру, сорок лет жизни — не более чем условность. Следует сказать, что именно этого удалось добиться и режиссеру ленты «Снежная страна», он вообще никак не отделяет события, разнесенные во времени.
Мы начали нашу беседу с «единого», которому любовь придает множественно число. Элисабет Рюнель своим романом наглядно демонстрирует нам, как это происходит в цепочке поколений. Небольшой, полный сдержанных эмоций и недоговоренностей роман шведской писательницы местами звучит, как чудом долетевший до нас отрывок давних сказаний, столь же красивых, сколь и леденящих душу жестокостью прежних веков. На страницах этой книги любовь без отчаяния невозможна, она и принимает форму отчаяния. И все же «Серебряная Инна» — книга со светлым концом, в котором исцеление приходит вместе с новой жизнью: «— У тебя родится красивое дитя. Все в него, — сказала Хельга, поглаживая Инну по серебряным волосам. — Красивое дитя».
В книге вообще много игры света, благодаря которому понимаешь, что все продолжится, конец будет похож на начало, а начало — на конец. И будет кто-то стелить для кого-то белые поля хриплым голосом Владимира Высоцкого.
Безымянной рассказчице останется только похоронить Инну, спустя много лет. Это дождь смывает все следы, а снег, напротив, сберегает для нас чужое прошлое. Мы же со своей стороны сохраним интригу, не станем рассказывать, что же побудило «вечного странника» отправиться в странствие по свету, какой такой страшный грех он совершил. Сокроем мы от читателя и настоящее имя Арона.
Элисабет Рюнель в своем романе-саге расширила временные границы до рек вавилонских, на которых «сидят и плачут» о потерянном Сионе, знает, как ей примирить мертвых и оставить надежду живым. Для того хроники или их подобия и пишутся.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
