Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
Издательство «Текст» не лукавит, когда сообщает на официальном сайте, что более тридцати лет с удовольствием балует нас «хорошими книгами», думается, в ряде случаев — весьма и весьма хорошими. Отдельной похвалы заслуживает и то, с какой тщательностью издательство разрабатывает концепцию книжных серий вообще и «семейного» в романа частности. В серии «Семейный роман» уже вышло немало интересного — и такие, на первый взгляд, не явные образцы этого жанра, как «Сага о Бельфлерах» и «Исповедь моего сердца» Джойс Кэрол Оутс, и безусловная классика жанра — «Дом о семи фронтонах» Натаниеля Готорна, изысканнейшая «Белла» Жанна Жироду… И вот теперь издана под одной обложкой знаменитая трилогия Эрве Базена «Семья Резо» — вернее, если быть точным, переиздана, потому как все три романа — «Змея в кулаке», «Смерть лошадки» и «Крик совы» — издавались у нас еще в советские застойные времена.
Вообще Эрве Базен был одним из самых обласканных в ту кумачовую пору французских писателей. Его искренне любил советский читатель и немало обхаживал советский чиновник, вероятно, надеясь обрести в Базене еще и «верного проводника» в непредсказуемом буржуазном мире. Об этом красноречиво свидетельствует врученная писателю в 1980 году Ленинская премия. Стал ли Эрве Базен «верным другом» Советскому Союзу мы не знаем, но известно, что за мир во всем мире он боролся активно. Острота французского писателя, историка и дипломата Роже Пейрефетту: «Эрве Базен получил две премии, которые составили пару: Ленинскую премию за мир и Премию за черный юмор», — возникла не случайно. Базена у нас печатали даже в знаменитом «трилистнике», в серии «Мастера современной прозы» (знаменитая книжная серия, выпускавшаяся в 1971—1991 годах сначала издательством «Прогресс», а затем издательством «Радуга»), за изданиями которой до сих пор охотятся современные любители книги.
17 апреля прошлого года отмечалось 110-летие со дня рождения Эрве Базена. Он прославленный писатель, представитель «прогрессивного крыла современной французской литературы», президент Гонкуровской академии, написавший такие запоминающиеся произведения, как «Анатомия одного развода», «Встань и иди», «Ради сына» и ряд других, включая последние книги «Зеленый храм», «Полуночный демон», «Школа отцов», «Новый день».
Три знаменитых базеновских романа, вошедшие в книгу издательства «Текст» — вместе и по отдельности — сравнивали с такими литературными шедеврами, как «Бильярд в половине десятого» Генриха Белля, «К востоку от рая»/«На Восток от Эдема» Джона Стейнбека, «Мемориал. Семейный портрет» Кристофера Ишервуда, трилогией Филиппа Эриа (земляка и современника Базена) «Семья Дуссардель» и др. Более того, знакомясь с такими произведениями уже наших, отечественных авторов, как «Тяжелый песок» Анатолия Рыбакова, «Сага о Певзнерах» Анатолия Алексина, «Московская сага» Василия Аксенова, мы тоже невольно пользуемся излюбленным навигационным приемом и выстраиваем аналогии с трилогией Базена.
Когда рушатся незыблемые основы человеческого бытия, когда принадлежность к тому или иному полу становится вопросом «плохой» или «хорошей» погоды, а переход из одного гражданства в другое — вопросом курса валют и налоговых льгот, всякие разговоры о родовом гнезде, о семье и, тем паче, о таком литературном явлении, как «семейный» роман, начинают казаться страшным анахронизмом. Критики и литературоведы чувствуют себя как-то неловко, то ли дело «Тропик Рака» Генри Миллера или «Это я — Эдичка» Эдуарда Лимонова — вот где все по-современному зыбко и так мало строительного камня для возведения благопристойной семьи.
Однако, как это не парадоксально, «семейный» роман, несмотря ни на что, живет и процветает. Читателю по-прежнему интересно наблюдать за развитием и этого литературного жанра, и такого социального явления, как семья. Чем это можно объяснить, ностальгией по старому и доброму времени или чем-то еще? Трудно сказать. Хочется верить, что интерес читателей не случаен — кто знает, вдруг человеку в будущем предстоит «вернуться в семью». В большую, обычную семью. И кое-кто из счастливцев, дабы скрасить длинную дорогу в Эдем, возможно, воспользуется для этого трилогией Базена.
Все писатели родом из детства
Когда-то Эрнест Хемингуэй сказал, что стартовой площадкой большого писателя является счастливое детство, счастливое — как Париж, как праздник, который всегда с тобой. И все папе Хэму верили — до тех пор, пока не вышла книга Мэри Дирборн «Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника: первая полная биография». Тогда-то мы и узнали, что детство Хемингуэя было отнюдь не таким уж безоблачным, как нам казалось. К примеру, у будущего культового писателя, воистину властителя дум целого поколения, были чрезвычайно сложные отношения с матерью — быть может, из-за них он и «переезжал» всю жизнь с одной войны на другую, просто сам себе не отдавал в том отчета.
У нашего героя Эрве Базена «счастливое детство» вроде бы никак не было связано с писательским дарованием, но и его отношения с матерью, которую он позднее изобразил в романе «Змея в кулаке», складывались непросто — настолько, что к двадцати годам из-за частых конфликтов с ней будущему писателю пришлось покинуть дом. Но все по порядку…
Жан-Пьер Мари Эрве Базен родился в 1911 году в городке Анже, в набожной буржуазной семье. Несмотря на мучительные воспоминания о детстве, он всю свою жизнь оставался привязан к родным местам — именно там и происходит действие большинства его романов. Отец писателя был профессором католического университета, род Базенов вообще одарил Францию несколькими преуспевающими буржуа, юристами с громкими именами, одним «бессмертным» писателем, членом Академии, и одним смертным епископом.
Мать находила Эрве Базена непохожим ни на кого из предков, зато она видела в нем собственные черты: ребенок казался ей чрезмерно своенравным и заносчивым, и это накаляло атмосферу в семье. Справедливости ради следует заметить, что будущий писатель действительно был из разряда бунтарей.
Бежав из дома в возрасте двадцати лет, он оказался в Париже, чтобы заработать себе на пропитание, продавал платки и носки на улице Лепик, был каменщиком, штукатуром, плотником, электромонтером, что не помешало ему поступить в Сорбонну на факультет литературы.
В 1946 году Базен создает поэтический журнал «Раковина», который вышел всего лишь в восьми книжках. В 1948 году он получает премию Аполлинера за первый сборник поэм «День», однако по совету Поля Валери решает бросить поэзию, чтобы полностью посвятить себя прозе.
Концептуальная метафора — «мать-змея»
Увлечение поэзией, что ни говори, непременно откладывает печать на прозаике, в особенности, если поэтом он так и не стал. Тут и Валери не в силах помочь.
Проза Базена поэтична настолько, что ее, наверное, можно назвать «прозой поэта», которая хорошо знакома русскому читателю по целому ряду авторов, и которую мы часто ставим выше прозы, лишенной поэтического начала.
«Поэтическое начало» у Базена — это умение решать чуть ли не все писательские задачи при помощи метафоры. У Базена она работает по принципу «матрешки», а роман он пишет как одно большое стихотворение. И когда Базен хочет вернуться к «прозаическому языку», на читательскую удачу, у него это не всегда получается.
«Змея в кулаке» — роман ретроспективный, глаголы тут в прошедшем времени. Базен, достойный ученик Пруста (а возможно и Набокова, в ходе чтения такое шальное подозрение возникает несколько раз) вглядывается в прошлое, будучи вооруженным всей необходимой для него оптикой. Несмотря на это, полностью зависимые от автора, мы не можем со стопроцентной точностью назвать время действия романа. Автор удовлетворяет наше законное любопытство лишь отчасти, когда сообщает нам, что «мягкое, но устойчивое лето», описываемое в книге, случилось лет эдак двадцать пять назад: «Во времена, к которым относится это повествование, то есть лет двадцать пять назад, наш край был куда более отсталым, чем теперь». Естественно, первое, что делает активный читатель, это отнимает двадцать пять лет от времени публикации романа — 1948 год. Базену на тот момент тридцать семь, немало для начинающего романиста. Предположим, он писал роман три или даже четыре года, а может быть и все пять, ведь шла война, а Базен был участником Сопротивления. Короче, с люфтом в два-три года, мы устанавливаем цифру 1918 год. События книги разворачиваются в Кранском крае, в родовом гнезде старинного семейства Резо под названием Хвалебное — «характерный образец лжезамков, любезных сердцу старой буржуазии». Что из себя представляет это самое Хвалебное, автор разъясняет нам в самом начале:
«Хвалебное. Великолепное название для песнопения падших ангелов или мелкотравчатых мистиков. Однако поспешим пояснить: речь идет просто-напросто об искажении слова «хлебное». Но добавим также, что «не хлебом единым жив будет человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих», и искажение это может быть оправдано, ибо, поверьте, в Хлебном ли, в Хвалебном всегда выпекали опресноки».
Это, конечно, тоже метафора, одна из тех, которых в романе, как мы уже говорили, множество (роман французский, и читателю надо это учитывать). Но она с первых же страниц задает направление, показывая нам, каков он на самом деле, описанный автором тип «выродившегося галла» (в первую очередь — буржуа.) Не это ли скандальное для того времени направление так возмутило мадам Колетт, многим обязанную высшим слоям общества, Колетт, саму умевшую, как никто другой, сыграть на дудочке скандала, что она выступила категорически против вручения роману «Змея в кулаке» Гонкуровской премии.
Успех у романа был мгновенный, публика прежде всего разглядела в нем сатиру на буржуазное общество. Не без споров, но книга все же была принята литературным истеблишментом Франции «на ура». Немалая заслуга в том принадлежала литературному критику, историку литературы Морису Надо, больше полувека слывшему «арбитром изящного», — личности не менее легендарной, чем Коллет.
В основу сюжета романа «Змея в кулаке» положены сложные и весьма запутанные семейные взаимоотношения. Семья Резо — славный галльский род, которому завидует буржуазия и который с завидным постоянством принимает дворянство. Одна половина прославленного рода — отчаянные храбрецы-офицеры, чрезвычайно консервативные депутаты-консерваторы в парламенте «ихней» республики, священники и прочие достойные люди. Другая половина — банкиры Плювиньеки, предприимчивые буржуа. На дочери сенатора Плювиньека женится отец героя, Жак Резо, доктор права, преподаватель Католического университета — существо мягкое, безвольное, возможно, на фоне своей истеричной, напрочь лишенной чувства жалости супруги. Конечно, это брак по расчету: за девицу давали внушительное приданное — триста тысяч франков. На эти средства несколько поколений Резо, принеся в жертву одного из членов своей семьи, могли жить в особняках, будучи уверенными, что крыши их не начнут течь прежде срока.
Усадьба в Хвалебном хоть и была, по заверениям автора, похожа на другие, а все равно она — Дом (с большой буквы), и дело не в том, сколько в нем комнат, тридцать две или тридцать четыре. Для автора и его героя Дом — как Город (Рим) для древнего римлянина, начало начал, точка отсчета.
Главный герой романа, молодой человек по имени Жан Резо, от лица которого ведется повествование, аlter ego автора, с самого детства подвергается нападкам со стороны собственной матери, устанавливающей в доме-усадьбе в Хвалебном железные правила поведения. Когда мать унижает собственных детей и подавляет в них волю — это болезнь. К сожалению, болезнь матери не может не сказаться на судьбе ее детей.
Роман начинается с еще одной развернутой метафоры — главный герой, маленький Жан по прозвищу Хватай-Глотай (все в семье Резо имеют свои прозвища) ловит гадюку. Та утомилась, заснула и не заметила ребенка. Жан успел схватить ее за горло до того, как змея могла ужалить его.
«Я схватил гадюку за шею, у самой головы, и сжал ее, вот и все. Змея внезапно взвилась, как пружина, выскочившая из корпуса часов, а этот корпус был жизнью моей гадюки, — отчаянный рефлекс, в первый и в последний раз запоздавшей на одно мгновенье гадюки».
Само описание этой битвы, решающей и для змеи, и для маленького Жана, символично. Да и метки «класса писательской игры» повсюду: змея — посох Моисея, змея — история Адама и Евы. Правда, в Библии — змий-искуситель, а тут у змеи женские глаза, определенно женские, можно даже сказать, материнские. Но Жан поймет это позже, когда вернутся из Китая его родители с маленьким братцем. А пока что мальчик бежит домой, чтобы провести над трофеем «научный эксперимент», «поразмыслить» и заодно, конечно же, показать гадюку домочадцам. Впрочем, реакция их оказалась совсем не той, какую он ожидал увидеть.
Жан держал змею за хвост, когда тишину Хвалебного оборвал испуганный вопль мадемуазель Эрнестины Лион, на который слетелись тетушка Тереза, горничная, гувернантка, глухонемая кухарка, аббат, бабушка…
Бабушка, пожалуй, самое теплое создание во всем романе. На страницах книге жить ей отведено совсем немного, но за это недолгое время бабушка успеет поделиться с внуками любовью и оставить по себе светлую память у братьев-мальчишек — Жанна и Фреди. Одним словом, она уйдет из жизни, как положено умирать положительным героям в «семейных» романах. Родителей мальчишек, супругов Резо вызовут телеграммой, однако приедут они только через восемь месяцев, что само по себе показательно. Так или иначе, место бабушки займет мать.
«Бабушка умерла. Появилась мать. Идиллия становится драмой».
Уже на перроне, встречая родителей, герой романа понимает, что их ожидает: «Мы с Фреди рыдали». Первым делом госпожа Резо увольняет слуг в Доме без выходного пособия, причиной тому чрезмерная забота о ее детях. Особенно ей не нравится, когда слуги становятся на их сторону, из жалости ли к детям или из верности бывшей хозяйке, так невовремя почившей в бозе.
Достается и отцу, но больше всех все-таки Жану, мать буквально глушит его пощечинами, дело доходит до синяков, которые отец старательно не замечает. Главное в семье —распорядок, самое важное, чтобы все шло по звону колокольчика, и никаких потаканий младшим…
Дети награждают мать прозвищем Психомора, которое подхватывает весь Дом. И мать, зная, как ее называют, делает все, чтобы оправдать свое прозвище. Жан, в свою очередь, не хочет мириться с таким положением вещей и старается различными способами противостоять матери.
Читатель становится своего рода молчаливым свидетелем материнской жестокости на протяжении всей книги. При этом он не раз и не два будет задаваться вопросом: можно ли так писать о матери, какой бы плохой она ни казалась? Не нарушает ли Эрве Базен элементарные нормы этики? Не есть ли этот роман, как и несколько других книг писателя, попытка изжить его собственную детскую травму? Выдержит ли аббат на исповеди рассказ Жана о том, как мать чуть не утонула стараниями собственного сына?
«Я крутанул руль в обратную сторону, и лодка проплыла над самой ее головой, царапнув ее днищем, обшитым листовым железом, мне удалось отдалиться на такое расстояние, чтобы она не могла ухватиться за борт. Делая вид, что растерялся, я нарочно выронил весло».
Жана поддерживает и Рохля (Фердинан, Фреди):
«— Вылезет! Вылезет, окаянная! Надо ее ногой по башке двинуть!»
Даже их младший брат по кличке Кропетт (Марсель) при виде тонущей матери издал непонятные звуки, которые можно было понять по-разному — то ли он испытывал тихую радость, то ли боялся последствий. Стоит ли говорить, что они были…
А что касается аббата-духовника, то свое отношение к религии Базен обозначает в романе весьма определенно: религия — это «спасательный круг», способ существования в мире с определенными правилами, которые уже давно пора бы и обновить…
Роман, начинающийся с развернутой метафоры, метафорой и обрывается: «Благодарю тебя, дорогая матушка! Я тот, кто идет, стиснув змею в кулаке». Открытый финал свидетельствует о том, что Базен, сознательно или нет, мостил дорогу своему следующему роману. Скорее все же по-писательски неосознанно, поскольку продолжение истории, где главным героем является все тот же Жан Резо, появилось лишь в 1950 году, когда вышел еще один автобиографический роман Эрве Базена «Смерть лошадки». Перед ним автор успел опубликовать ещу одну книгу, не связанную с драмой Резо, — роман «Головой об стену».
Бог вне игры
Вторая книга о семье Резо, как первая и третья, написана от первого лица, что, несомненно, добавляет всей саге экспрессии. Базен приближается к своим героям на расстояние, опасное для фокусирования, но зато позволяющее видеть мельчайшие подробности и с их помощью складывать точные психологические портреты:
«Вязанный жилет, восемь крошечных пуговок, и все застегнуты. Умилительный жилет, чуточку угловатый, как и все, что подчеркивает в туалете мужа неусыпные заботы жены… Жилет, превращающий это директорское пузо в чрево отца семейства».
Так он описывает господина Фелисьена Ладура, в кабинете которого оказывается на первых страницах книги главный герой, Жан Резо. Господин Ладур — родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом кожевенной промышленности. Он человек, начисто лишенный воображения, хотя и является директором процветающей фирмы по изготовлению предметов религиозного культа.
В тот момент, когда Жан, оканчивающий колледж и имеющий отношение к религии, появляется в его кабинете, Ладу рассматривает в лупу образчик распятого Христа, поднеся его фигурку к единственному глазу.
Читатель, уже знакомый с «правилами игры» Эрве Базена и помнящий, как образ змеи в первом романе проецировался на образ матери, понимает, что и этот роман автор начинает с концептуальной метафоры. Взять хотя бы тот факт, что весь стол завален образцами распятого Христа, но эти Иисусы, ждущие поклонения, имеют не мученический, а скорее спортивный вид: «Казалось, они вот-вот начнут дружно выполнять упражнения шведской гимнастики»…
Мы узнаем, что мсье Резо, отец Жана, и барон де Сель д’Озель, дядя Жана, связаны с этой процветающей фирмой «самыми благочестивыми отношениями». Однако Ладур открыто, «самым простодушным образом» насмехается над родовитым семейством:
«— С давних времен ваше семейство гордится тем… Короче, оно вложило в наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите свободно и снимайте берет».
Все дело в том, что родители Жана выбрали торговца Ладура ему в опекуны. Деньги, деньги, деньги… Просто так они никогда не даются. Вот кузина Жана Эдит, представительница старинной семьи, вынуждена терзать своими аристократическими пальчиками клавиатуру «ундервуда». Ладур взял девушку к себе в секретарши и еще не доволен, говорит, проку от нее мало, и если бы не настойчивая просьба барона де Сель д’Озель, он давно указал бы ей на дверь… Жану тоже приходиться несладко, юному бакалавру предстоит переехать в дом Ладура, вернее, на виллу «Армерия».
На сей раз автор снабжает нас точными координатами романа во времени-пространстве — вилла «Армерия», двадцать четвертого июля 1933 года. Именно в этот день Жан знакомиться со всеми Ладурами. Поначалу они настолько ошарашивают его своей простотой и искренностью, что юный бакалавр даже не может разобраться, кто они: «Простаки? Лицемеры? Святые? Слабаки?». Их близость друг к другу — и соль, и сахар. Они даже не стесняются постоянно целоваться взасос, но если кому-то из них приспичило поссориться, то бранятся они также легко — не насмерть, конечно, до первой слезы, чтобы сразу после этого без помех помириться. Видно, слово «ярость» из словаря Ларусса этому семейству не знакомо. Жану даже кажется, что он, наконец, обрел теплый семейный круг.
«В восемнадцать лет меня стали обучать детству — детству, которого я не знал и которое с давних пор считал как бы убожеством, слабостью, беззащитностью против родительской десницы».
По мнению Ладура, очень важному для читателя, Жан — один из тех, «кого опасно проветривать слишком быстро». Только уже к концу месяца, то есть через неделю, Жан приноровился новому месту настолько, что стал проявлять интерес к дочерям Ладура. Выбор его пал на Мику (Мишель), старшую из сестер. Стоит ли говорить, что развитию этой любовной линии помешала все та же Психимора, мать Жана. На виллу «Армерия» пришло письмо, в котором она писала, что Жану пора определиться с профессией, что он должен участвовать в подготовительном семинаре в приорстве Сен-Лу, после которого обязан поступить на юридический факультет Католического университета. Тут-то и выясняется, что на самом деле Жан мечтает поступить в Школу журналистики, что он хочет писать, только вот журналистика — неподходящее занятие для отпрыска благородного семейства Резо. «Журналистика открывает множество путей, но только когда ее бросишь, так лучше вообще за нее не браться», считает отец Жана.
И Жану приходится вернуться в город, в дом, где они жили с бабушкой еще до приезда родителей, а затем в Хвалебное, чтобы встретиться там с родными и двоюродными братьями и побеседовать с родителями о будущем.
С разлукой его чувство к Мику только окрепло. А дальше жизнь полетела вперед: Гитлер, кофе с молоком по утрам и Мику, Мику, Мику!..
Судьба, сжалившись над Жаном, возвращает его в «Сантиму», процветающую фирму господина Ладура, продолжающую заниматься изготовлением предметов религиозного культа. Жан то корпел над бухгалтерией, то занимался производством, то обслуживал заказчиков, то сидел в канцелярии… И все ради нее, ради Мику. Ему неважно, «что Мику — дочь торговца во храме, и что семейные добродетели Ладуров можно точно оценить по прейскуранту благодати», зато это очень интересует Психимору. Она уверена, что это вовсе не любовь, это — «молочный месяц», период поцелуев. И вообще, мыслимое ли дело объединить Резо и Ладуров… «Это же патология!»
Мать, да и отец Жана, сделают все, чтобы расстроить их отношения, они даже явятся к Ладуру с ультиматумом. Что останется Жану? Только бежать в Париж. Какие только занятия он там не испробует, даже в роли слуги побудет… И хоть Мику никак не идет из его головы, однако молодость берет свое: сначала он закрутит роман с горничной Эммой, так похожей на Мику, а потом вступит в длительную связь с разведенкой Поль, милой, снисходительной, у которой все в прошлом… А потом поступит на филологическое отделение Сорбонны и встретит там Монику — она тоже будет похожа на Мику, но только поначалу. А после того, когда у новоиспеченной четы Резо появится малыш, объявится и Психомора… Она никогда не простит сыну, что он счастлив без ее на то разрешения. Ну, если вы счастливы, с ненавистью бросит мать, «тогда это конец всему! Значит, лошадка уходилась!»
Роман снова заканчивается на метафоре. «Смерть лошадки» знаменует избавление Жана Резо от полученной в детстве травмы. Его Мать уходит в заснеженную даль, превращаясь в точку на белом фоне.
Совы ухают — караван идет
Только спустя двадцать два года после выхода своей первой книжки о семье Резо, Эрве Базен публикует «Крик совы», последний роман в трилогии. Писать третью вещь с одним и тем же героем, когда во втором он исцеляется от своей главной психологической травмы, а персонаж, к этой травме причастный, растворяется во времени-пространстве — мулета для литературных критиков и предсказуемая потеря завоеванного читателя. Однако Базен, как и его герой, по натуре бунтарь и к вызовам подобного свойства ему не привыкать. Удивительно, но «Крик совы» захватывает читателя сразу же. Концептуальная метафора в первых абзацах, задающая тон всей вещи — это уже фирменный знак Базена: он понимает, что предыдущими двумя частями трилогии воспитал своего читателя, и тот именно этого от писателя и ждет. Базен и тут упрям, он более тщательно маскирует, «упаковывает» метафору, делает ее практически незаметной, ускользающей от внимания. Вода!.. Вот с чем должен ассоциироваться у перворазрядного читателя третий роман о клане Резо. Автор усыпляет нашу бдительность паром ванной комнаты, утренним ритуалом, струями душа, дрожью водопроводных труб, поющих исключительно для одной семьи… Базену оказывается достаточно одного зарешеченного окна в ванной комнате, чтобы сходу запустить сюжет. На улице завывает ноябрьский ветер, в окошке (встань до половины и высунись) можно увидеть реку, вышедшую из берегов Марну, и лодки, а в одной из них заметить своего сына Обэна…
Автор буквально зашвыривает читателя во влажное, теплое нутро романа: кто такая Саломея? А кто Бландина? И еще Бертиль? Всех их же не было в первых двух книгах.
«— Ты закончил? — кричит через дверь Саломея. — Теперь можно мне?
(… … …)
— Пять минут — и я готов, детка!
Интересно, почему это я, не стыдясь, представляю себе Саломею в костюме Евы? Ведь не осмелился бы я вообразить в таком виде Бландину, ее сестру!»
Что это? Запоздалая дань набоковской «Лолите»? У нас ведь уже было подозрение, что Базен читал Набокова.
Воды очень много! Вот она затопила подвал, а вот по высокой воде приплыла мать Жана Психомора. Почти четверть века не видела она своего среднего сына, так похожего на нее характером. Что ей нужно? Зачем эта семидесятилетняя старуха появилась снова? Она ведь никогда просто так не приходит. И, действительно, явившись в дом Жана не просто так, она предлагает ему перемирие, по сути — сделку: они вдвоем должны выступить против Кропетта, младшего брата Жана. Уж очень тот себе на уме, мало того, что прибрал к рукам отцовское наследство, все, что принадлежало семье Резо, так еще, того гляди, оторвет с мясом и все принадлежащее Плювиньекам. Типичный «атрид во фланелевом жилете»! Ведь вот-вот помрет девяностолетняя бабка, мать Психиморы, держательница фамильных драгоценностей, недвижимости и столового серебра в стиле Людовика ХIV. Посему Жан должен приготовить свой «ситроен» и в означенный час, как только бабка испустит дух, привезти Психомору на парижскую квартиру Плювиньеков. Жан не сможет отказать матери в просьбе, и очень скоро она окажется в «ситроене» Жана вместе с ним и его второй женой Бертиль.
Да, Жан женат во второй раз. Несчастный случай, превратившаяся в лед вода отберут у Жана его любимую Монику, а у беременной Саломеей Бертиль — мужа, который в тот трагический момент был за рулем. Именно после этой, случившейся восемнадцать лет назад автокатастрофы, выжившие Жан и Бертиль решат быть вместе навсегда. Вот и выходит, что так приглянувшаяся Психоморе Саломея — не родная дочь Жана. Но и ею мадам Резо в свое время воспользуется так, как если бы она была ее кровной внучкой. Не все же наследство целиком должно попасть в руки младшего брата по прозвищу Кропетт, солидного буржуа, набравшегося американского духа и ставшего крупным предпринимателем.
Удивительно, но в последнем романе цикла о клане Резо мы сталкиваемся с семьей настолько дружной и крепкой, что даже мадам Психомора вынуждена признать, что ее незадачливому, деклассированному сыну крупно повезло в жизни, похоже, он и в правду обрел свое счастье.
Издательство «Текст» сделало верный ход, издав все три романа под одной обложкой. По большому счету, это и есть одна книга, просто трехчастная: прочитав второй роман, читатель заполнит лакуны первого, а прочитав третий — лакуны двух предыдущих. Все три части идеально подогнаны одна к другой. По своей архитектонике «Семья Резо» напоминает триптих в кафедральном соборе.
На редкость тонко Базен использует приемы и социологического исследования, и углубленного психологического анализа. Увлекаясь искусством психологического портрета, он с невероятным натурализмом — неслучайно в свое время прозу Базена критики сравнивали с прозой Мопассана — описывает нравы своего времени, схватывает его токи и пульсацию, и в то же время смывает все лишнее, отжившее.
Во Франции Эрве Базена по нашу пору почитают как перворазрядного «семейного романиста». В этой связи, наверное, не будет лишним напомнить, что сам мэтр говорил о романе как жанре и тех принципах, которых он придерживается:
«Роман позволяет наиболее емко, полно отобразить действительность, могучее и непрерывное течение жизни во всем ее многообразии и сложности, показать бесконечную галерею персонажей, их внутренний мир, их отношение к обществу и друг к другу. Словом, для меня роман, реалистический роман, — это бесконечное средство познания психологии человека, отображения и, если хотите, постепенного совершенствования общества».
Трилогия Эрве Базена «Семья Резо» — яркий пример того, как преображается «семейный» роман, когда ему придают национальные черты и в особенности — черты нового времени, у которого всегда есть своя миссия, своя цель, и которое с такой стремительностью оборачивается прошлым, как только эта цель оказывается выполненной.
Андрей Дмитриев: «„Семейный“ роман — тот редкий жанр, который произрастает исключительно на благодатной социальной почве»
Афанасий Мамедов Французский писатель Эрве Базен — один из тех зарубежных авторов, которых у нас переводили и публиковали довольно щедро. Он лауреат не только Гонкуровской премии, но и Ленинской премии, которую в СССР, ясное дело, просто так не давали, впрочем, как и любую другую премию. Эти два факта в разное время по-разному работали на репутацию писателя, в связи с этим первый вопрос: когда ты открыл для себя Эрве Базена, как относился к нему раньше и как относишься сейчас, когда все так до неузнаваемости переменилось?
Андрей Дмитриев Я впервые прочел Эрве Базена в юношеском возрасте. И по моим подростковым воспоминаниям он — весьма достойный, вполне основательный писатель, работающий в традициях французского реализма последней четверти ХIХ века. Интересная деталь к его портрету: в ранней юности им были увлечены многие мои сверстники. Но, к слову сказать, и поколение, идущее за нами, тоже проявляло интерес к творчеству Базена.
АМ Соглашусь с тобой, возможно, он писатель без особых затей, но очень крепкий, на полную использующий фундамент в виде французской классики, при этом остающийся писателем со своим узнаваемым голосом.
АД Да, голосом писателя буржуазного толка, а все буржуазное, как известно, всегда манит читателей. Хотя налицо парадокс — все свои премии Эрве Базен получил как раз за те произведения, которым, как считали, присуща антибуржуазная направленность…
АМ И одна из них — Ленинская…
АД Не будем заострять внимание на этом. Тем более что ее-то он точно за антибуржуазность получил — мнимую или действительную, что теперь уже и не так важно…
АМ А вообще многие ли писатели ХХ века воспользовались жанром «семейного» романа, чтобы обозначить кризис современного буржуазного общества?
АД Безусловно, и не только писатели ХХ века. Эрве Базен тому яркий пример, его трехчастная эпопея «Семья Резо» — по-настоящему сильная вещь, но ведь были и еще другие произведения — «Ради сына», «Встань и иди», «Супружеская жизнь», «Во что я верю»…
АМ А еще Базен писал и новеллы, и эссеистику. Кстати, начинал он как поэт, это Поль Валери переключил его на прозу. Но известность пришла к нему в первую очередь как к автору «семейного» романа, во Франции его даже называли «патриархом» этого жанра. А как ты, активно действующий писатель, относишься к жанру «семейного» романа?
АД Очень хорошо отношусь. В отечественной литературе тоже немало прекрасных примеров «семейного» романа. Например, с некоторыми оговорками к их числу можно отнести и «Анну Каренину» Толстого. В конце концов, весь Толстой объемнее границ каких-либо жанров — до такой степени, что как бы и вне их. Хотя он вроде бы и говорил, что «Война и мир» — книга народная, а «Анна Каренина» — кризис вида. В «Анне Карениной» фигурирует много семей, но все же главное там — не взаимоотношения людей внутри семейного круга, а их отношения с окружающим миром.
АМ Тогда что делает роман «семейным»? Для примера, «Будденброки» Томаса Манна можно назвать беспримесным образцом этого любимого читателями жанра? А еще такие его классические примеры, как «Сага о Форсайтах» Джона Голсуорси, «Семья Тибо» Роже Мартена Дю Гара?
АД Конечно. Могу назвать еще один по-настоящему «семейный» роман, с которым, возможно, знакомы не все. Знаешь, он произвел на меня достаточно сильное впечатление в юности и, можно сказать, повлиял на меня. Это «Древо человеческое» Патрика Уайта. До сих пор считаю этот роман великим. В свое время он получил Нобелевскую премию с формулировкой «За эпическое и психологическое мастерство, благодаря которому был открыт новый литературный материк».
АМ Красивая формулировка… Уайт ведь считается одним из выдающихся англоязычных романистов XX века, хотя родом он из Австралии.
АД Надо сказать, австралийские писатели вообще мастера писать многомильные семейные романы. И у них много хороших писателей. Вот я открыл для себя Патрика Уайта — может быть, благодаря великолепному переводу Натальи Треневой.
АМ Кто-то посоветовал тебе его прочесть?
АД Андрей Зорин — литературовед, историк, сын знаменитого нашего драматурга и прозаика Леонида Генриховича Зорина. Еще в пору нашего с ним студенчества он сказал мне: «В Австралии появился классный писатель, ты непременно должен его прочесть». И впоследствии я был чрезвычайно признателен Андрею — Патрик Уайт снабдил меня многими подсказками в жизни, в понимании самого себя, и помог мне как автору беллетристических произведений.
АМ То есть ты воспринял его прозу как некое наставление мастера…
АД Не столько даже как наставление с его стороны… Он словно советовал мне из своего австралийского далека, каким именно ключом воспользоваться в том или ином случае.
АМ Для молодого писателя подобная беспроводная связь вне времени, языков и материков чрезвычайно важна…
АД Несомненно, и подобные совпадения — большая удача. Хотел бы поделиться с тобой еще одним своим открытием, на этот раз, к сожалению, запоздалым. Очень сильное впечатление произвел на меня «семейный» роман классика греческой литературы, писателя, поэта, переводчика Костаса Тахциса «Третий брак». Перевела его Анна Ковалева и, на мой взгляд, сделала это замечательно.
АМ Кажется, он публиковался в 60-х в «Иностранке»… А где вышла книга?
АД Нет, в России в то время его не издавали. Он действительно выходил в «Иностранке» — но в нулевых примерно годах уже XXI века. А потом его выпустило издательство «ОГИ». И наши, и зарубежные критики представляют Костаса Тахциса, как одного из сильнейших писателей послевоенного поколения. Его «Третий брак» — более чем добротная семейная сага в декорациях греческой истории, наделавшая в свое время немало шума и рассказывающая о жизни одной большой семьи…
АМ В какое время разворачивается действие книги?
АД С начала ХХ века и до первых лет после Второй мировой войны. Эта книга совершенно не похожа ни на роман Патрика Уайта «Древо человеческое», о котором я говорил выше, ни, тем более, на «Семью Резо» Эрве Базена. Но я настоятельно рекомендую всем прочесть этот роман. Там очень много пересечений с нами, с нашей историей… Я уж не говорю о бесконечных семейных сварах, с помощью которых Тахцис держит читателя в тонусе от начала и до конца книги.
АМ Если исходить из того, что хорошее название — половина дела (по крайней мере, Умберто Эко посвятил правильно выбранному названию целую оду на полях «Имени розы»), следует признать, что «Третий брак» — название отличное. Хотел бы задать тебе вопрос уже как сценаристу: не правда ли, семейная сага еще и очень кинематографичный жанр? По крайней мере, многие семейные романы оказались экранизированы и весьма успешно.
АД Да, может быть. Но для самого кинематографа этот жанр очень трудный. Вместить его в рамки полноэкранного полуторачасового фильма очень не просто. Тут единственное спасение — сериал. Вот благодаря сериалу члены семьи, за которыми ты наблюдаешь на экране, постепенно становятся членами твоей семьи, и ты начинаешь жить их жизнью. Это идеальный момент, когда у двух видов искусства появляется возможность проявить себя вместе.
АМ Вернемся к литературе. Подавляющее большинство хрестоматийных примеров «семейного» романа представляют английскую и французскую литературу. Можно ли сказать, что там этот жанр особо выделяют? И в чем тебе видится разница между образцами «семейного» романа, выходившими на других континентах, и романами, представляющими английскую и французскую школу?
АД Конечно же, и британский, и французский «семейные» романы выделяются на фоне других. Думается, что, в первую очередь, за счет мощной традиции литературного описания буржуазного слоя и буржуазной семьи. Вообще это страны, в которых третье сословие победило, и за несколько веков оно создало свой собственный мир, свой космос. Аристократия стала не такой уж семейной, а у буржуа все по-прежнему строилось вокруг семьи, семейных состояний и тому подобное. Из этих двух мне больше нравится английский «семейный» роман, в котором представления о семье больше опираются на традиции. В центре внимания — члены семьи, близкие к ним и не очень люди и те, кто с ними связан.
АМ Джейн Остин?
АД Конечно. Но нет правил без исключения. Например, мой любимый роман Чарльза Диккенса «Крошка Доррит» — настолько мощный, что его даже в жанровые тиски загонять не хочется. На мой взгляд, здесь Диккенс взрывает изнутри сам жанр «семейного» романа, само понятие «дом», без которого нет этого жанра. В домах не только идет ровное течение жизни, там происходят и преступления, правда, не очень таинственные. Кстати, английский детектив и «семейный» роман — на самом деле родственные жанры. Большое значение и там, и тут имеет уклад жизни. Вот во французской традиции «семейного» романа вопрос уклада жизни все-таки не так важен.
АМ Но существует ведь еще и американский вариант этого жанра, причем как южноамериканский, так и североамериканский. Ярким представителем южноамериканского «семейного» романа можно назвать Габриэля Гарсиа Маркеса с его знаменитой сагой «Сто лет одиночества», а из современных североамериканских образцов, стоит, наверное, привести в пример «Сагу о Бельфлерах» (в оригинале — «Бельфлеры») Джойс Кэрол Оутс. А в наше время традиция зарубежного «семейного» романа жива?
АД Джойс Кэрол Оутс — это, на мой взгляд, блестящий американский писатель и уже классик. В свое время она произвела на меня очень сильное впечатление. Кстати, ты, наверное, знаешь, что она еще и новеллист, у нее есть потрясающие рассказы… Ее «Бельфлеры» — прекрасная книга, только почему-то она у меня никогда не ассоциировалась с «семейным» романом. Что касается других ныне живущих авторов, к сожалению, я не очень хорошо знаю их «семейные» романы, попадается — читаю, но заметок на полях не делаю.
Но могу посоветовать еще одного американского писателя — Джона Гарднера, современника Джой Кэрол Оутс. Гарднер виртуозный стилист. Он рано ушел из жизни, к великому сожалению, но прославился как раз семейным романом «Осенний свет», последним по времени из всего им написанного. В этом романе наблюдается то же смешение жанров, что и в «Бельфлерах», но голос — «гарднеровский» и ничей более. Старейшина семьи — старуха, которой все надоедает, — запирается у себя на чердаке, находит в куче ненужных вещей какую-то книгу и начитает читать совершенно умопомрачительный, дикий, масс-культовый роман без обложки и без первых двух страниц… И в какой-то момент все начинает смешиваться — события романа, который читает героиня, и семейные отношения вокруг нее, когда старуху изо всех сил пытаются достать с чердака…
АМ А вообще в чем тебе видится залог удачного «семейного» романа?
АД В благополучной жизни страны, когда становится возможным само существование семей со своим укладом. Распадающиеся семьи или такие, как у нас — «дан приказ ему на запад, ей в другую сторону», написанию «семейных романов» как-то, знаешь, не очень способствуют.
Пока в нашей стране семья будет исключительно «ячейкой общества», брошенной на произвол судьбы, и не более того, не будет у нас и основательных семейных романов, напоминающих британские, североамериканские или даже греческие и южноамериканские… Наши семейные гнезда создаются вопреки всему. Они трещат по швам с первого дня существования из-за элементарных бытовых мелочей. Эти ежедневные мелочи не связаны с каким-то коротким отрезком нашей истории, они переживаются вновь и вновь, из поколения в поколение, и никак не становятся нашим воспоминанием. А «семейный» роман — тот редкий жанр, что произрастает исключительно на благодатной социальной почве, за которой веками заботливо ухаживают.
АМ То есть литературного секрета тут никакого нет?
АД На мой взгляд, это как раз тот случай, когда нет каких-то особых ключиков-секретов. Повторюсь, «семейному» роману просто нужна семья, причем как минимум в трех поколениях. Тогда и писать интересно, и читать любопытно, и оторваться невозможно от слежения за историей — от этапа создания семьи, в котором принимали участие мифические прадеды с прабабушками, до какого-то драматического для нее момента, предельного накала событий, когда читатель до последней страницы не уверен, что отчий дом устоит. Кстати, почему в России по-прежнему нет хороших детективов в духе тех, что мы называем «английскими» детективами? По той же причине. Для классического «английского» детектива необходима упорядоченная жизнь и законы, соблюдаемые обществом. Когда все работает как машина, и вдруг на тебе, сбой. И человеку извне, сыщику-любителю или частному детективу, надо разобраться в его причине. Как скажем, это происходит у Дэшила Хэммета.
АМ Во многом согласен с тобой, но возникает резонный вопрос. Почему тогда в наше время, когда институт семьи переживает не лучшие времена, когда по швам трещит все, включая вопросы пола, той последней границы, о которой писали и Бертран Рассел, и Рудольф Штайнер, и Фрейд с Юнгом, — интерес к «семейному» роману не угасает нигде? Почему он только растет и там, и у нас, с чем это связано?
АД Про там и у нас мне говорить трудно, как там у них, я знаю плохо. Но точно могу сказать, что люди с интересом читают то, о чем они не знают, что находится далеко и потому размыто в своих очертаниях. Тут хоть американцев бери, хоть наших. Но, думается мне, момент ностальгии, конечно, тоже присутствует.
АМ Не могу все же согласиться с тем, что у наших соотечественников отсутствует интерес к семейной теме…
АД Должен сказать, что сейчас я наблюдаю иной процесс в семьях со средним достатком, не изгнанных, не исключенных из гражданского общества. Многие собирают историю своей семьи, обмениваются историями с друзьями, звонят за помощью, просят помочь обратиться в архив. Скажу больше, мои родственники тоже увлечены историей нашей семьи и проводят глубинные изыскания в поисках информации о ней. Когда-то, в пору моей молодости, говорить: «Я себя целиком и полностью отдаю семье», было неприлично, а сейчас — общее место. Парадокс заключается в том, что людям важно знать: останутся ли условия такими же, в которых мы существуем, или станет лучше?.. Ты прав, когда говоришь, что ХХ век — век разрушения семьи, отсюда, наверное, это повсеместное желание связать все семейные нити.
АМ А может это стать поводом для возрождения «семейного» романа в России?
АД Думаю, пока нет — если мы говорим о настоящем «семейном» романе в чистом виде. Но способствовать созданию основы для того, чтобы такие романы стали появляться, может.
АМ Из всего нашего разговора у читателя может сложиться мнение, что на всем постсоветском пространстве, за все те годы, что не существует СССР, не вышло ни одного русскоязычного «семейного» романа, в котором хотя бы отчасти было бы честно показано, как падение империи отразилось на жизни миллиона семей одной шестой планеты.
АД Я не один раз говорил в своих публичных высказываниях, что у нас почти нет литературы о повседневной современной жизни. За эти тридцать лет выросло несколько поколений, о которых мы не пишем, пишут только экстремалы-маргиналы. Кстати, вот тут бы и начать с «семейного» романа. А если нет, то хотя бы критически отрефлексировать с помощью беллетристических произведений «безжалостные девяностые» или «жирные двухтысячные» с их бронированными «мерседесами» и прочими запоминающимися деталями. Но бронированные «мерседесы» — то, что на поверхности. А вот что внутри, в самой жизни, обычной, повседневной, в переживаниях простых людей… Ведь что такое «семейный» роман? Это когда смотришь: снаружи ничего особенного, а потом увлечешься так, что пока не дочитаешь до конца, не успокоишься. Почему человеку, которому сейчас двадцать пять-тридцать лет, должна быть интересна советская жизнь? Это не его, это наше поле… Кстати, отчасти из-за этого современные российские авторы и лишились читателя. Но, быть может, мы еще о них напишем. Возможно, кто-то уже пишет…
АМ Есть еще один важный штрих. «Семейный» роман — это объемное произведение, которое за год не напишешь, каким бы образованным и сведущим ты не был. Здесь нужна поддержка, а кто поддержит автора современного «семейного» романа?
АД У нас? Никто. Это понятно. Пока «семейный» роман не станет реальной ценностью для людей — для многих это уже так, но их по-прежнему мало — поддержки не будет. Ты многих знаешь людей, которые, благодаря прочтению «Семьи Резо» Эрве Базена, поймут, какую ценность имеет семья?
АМ Но ты же не будешь отрицать, что многие великие «семейные» романы писались на стыке «старого» и «нового», когда все подвергалось переоценке. Взять хотя бы «Будденброков» Томаса Манна…
АД «Будденброки» — это одна семья, хотя и в четырех поколениях. И это краеугольный камень «семейного» романа и фундамент для всего европейского романа того времени. Неслучайно именно за него Томас Манн получил Нобелевскою премию по литературе.
АМ Хотя к 1929 году Томасом Манном уже была написана «Волшебная гора»… Я очень люблю «Будденброков», но «Волшебная гора» кажется мне намного сильнее. Говорят, и сам Томас Манн был того же мнения.
АД Тем не менее решение Нобелевского комитета было абсолютно справедливым. Со времени, когда Манну вручили за него премию, роман стал мировой классикой. Рейтинг у него по-прежнему очень высокий.
АМ В историческом контексте рамки «семейного романа», как мы уже поняли, часто меняются под влиянием литературной моды. В этой связи можно считать «семейным» романом «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста?
АД Нет-нет, там другое… Это роман среды и вообще… мирового пространства вокруг художника.
АМ Возможно. А какие «семейные» романы, каких авторов ты бы порекомендовал читателям Лабиринта?
АД Выше я уже назвал тех писателей и те «семейные» романы, прочесть которые считаю необходимым. Это «Древо человеческое» Патрика Уайта, роман Костаса Тахциса «Третий брак» и еще «Свет в октябре» Джона Гарднера.
АМ Спасибо тебе за беседу.
АД Тебе спасибо.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
