Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
«Любовь чудесна и нелепа — непонятное дело — посещает
всякие души. Но людей нелепых и чудесных не так уж много;
да и тот, кто бывает таким, бывает лишь недолго, в ранней
юности. А потом начинает принимать все как оно есть и
теряет себя».
Хуан Карлос Оннети. «Бездна»
Сворачивая с Моховой на Тверскую, всегда немного притормаживаю автомобиль, чтобы успеть заглянуть в большие дымчатые стекла первого этажа гостиницы «Националь», а если повезет — подзастрять на светофоре в крайнем левом ряду. Но это мне редко удается. Должен выстроиться определенной длины автомобильный хвост, да и, если паче чаяния красный загорится, у него тут счет короткий, кремлевский, без задержек. Автомобильные хвосты в этом месте никому не нужны, их легко обрубают.
Как бы там ни было, а я все равно успеваю подумать о связи «Бездны» Оннети и «Зависти» Олеши, а еще взглянуть в окно, за которым любил сиживать «Князь „Националя“», «Король метафор», «Великий мастер неоконченных вещей» и «Величайший из неудачников» после Колумба — Юрий Олеша.
В 1927 году в журнале «Красная новь» он опубликовал свой первый и единственный роман — «Зависть», который сразу же стал литературной сенсацией и принес Олеше немеркнущую славу. Кто-то «Зависть» хвалил, кто-то считал ее надуманной, но маленький, на сто страниц роман никого не оставил равнодушным. И хотя Олешей были написаны еще и «Три толстяка», и «Смерть Занда», и около трех десятков рассказов, среди них великолепные «Лиомпа», «Любовь», «Альдебаран», — «Зависть» так и осталась его opus magnum.
Я заглядываю в окно «Националя». Чаще всего тот самый столик в заведении, которое нынче шикарно именуется «Гранд-кафе Dr. Живаго» — по-видимому, литературной подоплеки сему гранд-кафе с ориентацией на холеного иностранца не избежать и в будущем эоне — оказывается пустым. Никто не бросит ответного взгляда из-за стекла, но даже если за столиком кто-то вдруг и окажется, вряд ли богатенький интурист догадается, что занял место того самого Юрия Карловича Олеши, писавшего прозу, похожую на картины Пикассо голубого периода.
Когда-то столики этого кафе стояли и по другую сторону стекол, на улице. Сюда любила заглядывать богема, Модесты Занды всех мастей со своим сопровождением. Еще бы! Ведь отсюда, можно сказать, начиналась Родина. Олеша появлялся за столиком у окна ежедневно, говорят, к часу или к двум уже прибывал на почетное место в видавшем виды вельветовом пиджаке с поникшими плечами. Клал в сторонку блокнот, папиросы, спички и заказывал коньяку. А, заказав, мог сидеть допоздна, ведь там где чисто, — всегда светло.
Его присутствие в кафе гостиницы «Националь» напоминало наше нынешнее присутствие в социальных сетях — здесь он становился публичным, здесь его разглядывали в упор, как в Гранаде Лорку перед расстрелом. Видели, что он не только пьет кофе или коньяк, или раскручивает известных знакомцев на то и другое, не только сидит в глубокой задумчивости, наблюдая за ползущей к мавзолею очередью оболваненных соотечественников, — но еще и что-то пишет. Вряд ли поденщину. Так редко к поденщине не тянутся: от того, что тебя кормит, надолго отрываться нельзя. Кто знает, беспокоились ли, глядя на него, коллеги-конкуренты, лауреаты госпремий, герои социалистического труда, славные мужи великой эпохи, слегка примятые Фадеевым и разглаженные Фединым писатели разных пристрастий, литературных школ и направлений: может, он, того и гляди, отыграется за годы молчания чем-нибудь посильнее «Зависти»?! Что тогда напишет тов. Полонский здесь, а г. Адамович там? Опять прокомпостируют Олеше билет в Вечность?
Еще одной «Зависти» боялись все. Даже Шкловский: открыть безнаказанно «Гамбургский счет» можно лишь однажды. Еще одной «Зависти» боялся и сам Олеша. По-видимому, не был готов ко всему, что за нею последует. Чувствовал, что не хватит сил пережить славу, о которой так много писал, которую звал и тут же отсылал назад, точно та была ему лакеем. Понимал, что одна слава не приходит. Она приходит, теребя душу и требуя жертв. Она приходит с подхалимами, стукачами и завистниками, готовыми отправить тебя туда, откуда уже нет возврата.
А ему так нужна была третья вещь, чтобы расставить все по местам, а главное — доказать всем, что «Зависть» и «Три толстяка» неслучайно вышли из-под его пера, что он — Юрий Олеша, настоящий большой писатель. Просто дыхание у него другое… хоть и одесское, — но не катаевское. Как говорили о нем, на тромбоне Олеша не мог, он мог только на флейте.
Однако нового произведения, равного по силе «Зависти» и «Трем толстякам», так и не будет. Вместо него после смерти Олеши соберут под руководством Виктора Шкловского «комбинаторный роман» и назовут его «Ни дня без строчки». И книга эта станет мостиком в новое время. Однако, та ли эта самая книга, о которой мечтал Юрий Карлович и которой так боялись все вокруг?
У читателей и издателей есть одна общая, можно сказать, фамильная черта — каждый год они ждут от своего писателя очередного шедевра. Ждут, как от футболиста гола, как от эстрадной певички киношного шлягера, а от телешоумена — скандала «ребром под кадык». Их можно понять. Но что же делать писателю, который желает быть собой, собой и только, до конца? Жизнь-то одна, напишешь больше положенного — обесценишь то, что было написано прежде. Олеша это прекрасно понимал, но, понимая, тем не менее, пытался перехитрить самого себя. И, часами просиживая в «Национале», почти что был близок к цели. Не рассчитал самую малость — смену эпох. Менять себя, писать иначе было уже поздно.
А вот чего не знал «Король метафор» и те, кто проставлялся в «Национале», что «Зависти», «Трех толстяков» и нескольких рассказов окажется вполне достаточно, чтобы остаться в мировой литературе до конца дней нашей цивилизации. Потому что у нее, у цивилизации, счет на книги совсем иной, не тот, что на светофоре у поворота с Моховой на Тверскую.
Сколько должно быть написано писателем, чтобы остаться в литературе — три романа, семь, девять?.. В чем причина молчания Олеши? Кончилась ли настоящая литература в 1931 году, как предсказывал Олеша, и почему именно эта дата фигурирует в его записях? Остается ли и сегодня актуальной книга Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша»? Каково место Юрия Олеши в нашей словесности? На эти и другие вопросы мы попросили ответить: писателя, автора книги «Виктор Шкловский» Владимира Березина; профессора РГГУ, историка и литературоведа, автора многих работ по русской истории, литературе и журналистике XX века Давида Фельдмана; филолога, историка литературы и литературного критика, профессора РГГУ Леонида Кациса.
«Он был человеком 20-х годов, у которых была выпита кровь...»
Афанасий Мамедов Писательское молчание Олеши, растянувшееся на годы, наверняка было вызвано целым комплексом причин, могли бы вы, Владимир, назвать наиболее важные из них, мешавших Олеше реализоваться?
Владимир Березин Для начала у Олеши отняли читателя. И не только потому, что его не печатали, читатель Олеши был осужден и удален из жизни, он был убит на войне, он, наконец, растворился на бескрайних просторах страны и вернулся (попросту, вырос) только спустя многие годы. После этого можно и не продолжать, потому что объяснение напоминает старый анекдот про короля, который спрашивает генералов. Отчего они проиграли сражение. «Во-первых, у нас не было пороха…», — отвечают они и слышат в ответ: «Достаточно».
Но есть и чисто внутренние причины. Это то, как писатель схватывается со своими внутренними и внешними неудачами, со своими пороками и безволием, с отчаянием неразделенной любви и просто отчаянием. Иногда он оказывается не один, и его поддерживают товарищи по чернильному оружию. Иногда такой писатель живет в счастливой и дружной семье, а иногда его укрепляет в жизни другая профессия — врача или моряка. А вот Олеша был в этой схватке один и отступал понемногу, пока совсем не исчез.
АМ В своем эссе о Юрии Олеше Дмитрий Быков называет его гением, с которым в сравнение не идут многие его писатели-современники, готовы ли вы согласиться с Дмитрием Быковым? Какое место отвели бы вы Юрию Олеше в нашей литературе?
ВБ Добрый Дмитрий Львович чрезвычайно щедр на эпитеты, и это часть его теории, по мне, не очень верной, о том, что гений всегда умеет что-то одно, а в остальном терпит неудачу, а вот просто талантливый писатель способен к эволюции. Я предпочел бы числить слово «гений» в других терминах. Да, Юрий Карлович Олеша имеет все качества гения, то есть новатора в литературе, подобного ученому, предложившего новую теорию объяснения мироздания. Только у Олеши эта теория описания мироздания — особый поэтический строй. Более того, его последняя книга, которую мы знаем как «Книгу прощания» — это предвестник всей хорошей литературы, которая сейчас живет в социальных сетях (а она там живет, несмотря на весь мусор написанного людьми на досуге).
АМ О стиле Юрия Олеши говорят и пишут очень много разного. «Золотая полка» раскрывает секреты его стиля, мастерства? Вообще, пользуясь блоковским выражением, насколько стиль Юрия Карловича — «величина метафизическая»?
ВБ Обычно в этом месте вспоминают цитату из Катаева. В романе-воспоминании «Алмазный мой венец» он пишет: «Поучая меня, как надо заканчивать небольшой рассказ, он [Олеша] сказал:
— Можешь закончить длинным, ни к чему не обязывающим придаточным предложением, но так, чтобы оно заканчивалось пейзажной метафорой, нечто вроде того, что, идя по мокрой от недавнего ливня земле, он думал о своей погибшей молодости, и на него печально смотрели голубые глаза огородов. Непременно эти три волшебных слова как заключительный аккорд. „Голубые глаза огородов“. Эта концовка спасет любую чушь, которую ты напишешь.
Он подарил мне эту гениальную метафору, достойную известного пейзажа Ван Гога, но до сих пор я еще не нашел места, куда бы ее приткнуть. Боюсь, что она так и останется как неприкаянная. Но ведь она уже и так, одна, сама по себе произведение искусства и никакого рассказа для нее не надо».
Это пример механического срабатывания стиля. Каюсь, из хулиганских соображений я закончил этой фразой один из рассказов — он давно напечатан в «Новом мире», и это нестыдный рассказ. Но суть стиля Юрия Олеши не в этом, а в особом строе метафор, которые идут одна за другой, составляя общий ритм текста. Ошибка огромного количества писателей в том, что, придумав поэтический образ, они выносят его на сцену повествования, будто шеф-повар особое блюдо на подносе. А вот у Олеши метафоры производились по ходу произведения — в радости и горести, в хрипе отчаяния и криках надежды.
АМ Очень тонко, интересно и справедливо подмечено. Насколько часто Олеша пользуется приемом остранения (по Шкловскому) в своей прозе?
ВБ Трудно сказать. Трудность эта в том, что считать о(т)странением — все знаменитые метафоры Олеши построены на парадоксах. Чем не остранение: «Толстяки сидели на главных местах, возвышаясь над остальным обществом.
Они ели больше всех. Один даже начал есть салфетку.
— Вы едите салфетку…
— Неужели? Это я увлекся…
Он оставил салфетку и тут же принялся жевать ухо Третьего Толстяка. Между прочим, оно имело вид вареника».
АМ И вот такой писатель, у которого «метафоры производятся по ходу произведения» молчал больше двадцати лет… Хотя ведь молчать тоже было опасно, свою лояльность необходимо было доказывать ежедневно и недвусмысленно. Насколько хорошо понимал это Олеша?
ВБ Ну, как мы знаем, он не всегда молчал. Ему приходилось говорить довольно-таки ужасные вещи: «…Вдруг я читаю в газете „Правда“, что опера Шостаковича есть „Сумбур вместо музыки“. Это сказала „Правда“. Как же мне быть со своим отношением к Шостаковичу? Статья, помещенная в „Правде“, носит характер принципиальный, это мнение коллективное, значит: либо я ошибаюсь, либо ошибается „Правда“. Легче всего было бы сказать себе: я не ошибаюсь, и отвергнуть для самого себя, внутри, мнение „Правды“.
<…> Если я в чем-либо не соглашусь со страной, то вся картина жизни должна для меня потускнеть, потому что все части, все детали этой картины связаны, возникают одна из другой, и ни одна не может быть порочной <…> Если я не соглашусь со статьями „Правды“ об искусстве, то я не имею права получать патриотическое удовольствие от восприятия этих превосходных вещей — от восприятия этого аромата новизны, победоносности, удачи, который мне так нравится и который говорит о том, что уже есть большой стиль советской жизни, стиль великой державы (Аплодисменты). И поэтому я соглашаюсь и говорю, что на этом отрезке, на отрезке искусства, партия, как и во всем, права». Это, кстати, великий текст — человека ломают об колено, и вот он, показывает публике свой перебитый хребет, а тот сторонний наблюдатель, что не утерял еще зоркость, видит: вот настоящий абсурд, вот безумие формулы «кто не с нами, тот против нас». Вы хотели кошмар имени Кафки, которого не читали? Вот вам.
АМ Взяли многих, кого Олеша хорошо знал. Имя его то и дело звучало на допросах. И все-таки Олешу не тронули. Как вам кажется, почему?
ВБ Тут все интереснее — потому что Олеша уцелел не благодаря покаяниям, о которых я говорил выше, а благодаря тому, что ячейки в этой сети были слишком крупны. Он не был начальником, не был заметной фигурой, влиявшей на умы, он был человеком двадцатых, у которых была выпита кровь, и они (как тогда казалось) превратились в тени. Все остальное — от случайности.
АМ Юрий Карлович говорил, что настоящая литература кончилась в 1931 году, вы согласны с ним? Почему именно эта дата?
ВБ Для начала нужно сказать, что Олеша вкладывает это суждение в уста самому себе, в тот момент, когда приходит в Дом Герцена навеселе, а потом (там же) добавляет: «Нет, товарищи, говорю я, в самом деле. Литература в том смысле, в каком понималось это в мире, где…» Действительно, им уже написана и «Зависть», и «Смерть Занда», и «Три толстяка», и его литература, доступная читателю, кончена, вернее, прервана на четверть века. Но это еще время после смерти Маяковского, которая была во всем символической. Не оттого, что Маяковский был нравственным ориентиром, а потому что после его смерти многие поняли, что все будет не так, как прежде. Но я бы убрал из этой даты смыслы «свободы» и «несвободы». Я так считаю, что эта дата просто одна из поворотных точек литературы, и следующая была в 1951-ом, когда умер Платонов. Меняется способ изображения действительности, и по-прежнему ее больше не отобразишь.
АМ Насколько проза Олеши дистанцируется от ЛЕФовской теории «литературы факта»?
ВБ Хороший вопрос, хоть и очень трудный. Олеша очень много экспериментировал со стилем и сюжетом. Он мог позволить себе заместить сюжет монтажом, как в кино. И это чем-то напоминает эксперименты «литературы факта». Олеша будто берет с полки вещь и не просто помещает ее в пространство метафоры, а заставляет ее работать в этой метафоре, как колесико или шестеренку. Чем-то это напоминает именно кинематографические опыты близких к ЛЕФу художников. Но при этом Олеша внутренне свободен и может себе позволить сочинять не в рамках какой-нибудь теории, а как ему диктует собственное представление о сочетании слов.
АМ Кажется ли вам актуальной и по сей день книга Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша»?
ВБ Она мне кажется абсолютно актуальной, но вот в чем штука: это не руководство к действию, а очень важный текст для понимания русской (да и что там играть словами — советской) интеллигенции. Белинков написал книгу, в которой каждое слово дышит яростью и обидой. Это такая проповедь бескомпромиссности — вот мы, а вот они, и земля должна гореть под ногами врага, как русские деревни зимой сорок первого года, ни шагу назад, ни слова за «них». И это, кстати, объяснение, отчего эта интеллигенция все время проигрывает в войне с обобщенной «властью». Она выказывает чудеса героизма, но забывает о том самом человеке, что стоит у ларька. Том человеке, который радуется выросшему в огороде огурцу и готов веселиться, несмотря на тысячелетие, что стоит на дворе. В общем, это очень важная для чтения книга, но требующая довольно большой работы по осмыслению там написанного.
АМ Иногда создается ощущение, что новый человек Бабичев, производитель мясной продукции, нужен Олеше-поэту больше, чем Кавалеров с его шуршащей ветвью, полной листьев и цветов, да и вообще кто-либо из героев, ведь именно благодаря Бабичеву у Олеши появляется право судить о проносящейся мимо жизни, в которой все подсчитано, и все стоит четвертак, вам так не кажется?
ВБ Мне кажется, что Олеша очень хорошо понимал, во что превращается несозидательная рефлексия. То есть что получается с человеком, не имеющим выхода для своей внутренней работы — в делах, творчестве, службе, да и в чем угодно. И миконястый Бабичев, и его уксусный брат — две стороны одной медали. И Кавалеров — это составная часть молодого человека Володи, дышащего футбольной красотой. Олеша просто рассматривает их порознь, потому что время разъяло этих людей на части — светлую и темную, а поглядишь пристальнее, так цвета в них меняются местами. В медленное и спокойное время все это ипостаси целых людей, не разъятых на половинки.
АМ Нервные расстройства Олеши были связаны не столько с личными, «отдельными» душевными травмами, сколько с всеобъемлющим ужасом 30-х?
ВБ Я думаю, что во главе всего именно личные травмы (или, наоборот, личные представления о предназначении). Было бы очень легко ответить на этот вопрос «конечно, ужас тридцатых годов и убил художника», и что-то в этом духе. Но это отвратительное упрощение, потому что является отражением знаменитой фразы «среда заела». Это умаляет то, что происходит в душе писателя, да и вообще думающего человека. Закрепление жесткой формы в обществе, конечно, ничего хорошего Олеше не принесло, но его психологические драмы, которые переживались с помощью пера и бумаги (или не переживались с помощью пива и водки) нам важнее, чем давящий воздух. Что воздух? Он всегда такой.
АМ Можно сказать, что, будучи зачинщиком многих шумных скандалов, Олеша шел, в некоторой степени, по следам Есенина?
ВБ Я бы не сказал, что Олеша был «зачинщиком многих шумных скандалов». Более того, мне кажется, что ему в гораздо меньшей степени, чем Есенину, нужно было эстрадное признание. Признание в кругу единомышленников — да. Понимание собственных поисков в конструировании литературы, нормальный достаток, наконец.
АМ Олеша всегда очень много рассуждал о славе, о писательской славе, из чего можно сделать вывод, насколько она была для него важна. Как вам кажется, изменилась ли сегодня природа писательской славы, осталось ли еще что-то общее с той олешинской славой, покрывающей разом все, но главное — оторванность от большинства и нищету, на которые писатель идет сознательно?
ВБ Это впрямую соотносится с предыдущим вопросом. Олеша испытал настоящую славу, когда писал фельетоны в «Гудке» — он был своего рода ревизор железных дорог (в гоголевском смысле подобострастности чиновников, а не в самозванстве). А потом, в молодости, он испытал настоящую литературную славу, которая обычно случается у стареющих писателей. Но совсем другое — понимание написанных текстов. Очень тяжело жить, когда собеседники умерли или убиты, а о тебе помнят только как об авторе истории живой девочки, которой подменили мертвую куклу.
«У Макса Брода была проза в руках, а у Громова — „записки на манжетах“»
Афанасий Мамедов Давид, в 1965 году, через пять лет после смерти писателя Юрия Олеши, вышла его третья книга, составленная уже Виктором Шкловским — «Ни дня без строчки». Хотел бы попросить вас вкратце рассказать историю публикации этой книги, а еще порассуждать на тему о том, можно ли считать ее итогом многолетнего молчания писателя?
Давид Фельдман «Итог многолетнего молчания» — характеристика туманная. Имеется в виду, надо полагать, что Юрий Карлович Олеша постольку не публиковал новые романы, пьесы и рассказы, поскольку выражал таким образом свой протест. Ну, а протестовал он против окружавшей его со всех сторон действительности советской. И занят был книгой «Ни дня без строчки».
Концепция, мягко говоря, спорная. Можно ли книгу считать итоговой — не знаю. Это с какой стороны посмотреть. О самой книге уже рассказывали мемуаристы. И по-разному. Не буду воспроизводить их версии полностью. Но за десятилетия сложилось мнение, что после смерти автора его рукописи систематизировала вдова — Ольга Густавовна Суок, а публикацию готовил Виктор Борисович Шкловский при участии Михаила Петровича Громова.
Подчеркну, что Шкловский по-разному описывал историю книги. Громов же интервью не давал, мемуаров не оставил, насколько мне известно. Зато не только мне известно, что уже на исходе 1920-х годов Олеша много пил. Были поначалу застолья, рестораны, кафе, но позже он уже не выпивал, как почти все писатели тогда, а попросту спивался. Это была уже болезнь.
На исходе 1930-х годов алкоголиком стал. Жил рецензиями, инсценировками, сценариями, в общем, литературной поденщиной. Получал выплаты из Литературного фонда — так называемую материальную помощь. Голодная смерть некогда знаменитому писателю не грозила, но выпивать было уже не на что. Брал в долг у друзей и давних знакомых. И перестал пить только во второй половине 1950-х годов. Как говорится, здоровье больше не позволяло.
Олеша и в самом деле успел сделать множество записей. Большинство из них опубликовано. Фонд Олеши находится в Российском государственном архиве литературы и искусства. Судя по записям, Олеша не ставил изначально такую цель, как подготовка книги. Не руководствовался афоризмом «Ни дня без строчки». Тут другие причины. Он знал, что болен, понимал: алкоголизм деформирует личность. И панически боялся утратить навыки литературного ремесла. Вот поэтому буквально заставлял себя — время от времени — записывать хоть что-нибудь: воспоминания, мнения о чем-либо и т. д. Разумеется, он допускал саму возможность публикации записанного. Желал, надеялся. Однако публиковать было нечего — разрозненные фрагменты, не связанные общим замыслом.
АМ Этим все и могло закончиться?
ДФ Молчание как таковое — само по себе итог. Другого б не было, если бы не вдова Олеши. Это она хранила разрозненные записи мужа, груду разноформатных листов бумаги. А затем передала их Шкловскому. Результат общеизвестен.
АМ Какую роль в подготовке книги к изданию сыграл Михаил Громов? Его имя я впервые услышал от вас.
ДФ Сведений об этом гораздо меньше. Его роль интересна и довольно специфична. Громов окончил филологический факультет Ростовского университета, учился в аспирантуре. Защитил кандидатскую диссертацию в 1954 году, преподавал. В Москву ездил часто: архивы, библиотеки, конференции. Столичные коллеги познакомили его со Шкловским. Тот уже получил материалы от вдовы Олеши и, как положено гению, сразу нашел алгоритм — технический. Отдал листы машинистке, чтобы по фрагментам перепечатала. Разумеется, в нескольких экземплярах. Но дальше нужно было составлять книгу при отсутствии единого авторского замысла.
Вот тут и пришел на помощь Громов. Он был тогда в гостях у Шкловского, тот пожаловался на трудности, и молодой коллега, попросив клей и ножницы, ушел в кабинет хозяина, а час спустя вернулся с готовой, буквально составленной из вклеек страницей. Шкловский тут же принял решение. Уехал на дачу с семьей, гостя поселил в своей квартире до окончания подготовки рукописи, заботиться о нем поручил домработнице. И Громов постранично монтировал книгу «Ни дня без строчки».
Разумеется, Шкловский тоже участвовал в работе. Но у него не было возможности прямо сказать о роли Громова. Редакторы и цензоры не позволили бы Громову официально значиться составителем книги Олеши — молод еще. Для прохождения всех цензурных инстанций понадобился классик советского литературоведения. Как тогда говорили, «паровоз».
АМ То есть, вы, Давид, хотите сказать, что Громов для Олеши был все равно что Брод для Кафки?
ДФ Не совсем. У Макса Брода была проза на руках, а у Громова — «записки на манжетах».
АМ А как вы узнали, кто был основным составителем книги, как это вскрылось? Громов рассказал обо всем этом в интервью или, к примеру, в филологических кругах?
ДФ Громов, вновь подчеркну, никаких интервью не давал. Много лет спустя, но еще при жизни Шкловского, с которым он поддерживал знакомство, Громов как-то рассказал ученикам о своем участии в подготовке книги Олеши. Кстати, и Шкловский этого отнюдь не забыл. В частных беседах упоминал не раз. Так что воспроизведенная мною версия основывается не только на рассказах громовской ученицы. Были и другие свидетельства.
Что до Громова, то в 1970-е —1980-е годы он преподавал на филологическом факультете МГУ. Числился доцентом, однако не в штате. Получил так называемую почасовую работу — читал курс по истории русской литературы XIX века, спецсеминар вел. Преподаватель был яркий. Сужу по своим впечатлениям: слушал его лекции. Опять же, с публикациями громовскими я тоже знаком.
АМ Какое место отвели бы вы Юрию Олеше в нашей литературе?
ДФ Олеша — талантливый писатель. Конечно же, он талантливее многих своих современников. И в русской литературе у Олеши свое место. Так не о всяком писателе скажешь.
АМ Олешу считают прекрасным стилистом. На мой взгляд, в его прозе есть немало от немецкого экспрессиоонизма. Неслучайно, у «Зависти» Олеши и, например, короткого романа Хуана Карлоса Оннети «Бездна» так много общего. Могли бы вы дать краткую характеристику стиля Олеши?
ДФ Не уверен, что можно сформулировать кратко. Впрочем, до меня уже достаточно сказано. Да, Олеша — «король метафоры». Так его и при жизни называли. Еще можно сказать о «рваном ритме» прозы и об особом видении мира. Про экспрессионизм судить не берусь — не мое это.
АМ У Юрия Карловича была своя дата окончания настоящей литературы —1931-й год. Как вы думаете, почему?
ДФ Я не знаю точно, по какой причине Олеша говорил, что в 1931 году «настоящая литература кончилась». Соответственно, ни согласиться, ни оспорить такое утверждение не могу. Но, на мой взгляд, дата выбрана не случайно. В 1931 году были ликвидированы последние частные издательства. Государство, а точнее, советское правительство стало монополистом в издательском деле и книготорговле. Писатель уже не мог выбирать издателя. Он оказался полностью зависимым от правительственной воли, которую выражали редакторы и цензоры. Допустимо, что Олеша подразумевал именно такие факторы.
АМ В свое время книга писателя и литературоведа Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша» произвела эффект разорвавшейся бомбы. По существу это был первый открытый разговор о судьбах писателей сталинской эпохи. Как она появилась?
ДФ Как известно, Аркадий Белинков эмигрировал из СССР. До этого фрагменты его монографии об Олеше были опубликованы в журналах. Умер Белинков в 1970 году. Шесть лет спустя, в Испании была впервые опубликована сама книга. Но Белинков не успел закончить ее рукопись. Остались черновики, планы, наброски. Первое издание готовила вдова. И второе тоже, но уже дополненное. В 1997 году оно вышло на родине автора, вот только страна была уже другая. Книга Белинкова содержит богатейший фактографический материал. Ничего подобного не издавали ранее. Да, она фрагментарна, откровенно публицистична. Справочный аппарат подготовлен не вполне корректно — издание ведь готовилось не автором. Однако на уровне биографическом — это лучшая работа об Олеше.
«Выжили и спасибо»
Афанасий Мамедов Леонид, что происходит сегодня в олешеведении? Должен признаться, что за много лет я не слышал ни об одной серьезной конференции, посвященной творчеству Юрия Карловича Олеши. Как историк литературы, вы занимаетесь не только Мандельштамом, Маяковским, ЛЕФом, но еще и писателями-одесситами, почему и у вас я не встречал работ об Олеше?
Леонид Кацис Недавно мое молчание было прервано. Причем в совершенно специфической форме. Дело в том, что в последнее время я много занимаюсь «Жизнью Клима Самгина» Максима Горького. В процессе этой большой, не связанной напрямую с советской литературой работы, уходящей в толщу «археологии русского идеализма», я вышел на одну очень важную проблему, а именно: в журнале «Красная новь» с разницей в пару-тройку номеров у Бабеля и у Горького появились герои с одинаковым именем — Лютов. Если мы встречаем в текстах одно совпадение — это может быть случайностью, хотя имя Лютов — псевдоним Бабеля — крайне характерно. Если же два и более раз, ни о какой случайности речи быть не может. А вторым героем горьковской эпопеи оказывается некто Володька Макаров. И не так давно я понял, что Макаров — один из героев… «Зависти» Олеши. И это обстоятельство позволило мне взглянуть на Олешу, так сказать, с другой точки обзора. А тут еще, в дополнение ко всему этому, в петербургском издательстве «Вита Нова» вышел большой том Олеши с его «Завистью» и массой черновиков к ней.
АМ И что в итоге?
ЛК В итоге стало ясно, что историками литературы был упущен огромный слой, связанный еще и с Маяковским, который проявился именно благодаря Лютову в «Жизни Клима Самгина» и, как это ни странно, с реальным, а не литературным Бабичевым, самым известным героем «Зависти», который оказался действительным членом Вхутемаса-Инхука.
АМ То есть прототипом одного из героев «Зависти»? Скажите, а почему этого не замечали прежде? Казалось бы, искусство авангарда исследовано вдоль и поперек…
ЛК… но есть темные места, которые годами живут своей темной жизнью, одно из них — это история архитектуры и ее отражения в литературе.
АМ А что с Маяковским? Тоже новая история?
ЛК Олеша много писал о Маяковском. Маяковский ему снился (об этом написано в книге «Ни дня без строчки»). Но при этом автор «Зависти» демонстрирует невероятную ненависть к объекту своего поклонения — его черновики полны резких высказываний в адрес всеобщего кумира, теперь понятно, почему впоследствии он их отметал, выбрасывал.
АМ Черновики в этом смысле могут многое приоткрыть?
ЛК К сожалению, черновики Олеши вообще опубликованы далеко не полностью, и как бы не оказалось, что это писатель вроде Пришвина: знаете, когда дневник писателя становится важнее всего им написанного. Может даже оказаться, что при публикации тысячестраничных черновиков — не только к «Зависти», но и к «Занду» и к другим произведениям Олеши — мы обнаружим целую линию размышлений на эту табуированную им же самим тему. Я не исключаю, что так называемая «динамическая транскрипция» даст нам нового Олешу, свяжет его с синхронной историей литературы его времени.
АМ Что сие такое — «динамическая транскрипция»?
ЛК Это издание текстов — основного и черновых — в порядке их создания автором.
АМ Вернемся к Горькому и Маяковскому. Так причем тут Олеша?
ЛК Все это натолкнуло меня на мысль, что есть издание, в котором изображены два героя романа Горького — Лютов в паре с Макаровым, как две капли воды похожие на два кадра с Маяковским из фильма «Барышня и хулиган». Есть последнее прижизненное горьковское издание «Жизни Клима Самгина» 1934 года, снабженное узнаваемыми портретами писателей, философов, включая, разумеется, «портреты» Маяковского работы Кукрыниксов. Это, кстати, совершенно по-новому ставит вопрос об отношении Горького к советской литературе.
И некий Олеша, между прочим, в «Жизни Клима Самгина» тоже есть. Но Горький был непростым, с лукавинкой, с хитрецой человеком. И, естественно, никому не докладывал, что его Олеша — это не только фамилия Юрия Карловича, но еще и тонкая, почти фрейдистская связь с именем юного героя «Детства». И вот такое в высшей степени интимное отношение к имени Олеша заставило меня сильно задуматься. Я вдруг заметил, что публикация «Жизни Клима Самгина» была прервана как раз в то время, когда появилась «Зависть» Олеши. Да-да, «Зависть». В итоге первая книга романа-эпопеи вышла только в конце 1927 года.
И вот здесь, на мой взгляд, самое важное. «Жизнь Клима Самгина» писалась с середины 1920-х до годовщины смерти Маяковского — 1931 года, т. е. до окончательного возвращения Горького в Советский Союз. А не, как считается, до последних дней Горького.
АМ 1931 год Олеша тоже отмечал как рубежный. Дата смерти Маяковского — это черта для всей советской литературы?
ЛК Я уже говорил, как важна была для Юрия Карловича личность Маяковского. В драматургии Олеши мы, например, находим очень много следов флейты, «флейты-позвоночника», кто на ней играет… Целая пьеса «Флейта». В общем, как говаривал Аркадий Белинков о Катаеве и Олеше, «Олеша не мог на тромбоне, он мог на флейте»… Но флейта эта — антимаяковская.
АМ А раньше замечали эти связи Маяковского и Олеши?
ЛК Были некоторые работы и комментарии к более ранним произведениям Олеши, в которых авторы намекали на увлеченность Олеши Маяковским. Но отечественная традиция чтения такова, что, если Олеша — «хороший» и Маяковский — «хороший», тогда нам такие злобные «антимаяковские выпады» «хорошего» Олеши просто не нужны. А тут еще и архитектурный ЛЕФ какой-то, который мы не принимали всерьез до работ великого Селима Хан-Магомедова. Ведь олешинский Бабичев был строителем ЛЕФовского «Четвертака».
АМ Олеша ведь тоже сотрудничал с ЛЕФом?
ЛК Это сотрудничество было недолгим и вызвало у Олеши совершенно дикую ненависть. Это было время самой большой активности ЛЕФа и Нового ЛЕФа: фабрики-кухни, утилитаризация всех видов искусства и так далее. Это называлось функционализмом.
АМ Давайте поговорим об «одесской школе». Что объединяет Олешу с другими писателями-одесситами, покинувшими в свое время Одессу, как и Олеша? Или скажем, с тем же Жаботинским, ведь известно, какое внимание он уделял «одесскому языку»?
ЛК Тут, как ни странно, тоже замешан Горький. В 1934 году он неожиданно выступил с большой статьей против районно-областнической речи и выругался, к слову сказать, и об одесском языке, сказав, что такого языка не существует, напомнив в «Правде» и «Известиях», что эту идею еще до революции защищал сионист Жаботинский. А Олеша где-то в районе 1936 года написал два очерка о мертвой Одессе. Это, кстати, к разговору о так называемом молчании Олеши.
АМ Об этом много пишет Аркадий Белинков.
ЛК Если я правильно помню, в полном издании книги Аркадия Белинкова сказано, что при жизни Олеши вышло более десятка изданий «Трех толстяков», «Зависти». И Белинков заметил, как они портились от одного издания к другому. После чего Олеша ему сказал, что он «наработал на семнадцать квадратных литров, двигая бутылкой вдоль своей комнаты». Тут надо помнить, что Олеша изображал из себя алкоголика, пьяного шута…
АМ Вы думаете, это была игра?
ЛК Мы видим по записям, что он был не совсем грубым алкоголиком, то есть, по крайней мере, к клинике это отношения не имело. Так, по крайней мере, все выглядит в полном, испанском издании книги Белинкова, в главе «Годы молчания Юрия Олеши». Московское издание сильно сокращено. Советую читать исключительно испанскую версию. Это огромный том, объемом более восьмисот страниц мелкого шрифта. К тому же, предельно жесткий, если не сказать жестокий — почти как олешевский Маяковский из черновиков «Зависти». Издатели московской версии, как мне кажется, попытались смягчить ситуацию. Так вот у Белинкова очень подробно написано про все эти бесконечные статьи Олеши то к Новому году, то ко дню рождения пионерской организации, то еще к чему-нибудь в этом роде. Отдельные куски «Ни дня без строчки», и бесконечные черновики писались Олешей между всем этим кошмаром муры и халтуры. В книге Белинкова есть замечательные графики, на которых хорошо видно, что и где писал Олеша.
АМ Но ведь и Маяковского обвиняли в халтуре, да и Горький Бог знает что писал после 1930 года, стоит ли на этом заострять внимание?
ЛК И с Маяковским, и с Горьким и Олешей после 1931 года было все очень непросто. Олеша был близок к конструктивистам, в 1931 году эту группу благополучно разогнали и пошли они кто куда: кто на электрозавод работать, как Сельвинский — лампочку делать, писать в электрозаводскую газету, а кто, как главный пародист группы конструктивистов Арго и главный теоретик Корнелий Зелинский— каяться… Интересно, что лампочки Сельвинского были живым продолжением Маяковского. Ведь последние стихи Маяковского — это вовсе не «Во весь голос», а реклама Электрозавода. Сельвинский как бы продлил посмертную жизнь Маяковского.
А Олеша, на мой взгляд, оказался в ситуации писания всякого мусора. Не исключено, что и у него тоже ощущение себя как Маяковского (неважно, друга-врага, живого-мертвого) после смерти поэта могло остановить активную творческую жизнь Олеши-«завистника» или Олеши-«ненавистника» в районе 1932 года. У меня создается такое ощущение на опыте работы с Сельвинским.
АМ Белинков как-то был связан с Шкловским, официальным составителем посмертной книги Олеши?
ЛК Не так давно на одном московском аукционе обнаружилась книжка Аркадия Белинкова о Тынянове, подаренная им Виктору Шкловскому. В Литинституте Шкловский был руководителем у Белинкова. Когда Белинкова посадили за его «Черновик чувств. Антисоветский роман», Шкловский помогал Белинкову в ряде перипетий. После книги об Олеше Аркадий Белинков пытался написать еще две — героическую об Ахматовой и невероятно злобную о самом Шкловском. Но плохое здоровье, годы, проведенные в лагере, да и просто побег за границу не позволили ему это сделать. В душе Белинков был абсолютным максималистом. Художества (политические и какие угодно), которые позволял себе Шкловский, не притворяясь, в отличие от Олеши, пьяным, не могли не раздражать лагерного сидельца Белинкова. А тут именно Шкловский составляет «Ни дня без строчки». И самый стиль Шкловского, пост-розановский, афористичный, реализуется в идее и конструкции этой книги. Мы до конца не знаем, насколько этот стиль имеет отношение к прозе Олеши. И Белинков это видел.
АМ Хотите сказать, что эта книга в каком-то смысле составлялась Шкловским в угоду себе?
ЛК Мы видим, что многие из этих записей имеют отношение к художественным произведениям и людям, которые были в зоне интересов составителя. Более того, бессюжетную книгу, где сюжетом является личность Олеши, составил именно Шкловский, который свою раннюю книгу о Розанове назвал «Сюжет как явление стиля». Выражением этого мне и видится «Ни дня без строчки».
АМ Но ведь у них было много общих друзей, много пересечений. У Олеши была другая манера письма?
ЛК Олеша свои тексты внутри себя и в море черновиков бесконечно правил, бесконечно дописывал. Вероятно, из-за того, что новых книг не печатал. Не был закончен и многолетний «Занд».
АМ Получается, что книга Белинкова все еще остается главной книгой об Олеше.
ЛК Да, хотя в ней очень много злобных вещей, это абсолютно литературный памятник тому поколению литераторов, большая часть которого сгинула в ГУЛАГе, и о котором мы мало что знаем. А идея моральной и духовной гибели не сидевшего советского интеллигента — она очень плодотворна, хотя и не нравится очень многим.
АМ Почему?
ЛК Хотел бы высказать одну реакционную идею, что если кто-то хочет считать советское государство тоталитарным, он должен признать, что в нем было тотально все, все было управляемо сверху и все было одинаково. А это значит, что любое выживание чего-то стоило. И Шкловский, который выдержал все, что угодно — и хорошее, и плохое, велик, и Олеша, у которого дыхания было поменьше, но это не помешало ему навсегда остаться в литературе. А «Сдача и гибель» Олеши у Белинкова —это сдача и гибель всей ненавистной ему советской литературы, с Олешей и Шкловским включительно.
АМ Но им-то надо было как-то жить, писать, не быть посаженными, расстрелянными…
ЛК Все писатели прекрасно это понимали. После 1926 года ушли многие. Ну, а после 1936−1937 годов — что тут обсуждать! Выжили и спасибо!
АМ Как жизнь и судьба Юрия Карловича Олеши соотносится с жизнями и судьбами его современников-писателей? Много ли авторов вдруг прекращали писать? Переходили от жанров «громогласных» к «тихим» дневниковым записям? Вообще, какую роль взял на себя Дневник писателя в тоталитарном государстве?
ЛК Вопрос в том, что у каждого писателя дневники разные. Если они похожи на Дневники Пришвина — это наполовину заготовки романов, а наполовину — мемуары, размышления, какая-то философия. И автор сам понимает, что именно это после него должно остаться, как некий текст… А у Олеши Дневники другие. Олеша на рубеже 1930-х годов пошел на распад писательской личности, как программу остальной жизни. Ничего законченного написать он уже не мог. Поэтому «оттепель» его сразу и убила.
АМ Чем дневниковые записи Олеши отличаются от автобиографической прозы другого писателя-одессита, Валентина Катаева?
ЛК Умение Катаева с помощью эпопеи «Волны Черного моря» в трех томах пережить все, что угодно, и вдруг начать писать по-новому (тому пример хотя бы его «Трава забвения», вышедшая уже после смерти Олеши) — спасло его как писателя.
АМ Как вы думаете, на Катаева повлияли «Ни дня без строчки» Олеши?
ЛК Катаев говорил, что Олеша пишет бесконечными метафорами и вот их-то и надо сохранять. Не сохранять же то, как он сидел в «Национале» и бухал с тем-то и тем-то…
АМ Так что же в посмертной книге Олеши от автора, а что от компоновщика или, как мы говорим, составителя? Вопрос актуальнейший, если вспомнить, к примеру, историю практически всех сакральных книг, да и ту же прозу Кафки.
ЛК Вопрос такой прозы состоит именно что в компоновке за автора. Поскольку единого текста сам Олеша не оставил, пришлось из всего им написанного за эти годы скомпоновать книгу. У нас есть два ее варианта. Одна скомпонована Шкловским, другую составила Виолетта Гудкова.
АМ То есть по существу это вопрос доверия к составителю?
ЛК От этого точно не уйти. Не так давно литературовед Роман Тименчик, рассуждая о записных книжках Ахматовой и обломках ее поздних недописанных стихов, сослался на мнение некой провинциальной филологини, которая уверяет научный мир, что это и есть то самое единство незаконченных стихов. Но ведь можно взять любой текст и сказать, что это и есть конечный вариант, конечная редакция. А признать, что писатель постарел, исписался, не может реализовать то, что когда-то было в его творческих планах — нехорошо, неэтично.
АМ В конце концов ни «Зависть», ни «Три толстяка» не имеют отношения к его «гудковским» фельетонам…
ЛК А вот у Михаила Афанасьевича Булгакова имеют! Он прекрасно использовал эти «вельможные игры» для своей литературы. У Ильфа с Петровым так же имеют, а вот у Олеши, как вы справедливо подметили, — нет. Такой уж тип писателя. И это надо учитывать. Потому и раздражает так многих социологически очень резкий подход Белинкова. Обычно в книгах о писателях стараются убрать все лишнее, «снижающее» образ. А Белинков сознательно представил все это в полном виде, дав реальный масштаб того, что он назвал «годами молчания Юрия Олеши».
АМ А что плохого в том, что писатель решил «замолчать»?
ЛК Ахматова говорила Пастернаку: «Что от тебя останется? Два тома стихов, остальное все — переводы?!» А писем еще больше… Вот такое соотношение. Но это эпоха! А у Олеши вот нет и такого соотношения. У него нет романа, к которому можно было бы пристроить все эти «леса». Конечно, он пишет «Смерть Занда», редактирует «Зависть», но это ни на что не влияет, а вот живет он на доходы от «Трех толстяков».
АМ Публикация «Занда» возможна?
ЛК Если мы возьмем бесконечные черновики «Занда» и напечатаем их отдельной книжкой, это будут отдельные реплики, высказывания, мысли… Но время идет. Какие-то мысли углубляются, а какие-то вовсе исчезают. На месте их появляются новые. Так создается то, что описано в рассказе «Неведомый шедевр» у Бальзака: художник все дописывает, дописывает, а потом все замазывает, замазывает. Но в нашей ситуации дело выглядит совершенно иначе. У нас нет того, что замазывается. У нас остаются либо, как говорил Пришвин, «леса от романа», либо как в нашем случае, — отдельные строчки и замечания.
АМ И все же то, что писатель остановился в росте, — это его личный выбор. Вопрос в том, в пользу чего?
ЛК Скажу. У Белинкова есть и еще более жесткие высказывания. Он, к примеру, пишет, что Олеша крайне сожалел о том, что у него невероятно бедная квартира. Наверное, так оно и было, по сравнению с другими квартирами в Лаврушинском переулке. Впрочем, зашел бы в подъезд соседнего дома, может, мнение бы переменил. У нас принято так говорить о писателях, создавать такой образ бедного, спившегося Олеши. Писателя замолчавшего и непонятно что делающего. Но тут есть некое несоответствие. Ведь он все-таки живет в элитном Лаврушинском переулке, регулярно ходит не куда-нибудь, а в «Националь». Вообще-то, чтобы туда просто зайти, сесть с рюмкой коньяку и ждать, когда подойдет кто-то из лощеных и богатеньких, надо при себе деньги иметь, и немалые.
АМ Вы хотите сказать, что Олеша сам создал этот миф о себе?
ЛК Это его, Олеши, сценарий, который он перенес в жизнь. И все. (В известном смысле схожий сценарий был у Светлова, но тот дожил до Ленинской премии!) Он выбрал для себя такую роль, такую форму существования в темные глухие времена. Да, Олеша молчал больше двадцати лет, говоря только с самим собой. Но проблема в том, что вдруг наступила свобода. И что? Возьми теперь и начни писать по-настоящему на ветрах оттепели! Есть же в голове образы, есть какие-то небольшие рассказы, какие-то заготовки. Но нет, больше ничего серьезного Олеша уже не напишет. Наступила другая эпоха и литературная, в том числе. И воздух стал другим, и плотность воздуха другая. Вот и все, вот такая вот история…
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
