Тэги
Зеленая лампа.
Авторская рубрика Афанасия Мамедова.
Есть писатели, о которых сколь много ни говори, все мало будет. Творчество их — богатое, многогранное, оказывается максимально удаленным от фактов авторской биографии, и читатель, в особенности, читатель активный, привыкший для полноты картины вослед художественным произведениям читать еще и монографии, и переписку, оказывается в крайне неудовлетворенном состоянии этакого вечного ловца.
Таким писателем, о котором информацию добываешь с невероятным трудом, по крупицам, и сразу же соотносишь с тем или иным его произведением, является Паскаль Киньяр — писатель для вечных ловцов. Возможно, все это потому, что как герой одного из его романов («Все утра мира») господин де
Найти корни его произведений, связать с биографией по годам и происшествиям — задача настолько же сложная, насколько и интересная, к слову, как и все творчество Киньяра. Иногда остается просто всплеснуть руками и в очередной раз окунуться в скромную википедическую справку. Найти там все, что было вчера и позавчера: когда родился, где учился, какие премии получал… Напомнить читателю: Паскаль Киньяр — французский писатель, прозаик, эссеист, переводчик, лауреат Гонкуровской премии; известность ему принесли романы «Салон в Вюртемберге», «Лестницы Шамбора», «Все утра мира»… Добавить внушительный библиографический перечень, свидетельствующий о непрестанной работе мастера — ну, вот и все, пожалуй. Нет, забыл… еще
Конечно, в подобной ситуации каждое слово «основной» переводчицы Паскаля Киньяра у нас в России, Ирины Волевич, оказывается на вес золота. Она — умная, тонкая, чрезвычайно осторожная — не осторожные подорвутся на прозе Киньяра, как на пехотной мине — чуть ниже расскажет нам о том, как в замке
Тут, пожалуй, немного остановимся. Год 1994, когда был написан «Секс и страх», оказался для Паскаля Киньяра годом исключительно плодовитым, оно и понятно — он ознаменовал резкий поворот в жизни и творчестве Киньяра: он уволился из издательства, отказавшись от всех должностей и привилегированного положения, поставил крест на своей музыкальной карьере и с этого момента целиком посвятил себя литературе. Стоит ли говорить, какую роль сыграла эта книга в его жизни…
Российские читатели узнали о Паскале Киньяре тоже благодаря «Сексу и страху». Первое знакомство с его творчеством случилось, кажется, в 2001 году, хотя сама книга, выпущенная издательством «Текст», подсказывает, что еще в «нулевых».
Не будет преувеличением сказать, что книга эта стала визитной карточкой Паскаля Киньяра в России. И, несомненно, она до сих пор остается одной из лучших книг мэтра. Зная, какие книги публикует издательство «Текст», отечественный читатель не боялся промахнуться: «Секс и страх» просто не мог оказаться
Кстати, Киньяру очень повезло с обложкой: именно эта первая «текстовская» обложка «Секса и страха» (взгляд римлянки, отведенный
«Патрицианки, изображенные на фресках древних римлян, словно прикованы к невидимому якорю. Они недвижны; их уклончивый взгляд застыл в напряженном ожидании в драматический миг рассказа, который нам уже не дано понять. Мне хотелось бы поразмышлять над трудным римским словом „fascinatio“. Греческое слово „phallos“ переводится на латынь как „fascinus“. Песни, ему посвященные, зовутся фесценнинами. Fascinus останавливает и завораживает взгляд до такой степени, что тот не в силах от него оторваться. Песни, на которые он вдохновляет, лежат в основе изобретения римского романа — „satura“. Влечение, завороженность (fascinatio) — это восприятие мертвого аспекта речи. Вот почему этот взгляд всегда уклончив». (П. Киньяр. «Секс и страх»).
Ни одна другая обложка «Секса и страха», а другие издания у нас потом были, так не приблизились к сути этой книги, как первая. Если
Тем, кто наметил знакомство с Киньяром прямо с этого эссе, важно помнить, что хотя Киньяр и говорил: «философия — это традиция, которой я восхищаюсь, но не практикую»,
Сам Киньяр
«Секс и страх» — книга о запретном, о чем мы боимся говорить, что гоним от себя, в чем себя подозреваем и не признаемся себе, за что порою себя ненавидим. Но эта же самая книга — «кушетка Фрейда» для нас. Читая ее, мы понимаем, что все свойственное нам, было свойственно и тем, кто был до нас — древним грекам и римлянам, чью культуру мы унаследовали, в чей след вступаем не первое столетие.
Живопись, скульптура, архитектура, литература, предания и мифы двух цивилизаций, столкновение которых привело к катаклизму… Киньяр, осознающий, что ни исчерпать загадку, ни выйти из нее невозможно, обживается в ней, самым тщательным образом исследуя пробуждение эротического чувства в культурах древних Греции и Рима, показывая нам, как оно, чувство это, связано у человека со страхом.
Здесь, в этом «сборнике грез, посвященном остаткам руин», под покровом пепла Везувия, мы узнаем о страстной натуре императора Тиберия, о дозволенных и недозволенных ласках, регламентированных императором Августом, о том, что наилучшая этика — это либо последствия акта, либо предшествующий ему миг. Узнаем, за что именно выслали Овидия Назона в далекие румынские туманы, как связаны книга Лукреция «О природе вещей» и секрет римской живописи с ее главным вопросом: «как показаться в виде бога — того, кто показывается в свой вечный миг» и многое, многое еще.
Язык книги предельно прост и ясен. Однако простота и точность Киньяра отнюдь не для тех, кому изящный слог — дымка, мешающая пробиться к смыслу. И говорит Киньяр порою вещи настолько сложные, что удивляешься, как ему удается уложить их в несколько прозрачных пассажей. Вот как передать ложе утех, полумрак и тишину?
«В Риме свеча не может быть зажжена в спальне. Нужно доверить часть желания ночному мраку. Зачарованность, внушаемая другим полом, лежит в основе гипноза, которому препятствует ночь, ибо мрак лишает ее власти. Чуть ли не во всех элегиях влюбленный умоляет дать ему зажженную лампу, перемежая просьбу о свете с мольбой к возлюбленной обнажить грудь».
Отдельных слов заслуживает умение Киньяра воспользоваться цитатой, как в данном случае, когда на помощь ему приходит Проперций.
«Венера не любит, когда любят вслепую (in caeco). Глаза — проводники любви (oculi sunt in amore duces). О, радость ночи, озаренной светом! О, мое узкое ложе (lectule), счастливое ложе наслаждения! Сколькими нежными словами обменялись мы при свете лампы! И сколько славных любовных битв дарит нам ночь, когда свет угасает (sublato lumine)! (Проперций, „Элегии“, II, 15). В своих элегиях Проперций описывает мрачный характер этих навевающих сон, зачарованных женских лиц, подобных свирепым лицам сфинксов, этих взглядов, где под внешней оболочкой таится память о сцене первого соития, сон, ярость, смерть (…)». (П. Киньяр «Секс и страх».)
Но почему же
Эту книгу Киньяра особенно хорошо читать перед поездкой в Италию, так же как муратовские «Образы Италии» и «Прогулки по Флоренции» Рескина. Причем все равно, в какую часть Италии вы направляетесь. Но если вы все же намерены оказаться в Неаполе, заглянуть в Помпеи, навестить Геркуланум, посетить виллы Стабии, — эта книга вам просто необходима. В какой бы точке Неаполитанского залива вы ни находились, вы всегда знаете, в какой стороне Везувий, а значит — все, что с ним связано. А связано с ним много историй, включая и ту, в которой эротический испуг, выраженный в уклончивом взгляде, становится саркастической издевкой над насилием. Впрочем, этот шедевр Паскаля Киньяра может обойтись и без прогулки в Италию, но он непременно должен стать настольной книгой всякого, кто не представляет себе жизни без любви и искусства, помогающих пережить страх.
Нет, все-таки — роман... О романе Паскаля Киньяра «Все утра мира»
Помню историю, которая случилась
В начале нашего обзора мы говорили, что Киньяр работает на сновидческом пределе: каким бы объемным, каким бы эпопейным нам не казался увиденный сон, мы всегда дивимся его предельной (порою протокольной) сжатости. Вот точно так же и с этой вещью Киньяра. Вспоминаешь, как в одном из интервью он говорил, что от сокращения текста получает едва ли не большее наслаждение, чем от его написания. Киньяр как никто другой знает, что сокращенное, вырезанное, вымаранное все равно улавливается читателем между строк. Улавливается в кажущейся бессознательной простоте, при помощи которой Киньяр ловит читателя, очаровывает, гипнотизирует. Он ни на секунду не забывает, что литература рождается из глухой немоты, и лишь только затем становится устной, а после — начертанной. И как тут не вспомнить, что в юности Киньяр сам переживал периоды немоты. По поводу невозможности вымолвить слово он позже, когда уже станет мэтром, признается, что вынужденная немота (Киньяр тяжело болел) подвела его к сделке: говорить молча, при помощи письма. Не с этим ли связано его увлечение древними языками, которые абы кому не открываются, и музыкой, которая, как известно, там, где бессильны слова.
В 1990 году Паскаль Киньяр напишет «Все утра мира», роман о судьбе музыканта и композитора, презревшего все блага, что сулит ему король Людовик ХIV и его двор, во имя мира, сотканного из звука:
«
— Вы слышите, сударь? — крикнул
Это вообще роман, в котором мир духовный и мир материальный не просто расходятся, подобное расхождение нам привычно, но находятся в серьезнейшей оппозиции друг к другу. С первых же строк Киньяр сталкивает эти миры. (Он вообще любит их сталкивать, как, к примеру, в «Лестницах Шамбора».) Он говорит о смерти жены главного героя и, пользуясь случаем, сразу же вводит читателя в хронологические рамки — супруга композитора умерла в 1650 году, оставив маленьких дочерей двух и шести лет. Уже во втором абзаце он рассказывает, за счет чего, собственно говоря, живет вдовец:
«Он жил со своими двумя дочерьми в доме с садом, выходившим к Бъевре. Сад тянулся до самой реки длинным, огороженным стеною клином. У берега, осененного плакучими ивами, была привязана лодка, в которой
Деньги, что платили ему ученики, — он учил их играть на виоле (виоле да гамба), старинной виолончели, инструменте страшно модном в Париже и Лондоне — пополняли его бюджет.
Жан де
Марен Маре так же, как и его учитель, личность историческая. Родился в Париже в семье сапожника, мать умерла вскоре после его рождения. В возрасте двенадцати лет он по протекции дяди поступил в хоровую школу при церкви
Интересно, что обучение продолжалось всего шесть месяцев, так как
Они играют вместе, «для тени умершего ребенка, для стука молотка сапожника, для жизни, предшествующей рождению. Когда еще не дышишь воздухом. Когда еще не видишь света». Но уже слышишь звук…
«Так вдвоем они и сыграли „Скорбный плач“. В момент кульминации мелодии они переглянулись. Оба плакали. Свет, лившийся в слуховое оконце хижины, стал желтым. Сквозь слезы, медленно стекавшие по их носам, щекам, губам, они улыбнулись друг другу. И только на рассвете господин Маре приехал обратно в Версаль». (П. Киньяр. «Все утра мира»).
Немудрено, что сразу же после публикации романа им заинтересовался кинорежиссер Ален Корно, снявший по книге «Все утра мира» один из лучших своих фильмов, удостоенный семи «Сезаров».
Этот небольшой роман и его экранизация закрепят за Киньяром репутацию одного из выдающихся авторов своего времени. А критики напишут, что со времен «Доктора Фаустуса» Томаса Манна никто не писал о музыке с таким знанием, как Паскаль Киньяр. Критики, правда, склонны преувеличивать, но то, что этот роман написан человеком отдавшим музыке часть своей жизни, настоящим музыкантом — несомненно.
История перерождения или дамской истерики? О романе «Вилла „Амалия“»
Нет ничего удивительного, что для поклонников творчества Паскаля Киньяра этот роман начинается с кино. Как и в случае с романом «Все утра мира» — практически готовым сценарием, «Виллу „Амалия“» не могли обойти кинематографисты — Франции, в первую очередь, и в 2009 году на экраны вышел очень французский фильм кинорежиссера Бенуа Жако с одноименным названием.
Роль главной героини Анны Хидден сыграла не
Счастье!.. Еще Виктор Шкловский писал, будто Льву Толстому принадлежит высказывание, что романы не должны заканчиваться свадьбой, со свадьбы они должны начинаться. И мы, рассуждая о семейном счастье, сразу же вспоминаем программное определение, ставшее чуть ли не нашим напутствием в брачную жизнь: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива
Вряд ли Киньяр читал Шкловского и вряд ли держал в уме «Анну Каренину», когда писал свой роман, но и он начинает его с того, что все смешалось — жена узнает об измене мужа, пусть и гражданского, прожившего в браке с Анной (насколько честно, мы, правда, не знаем) шестнадцать лет. Цифра, между прочим, убеждающая в серьезности отношений. Что с того, что Томас так и не удосужился предложить Анне законный брак и свою фамилию, зато он чуть ли не до половины романа кается и просит у нее прощения за свою слабость, за свой маленький грех. И дальше бы просил, если бы Анна не отклоняла звонки, не выбрасывала после каждого звонка новые
«- Мне кажется, во мне сидит
Характер у нее, как у товарища Ларисы Рейснер, замечаем мы про себя, скорее комиссарский, нежели композиторский. Но, тем не менее, симпатизируем ей: что это, откуда такая решительность?
«Это был очень странный характер — невероятно пассивный. Почти созерцательный. Однако под этой инертностью таилась кристально чистая энергия. Ею владело глубокое спокойствие, далекое от безмятежности, — спокойствие неустанной, упорной сосредоточенности, не отпускавшей ее ни на миг. Она никому не подчинялась и никому ничего не навязывала. Мало говорила. Вела скрытую от посторонних жизнь, в окружении трех своих фортепиано, под защитой трех своих фортепиано, — жизнь нелюдимой затворницы, труженицы, текущую параллельно бытию других людей». (П. Киньяр. «Вилла „Амалия“»).
Главная героиня Анна Хидден (под этим именем ее знают в музыкальных кругах, настоящее ее имя — Элиана Хидельштейн) — пианистка и композитор, работает в музыкальном издательстве, где, в основном, делает нотную корректуру. Она на хорошем счету. Покинув работу, ей даже удается сохранить добрые отношения с Роланом, хозяином издательства: Анна дала согласие Ролану, что за ним останутся права на все, что она напишет в будущем. Писала, правда, Анна немного, по всему получается — в десять лет диск. Поскольку в наше время отношение к серьезной музыке недалеко от презрительного, все ее сочинения оставались как бы анонимными. К тому же для обложек своих CD «она выбирала замечательные фрагменты фотографий грозовых небес — они казались ей родственными тому, что она сочиняла». В своем творчестве Анна отталкивалась от барочной музыки: освобождала главную тему от излишней орнаменталистики и привносила свое — созвучное настоящему времени…
Своего у этой странной женщины было много, так много, что она не побоялась за очень короткое время избавиться от всего, что связывало ее с прошлым, уверенная, что если начнет новую жизнь — свое никуда не денется. Она быстро им обрастет. Быстро, но уже иначе.
Нет, это не дамская истерика, тут все говорит о том, что это переломный момент в судьбе. Все это долгое собирание шмотья в черные пластиковые пакеты, смена замков, сожжение фотографий, отцовских в том числе (колокольчики фрейдистской темы)… Она это делает не так, как генеральную уборку накануне Рождества и не в порыве гнева, который можно затушить букетом цветов и хорошим сексом. Вот даже ее новый друг — он же старинный, школьный друг, которого она обрела на том месте, где себя потеряла — берется ей помочь, дивясь, откуда в ней столько энергии к разрушению: «Я знаю, что это необходимо — избавиться от прошлого», и задаваясь вопросом, хватит ли у нее сил для созидания новой жизни. К тому же Жорж Роленже, так зовут старого нового друга, не понимает, зачем для всего этого ей надо менять Париж на Танжер. Хотя ни в какой Танжер Анна не собирается. Она просто научилась обманывать для того, чтобы добраться до цели. Она даже мать свою, которая все ждет и ждет отца Анны, обманывает. Ей, сорокасемилетней женщине стал тяжел самый дух стариковский, все в ней ему противостоит.
Скупой на любую оценочность, на любую метафору, Киньяр, автор, максимально растворенный в тексте, отваживается на пассаж как бы от лица Анны, характеризующий не столько даже ее саму, сколько ее состояние в настоящем — а именно, полного разрыва с прошлым:
«Стариков отличает чрезмерная, отчаянная, затхлая, костистая нежность, отвратительная для молодых. Они заключают вас в объятия. И эти объятия невольно причиняют боль: хрупкие старческие косточки, жесткие волоски на лице, булавки, брошки, браслетки — все это царапает и колет вас». (П. Киньяр. «Вилла „Амалия“»).
Анна хочет жить, хочет успеть еще до «старческих косточек» вкусить все возможное, включая и прелести запретной любви.
Истори «Я»… О романе «Лестницы Шамбора»
Он антиквар, он охотник до старых историй, до сгинувших «я», так себя любивших, ни разу не сомневавшихся в собственной бессмертности. Он создал целую сеть магазинов в Европе, обеспечивающую ему комфортную жизнь. Он, как кочевник, путешествует между Антверпеном, Парижем, Римом,
А что такое литература, в конце концов, как не история — большая и малая. История бесчисленных «я» в упорядоченной летоисчислением вечности. Где каждое «я» может быть кем угодно: хоть одним из двенадцати цезарей, спасенных от забвения Гаем Светонием Транквиллом, хоть Эдуардом Фурфозом — «человеком молчаливым, зябким, нескладным, тощим, отрешенным…».
Образ главного героя составляется постепенно, от страницы к странице. О господине Фурфузе красноречиво говорят выбор профессии — собирание предметов, принадлежавших детству, отношение к конкурентам, романтические связи (как он смотрит на женщин, как женщины смотрят на него), внутренний голос, свидетельствующий о неустанном поиске истинного смысла жизни, разнообразные вкусы, фобии и даже чувство пустоты, из которого ткется незримая сеть воздуха и зримая — романа.
«Пристрастия Эдуарда отличались большим разнообразием: кроме горьких сортов пива и странных имен, жадно любил жестяные машинки XIX века, миниатюры на пуговицах, на крышках часов и табакерок. Это и были их взятки. Стоимость подобных вещиц составляла около двадцати процентов от суммы, указанной букетом цветов». (П.Киньяр, «Лестницы Шамбора»).
Таков главный герой одного из лучших романов Киньяра — охотник за игрушками, сам на глазах у читателя превращающийся в игрушку.
«Ничего страшного. Просто лысые убивают друг друга ради блеска костяного гребешка». (П.Киньяр, «Лестницы Шамбора»).
Такое ведь со многими случается. Да и с любимыми тоже так:
Мы ведь уже знаем по роману «Вилла „Амалия“», что все в жизни начинается с решительного поступка — находишься ты на лестнице Шамбора или нет, в данном случае не суть важно — вот простился ты с женщиной, которая утомляет своей страстью к шмоткам, с женщиной, которой жарко, когда тебе холодно; нашел детскую заколку, пограничный знак между «до» и «после»; заглянул к себе в парижский офис, и тебя нагнал звонок американской тетушки, не подававшей никаких знаков жизни более тридцати лет; встретил женщину на улице, от которой сердце бомбой разорвалось; принял на работу доверенное лицо своего соперника, склонил ее (кого?) к доносительству…
«- А если я удвою цену?
— Нет. Я обещала господину Фрире работать только для него.
— Соланж, с какой стати вы упрямитесь? Выслушайте меня, Соланж. Ну я прошу вас. Я буду платить, сколько захотите».
Главное начать, а там уже, глядишь, и вот он, человечек из сегодня, как игрушка вчерашняя, разве что в реставрации не нуждается, вставь ключик между лопатками, заведи и будет плясать тебе на загляденье.
В романе нет ничего случайного, Киньяр ничего не говорит просто так. Иногда даже задумываешься: плюс это или минус. Не потому ли муж Лоранс, возлюбленной героя романа, оказывается врачом, специалистом по эмбриологии, что писателю необходимо связать его с куклами и лестницей Шамбора.
«Подумал о рисунках — изображениях молекулы ДНК, — которые мелькали на страницах чуть ли не каждого журнала. И его вдруг осенило: да ведь лестницы Шамборского замка — это та же самая спираль ДНК, которую Леонардо Да Винчи, со свойственной ему гениальной прозорливостью, увеличил до гигантских размеров». (П.Киньяр, «Лестницы Шамбора»).
Выше мы уже говорили, что Паскаля Киньяра часто сравнивают с Прустом, когда в его прозе время обретает черты Вечности, и с Томасом Манном, когда речь заходит о музыке. Насколько это верно, нет ли тут натяжки? Понять это можно будет, когда придут слова из потерянного языка, когда счастье победит страх, когда утраченное время обретется с помощью чудесного моста, то есть когда читатель дочитает до конца эту книгу и три предыдущих.
Ирина Волевич: «Он такой — один». О Паскале Киньяре
Афанасий Мамедов Ирина Яковлевна, вы помните, с чего началось ваше знакомство с Киньяром, как вы его открыли для себя? Когда, где и при каких обстоятельствах встретились в первый раз?
Ирина Волевич Паскаль Киньяр — известнейший французский писатель, романист, эссеист, переводчик, лауреат Гонкуровской премии. Живой классик. Каждую его книгу, начиная со знаменитого эссе «Секс и страх»,
Впервые я встретилась с Паскалем Киньяром в 1997 году, заочно, в романе «Все утра мира», который мне предложило перевести издательство МИК (Москва). До этого я уже перевела книги Мишеля Турнье, Жана Жироду, Кристианы Барош и многих других, но тут сразу поняла, что ни с чем подобным еще не сталкивалась: этот писатель показался мне уникальным, ни на кого не похожим. И я начала переводить его, роман за романом (слава богу, именно в силу непривычной, особой стилистики и запредельной сложности текстов, других желающих переводить его не нашлось). А личная наша встреча произошла в июле 2004 года в Нормандии, в Международном культурном центре
АМ Я бы хотел еще дополнить список авторов, которых вы переводили, это Амели Нотомб, Раймон Кено, Патрик Модиано, Фредерик Бегбедер… Вы сейчас сказали об уникальности Паскаля Киньяра, что
ИВ Я переводила многих сложных авторов — Агриппу д’Обинье, Раймона Кено, Яна Муакса, Мишеля Турнье, Жана Жироду, Франсуазу Саган, — и каждый из них представлял собой «минное поле»: д’Обинье — с его с языком и реалиями
АМ В 2008 году вы получили Премию Мориса Ваксмахера за перевод романов «Салон в Вюртемберге» Паскаля Киньяра и «Чероки» Жана Эшноза. Беседуя со мной по телефону, вы сказали, что «Салон в Вюртемберге» считаете главной книгой Паскаля Киньяра, не сочтите за труд, скажите, почему вы так высоко оцениваете именно это творение Киньяра? И как относятся к этому роману за рубежом?
ИВ «Салон в Вюртемберге» — главная книга Киньяра ХХ века. Ибо есть три Киньяра — античный, барочный (XVII век) и современный; это три стилистически разных писателя, и главная книга Киньяра ХХ века — действительно «Салон в Вюртемберге» — автобиографический роман, какого не постыдился бы и сам Пруст. Читать его нужно медленно, со вкусом, с любовью к музыке (герой, как и сам Киньяр — музыкант), то есть, так, как он писался (и переводился). Любят ли этот роман за рубежом? Любят… любители. Киньяр пишет не для широкой публики. Он вообще человек не публичный, рекламы и суеты вокруг своих книг не терпит, в писательских тусовках не участвует, за наградами не гонится.
АМ Я это заметил, когда «наводил справки».
ИВ На семинаре в
АМ Киньяр вам явно приносит удачу, книга эссе «Секс и страх» в вашем переводе была признана лучшей переводной книгой 2006 года на Московской международной книжной
ИВ Начнем с того, что это сборник, в который я включила четыре романа — «Записки на табличках Апронении Авиции», «Альбуций», «Все утра мира», «Терраса в Риме» — и эссе «Секс и страх». Конечно, это была огромная радость и честь — увидеть целых пять произведений любимого писателя в роскошном оформлении издательства «Азбука» (СПБ) и удостоиться такой почетной награды. К слову сказать, Киньяра издавали и переиздавали многие российские издательства: журнал Иностранная литература, МИК, Текст, Флюид, Азбука, Астрель.
И, кстати, хочу еще пояснить, что я разумею здесь под словом «роман». В книге «Альбуций», посвященной этому древнеримскому ритору, которому Киньяр сочинил биографию (ибо о нем почти ничего неизвестно), сказано, что «романами» в ту эпоху назывались «случаи из жизни», служившие предметом публичных судебных разбирательств, ведущихся двумя риторами, один из которых был «прокурором», второй — «адвокатом». По окончании данного разбирательства, они менялись ролями и проводили «заседание» вновь, на радость зрителям. «Альбуций» — это не только биография ритора, но и сборник подобных сюжетов; уверяю вас, что это захватывающее чтение.
АМ Не сомневаюсь. А сколько всего книг Киньяра вы перевели?
ИВ Двенадцать… с половиной. Из них десять романов («Альбуций», «Записки на табличках Апронении Авиции», «Ладья Харона», «Все утра мира», «Терраса в Риме», «Лестницы Шамбора», «Карус или Тот, кто дорог своим друзьям», «Вилла «Амалия», «Американская оккупация» и «Салон в Вюртемберге») и одно эссе — «Секс и страх». Одиннадцатый роман — «Тьма и безмолвие», посвященный художнику «барочного» века
АМ Как вам кажется, насколько хорошо российский читатель знаком с современной французской литературой? И что за аудитория у русского Киньяра?
ИВ Видимо, российские читатели по достоинству оценили Киньяра, и он пользуется успехом, иначе зачем бы его стали так часто переиздавать. Он действительно выбивается из ряда других прекрасных авторов. Он такой — один, неординарный, несуетный, с необъятной эрудицией. И те, кто любит читать об Античности, и те, кто ценит авторов и музыкантов века барокко, и те, кто предпочитает необычные, оригинальные книги о нашем времени, принадлежат, мне кажется, к избранной, не очень многочисленной, но в высшей степени интеллигентной читательской аудитории. Честь и хвала тем, кто любит Киньяра, ибо это чтение — не из легких!
АМ Когда вы переводите Киньяра и у вас возникают вопросы, вы с ним списываетесь, созваниваетесь?.. Насколько вообще он демократичный человек?
ИВ Увы, нет. На уже упомянутом семинаре в
АМ На мой взгляд, Киньяр очень кинематографичный писатель, сколько фильмов сняли по его произведениям?
ИВ Мне известны две экранизации: «Все утра мира» — дивный фильм, с обоими Депардье, отцом и сыном, который всем советую посмотреть, и послушать, поскольку он весь идет под прекрасную музыку барокко, исполняемую на
АМ А мне Изабель Юппер страшно понравилась и слилась с книгой, хотя книгу я читал раньше. Много произведений Киньяра остались не переведенными на русский язык?
ИВ Много. Например, цикл «Последнее царство», состоящий из шести книг: «Блуждающие тени», «О былом», «Бездна», «Парадизиаки», «Les Sordidissimes», «Безмолвная барка». Затем «Таинственные солидарности», и еще около десятка. Скажу сразу: это не беллетристика, все они представляют собой нечто среднее между романами, эссе и медитациями, это
АМ В переводческом деле учитель играет роль, которую со временем трудно переоценить, вы учились, если я не ошибаюсь, у Лилианны Лунгиной, вы часто вспоминаете ее добрым словом?
ИВ В этом году мы, участники семинара Лилианны Зиновьевны Лунгиной, отметили (увы, виртуально) ее
АМ И последний вопрос, ставший уже традиционным: какие книги вы бы посоветовали непременно прочесть читателям «Лабиринта»?
ИВ Непременно нужно читать и перечитывать классику — и русскую и иностранную (переведенную нашими великими переводчиками середины ХХ века), — она, помимо всего прочего, учит правильной русской речи, которая не помешала бы нашим читателям, и старым и, особенно, молодым. Из сравнительно новых, недавно прочитанных книг мне очень понравились: «Женщины Лазаря» Марины Степановой, «Тайный русский календарь» Дмитрия Быкова, «Русская канарейка» Дины Рубиной, «Логопед» Валерия Вотрина, «Верди. Роман оперы» Верфеля, «Не отпускай меня» Исигуро Кадзуо, «Автобиография» Агаты Кристи. А стихи Бродского — все, от первых до последних, — это моя настольная книга, их могу читать всегда, и днем и ночью.
АМ Ирина Яковлевна, позвольте поблагодарить вас за беседу.
ИВ А вас благодарю за интерес к моему любимому писателю Киньяру. Надеюсь, нам с вами удастся заинтересовать тех, кто еще незнаком с его творчеством. Всегда рада побеседовать о нем.
АМ И я надеюсь!
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
