20 ноября исполняется 150 лет со дня рождения Зинаиды Николаевны Гиппиус (1869–1945) — поэтессы, прозаика, литературного критика, одного из идеологов русского символизма и, конечно, музы многих российских поэтов и мыслителей начала ХХ века.

Почему «конечно»? Да потому, что в русской литературе до нее не было женщин такой красоты, ума и харизмы.

От благорасположенности критика Антона Крайнего — один из наиболее ходовых и дерзких псевдонимов Гиппиус — судьба молодого дарования могла резко измениться. И уж совершенно точно, так эпатировать публику, как она, не мог никто.

Имя «декадентской мадонны», «зеленоглазой амазонки», «человека ручной работы» или, по Троцкому, просто «ведьмы» вроде как и не было забыто — столь сильной оказалась ее связь с Серебряным веком. Однако следует признаться, что с творчеством ее, достаточно обширным, большинство из нас и по сей день знакомо весьма и весьма отдаленно. Оно и понятно — литературное наследие Зинаиды Николаевны долгое время находилось в СССР под строжайшим запретом, а когда запреты были сняты, оказалось слишком сложным для восприятия. К этому непременно следует прибавить еще одно обстоятельство: в 90-е годы ему пришлось «конкурировать» с творческим наследием нескольких поколений выдающихся русских писателей-эмигрантов.

Другое дело факты биографии Зинаиды Николаевны, вот они оказались созвучны нашему времени, как никогда. Сколько же сразу появилось «неудобных» вопросов, ответом на которые, в какой-то степени, может стать многозначное «мычанье» Ивана Бунина в «Окаянных днях» — «Ах, Мережковские м…!» Но особенный интерес в нашей преобразованной стране вызвали ее Дневники, чудом уцелевшие, в них Зинаида Николаевна воспроизвела реальность постреволюционных событий и «вывела на чистую воду» практически всю большевистскую верхушку. «Сильнее всех чувств во мне говорит пламенное чувство долга. Я никогда не знала ранее, что оно может быть пламенным. Мы здесь; наши тела уже не в глубокой тёмной яме, называемой Петербургом; но не ради нашего избавления избавлены мы, нет у нас чувства избавления — и не может быть, пока звучат в ушах эти голоса оттуда — de profundis (из глубины)» (Зинаида Гиппиус «Петербургский дневник»).

Дневники

Нет в продаже

Знаменитая русская поэтесса, прозаик, критик, публицист и мемуарист Зинаида Николаевна Гиппиус родилась в 1869 году в городе Белев Тульской губернии и умерла в 1945 году в Париже. Ее брак с Дмитрием Мережковским продлился 52 года, в течение которых они не расставались ни на один день (поэтому и не существует их переписки). С 1893 по 1940 год она вела дневники, которые являются не только замечательными памятниками литературы, но и уникальными и беспощадными свидетельствами событий и жизни того времени. 

Посмотреть

Мережковские приветствовали Февральскую революцию, но захват власти большевиками называли не иначе, как «переворотом». В 1919 году чета Мережковских бежала из «царства Антихриста» и относительно благополучно осела в Париже. (Была своя квартира на Колонель Боннэ, 11-бис, приобретенная лет за десять до захвата власти большевиками). К тому же, они получали «сербскую» и «пражскую» субсидии — деньги небольшие, но постоянные.

В Париже, как и в Петербурге, Мережковские вели активную литературную деятельность, к примеру, организовали общество «Зеленая лампа». Их квартира была центром притяжения самых разных литературных сил. Как и в Петербурге, Зинаида Николаевна одним пророчила скорую известность и даже немеркнущую славу, другим — сразу же советовала заняться автоизвозом или открыть свою прачечную.

В 1941 году от внезапного кровоизлияния в мозг скончался Дмитрий Мережковский, он был похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. «Я умерла, осталось умереть только телу», — говорила Гиппиус после смерти мужа. Зинаида Николаевна пережила Дмитрия Сергеевича на четыре года и, не закончив воспоминаний о нем, обрела вечный покой под одним с ним надгробием.

В 1980 году в предисловии к изданию Дневников Гиппиус Нина Берберова писала: «Есть несколько причин, почему „Синяя книга“, оказавшаяся снова в наших руках после пятидесяти лет, будет прочитана и перечитана, и не будет забыта. Она принадлежит к числу исключительных документов исключительной эпохи России (1914–1920) и бросает яркий (и безжалостный) свет на события, потрясшие мир в свое время». И многие сегодня полагают так же, считая, что все, что осталось от творчества Зинаиды Гиппиус — это лишь Синяя книга, Черная книга, Серый блокнот, составляющие ее Дневник, и «серебряновечная» импресса.

Что касается поэтического наследия Гиппиус, тут могу сказать, прогалопировав по Youtube, что стихи ее читают, декламируют, и делают это чрезвычайно артистично — с обязательным мундштуком в пальцах и предельным надломом в душе. Что же до эссеистики, публицистики и романов, которые она тоже писала и, по ее собственным заверениям, немало — забывала даже, о чем они — скорее всего, это уже удел историков литературы.

Насколько изучено творчество Зинаиды Гиппиус к ее ста пятидесятилетнему юбилею и можно ли рассматривать его в отрыве от творчества Дмитрия Мережковского? Как вычислить начало Серебряного века? И правда ли, что «буревестник революции», «великий пролетарский писатель» Максим Горький «вытравливал из себя раба» именно таким образом, каким описывала Зинаида Николаевна Гиппиус в «Петербургских зимах»? На эти и другие вопросы мы попросили ответить: поэта и переводчика Ирину Ермакову; прозаика, поэта, журналиста и литературного критика Дмитрия Быкова: филолога и литературоведа, профессора МГУ Николая Богомолова; филолога, литературоведа и прозаика, профессора МГУ Олега Клинга.

Афанасий Мамедов С чего началось твое знакомство с творчеством Зинаиды Николаевны Гиппиус и какое впечатление оно на тебя произвело? И еще — каким образом к читателям твоего/нашего поколения проникала широко не распространяемая информация о Серебряном веке?

Ирина Ермакова В 1960 году вышел первый, стихотворный том «синего с серебром» восьмитомника Блока с предисловием Владимира Орлова.

АМ Захватывающее чтение для советской третьеклассницы!.. И что же Орлов?

ИЕ Орлов писал о вовлечении юного Блока в декадентско-символистические соблазны, и где-то в середине статьи, мелким шрифтом, в скобках упоминались и декадентско-символистские соблазнители — Брюсов, Мережковский и Гиппиус. Еще имя Андрея Белого там же промелькнуло. Все это заинтриговало не меньше, чем сам Блок. С тех пор повсюду, где только возможно, я разыскивала эти имена. Информация накапливалась, проявлялась история Серебряного века. Складывался пазл. В старшем школьном и студенческом возрасте к этому открыванию почти наглухо закрытого активно подключало чтение самиздата. Выплывали то одни мемуары, то другие. Увлекательная картина собиралась по мелочам, именам, деталям.

АМ Хорошо помню, каким замечательным был у меня перепечатанный на машинке Гумилев. И косые глаза у него блестели, словно живые, и дым от папиросы был настоящий, а уж стихи!..

ИЕ Была и у нас эта распечатка Гумилева. А в 1990 меня пригласили работать редактором в одно из первых открывшихся в Москве частных издательств. Первая книга новорожденного издательства: Зинаида Гиппиус, «Литературные дневники. 1914–1919». Это была перепечатка издания, вышедшего в начале восьмидесятых в Нью-Йорке. С предисловием Берберовой.

Уникальное свидетельство времени. Блистательно написанное. Очень жесткое. Даже не знаю, что было написано жестче — дневники Гиппиус или «Окаянные дни» Бунина.

К этому времени (начало девяностых) издания Гиппиус стали возникать вокруг, как разрывающиеся бомбы. Ко мне попал ее двухтомник «Живые лица», изданный в 1991 году в Тбилиси издательством «Мерани», тираж — 100 000. Где они сейчас, эти сто тысяч?

Зинаида Николаевна, конечно, поражала воображение. Любопытно, что, читая блоковские стихи о Прекрасной Даме, я представляла себе не розовощекую, пухлую возлюбленную Блока Любочку Менделееву, а фото невесты Мережковского, восемнадцатилетней Зины Гиппиус в белом платье и с совершенно отстраненно-неземным лицом. Это и была, по-моему, Прекрасная Дама. Что касается ее художественной прозы — я просто не прорвалась сквозь эти повести и рассказы, за романы даже не бралась — решила себя не мучить.

АМ А что ж ее стихи?

ИЕ Стихи тоже прошли в моем сознании как-то вяло. Но памятуя, как серьезно хвалили стихотворное мастерство Гиппиус Брюсов, Анненский, Ходасевич, и как ругал ее стихи Бунин («электрические стихи»!), старалась все же в них вчитаться. Удивляло, что мэтры считали эти стихи, написанные от мужского лица, умно-мужскими. Мне и сейчас они кажутся стихами очаровательной интриганки, вполне себе символистскими дамскими стихами, стихами актерки с дивного портрета Бакста. Стихами, некоторые из которых под настроение можно почитать, развеселиться и удивиться снова: ну, не всерьез же все это? Даже «Последние стихи» со всеми их «ужасами». Думаю, стихи Гиппиус сегодня — драгоценная находка для, например, актрис, выступающих с эпатажным чтением. То есть в прикладном смысле — яркие, скандальные — они вполне могут работать. Если говорить о технике письма — стихи ее сделаны безупречно. А вот поэзии в них я не нахожу.

АМ Когда ты сказала «сделаны безупречно», мне почему-то вспомнились слова Нины Берберовой: «Раз и навсегда, еще в молодости, построив непроницаемую стену между сознанием и чувством, перевязав узлом нить, ведущую от „ума“ к „сердцу“, она только в редкие минуты слабости оплакивала свою раздвоенность». Гиппиус не то, что двоится, когда ее читаешь, а временами даже троится. И когда заходит разговор о Гиппиус, хочешь того или нет, а выдвигается вперед нее Мережковский со своим полыхающим провидческим взглядом, заметным даже на фотографиях не очень хорошего качества. Скажи мне, можно ли сегодня рассматривать творчество Зинаиды Гиппиус без оглядки на творчество Дмитрия Мережковского?

ИЕ Почему нет? Мало ли кто с кем пил или дружил, сотрудничал или воевал, заседал в президиумах или заводил семью… От писателя остаются тексты и легенды, им самим или современниками о нем созданные. Может, конечно, ничего не остаться, тогда и разговора не будет. Или легенды могут перешибить написанное. В случае Мережковских, мне кажется, существует какое-то равновесие между их легендарностью и собственно написанными книгами. Зинаида Николаевна Гиппиус — автор замечательных дневников и воспоминаний. Мережковский мог участвовать в них советом, а мог и не заглядывать в то, что пишет жена — это неважно. Книги изданы под ее именем, это ее книги — часть мемуаров написана после смерти Мережковского, уже в полном «отрыве» от него. И потом — мы тут празднуем 150-летие Зинаиды Гиппиус, а не супругов Мережковских, верно?

АМ Абсолютно точно. Ты, как поэт, готова согласится с таким посылом Зинаиды Николаевны: «Стихи надо писать не тогда, когда можешь писать, а когда их не писать не можешь»?

ИЕ Соглашусь. Хотя это и общее место. Много кто может писать. Садится и пишет. А потом все это написанное девать некуда. Сайты окололитературные ломятся под тяжестью стихотворных километров. Авторы страдают от своей неприкаянности, обойденности, невключенности в литературный процесс. Затеваются скандалы, человеческие отношения разъедает обида и зависть, жизни ломаются, и еще много чего печального происходит в жизни людей, которые «могут писать». А вот послушались бы с самого начала Зинаиду Николаевну, писали бы, только когда не писать невозможно, и жизнь их на этом свете была бы легче и веселее. А главное — художественно выразительнее.

АМ Берберова пишет: «В дружбе она признавала только „глобальное“ согласие, только „тоталитарный унисон“, не знала, что такое „дружеский контра-пункт“ отношений». Как ты думаешь, Гиппиус действительно не прислушивалась к мнению окружающих? Правда ли, что ей было все равно, что вся она была — «А я не согласна!..»?

ИЕ Зинаида Николаевна декларировала независимость от мнения окружающих. Видимо, так оно и было. В каком-то смысле, конечно. Отчасти. Во всяком случае, ей этого очень хотелось. Уверенность человека литературного зиждется на его положении в литературной тусовке. У красотки Зины с самого начала, с вхождения ее в литературу, была мощнейшая поддержка в лице старшего товарища Дмитрия Сергеевича Мережковского и всех его к тому моменту наработанных литературных знакомств.

Барышня — прелестна и талантлива, да еще и жена нашего литературного друга — как же ею не восхититься? Их восхищение было необходимо ей для уверенности в себе, для независимости литературной позиции. Сюда хорошо вписывается рассказанная Одоевцевой история о кольцах поклонников Зинаиды Николаевны, нанизываемых ею на веревочку и висящих в изголовье. Каждое колечко — источник энергии восхищения, свидетельство чудесности Зины, укрепления ее уверенности в себе. Позже, уже в союзе с Мережковским, она привыкла ко всему этому и сделалась — ну, почти независимой от мнения окружающих. Это ведь еще и самовоспитание.

АМ А может, все это была игра?

ИЕ Если вчитаться в ее дневники и мемуары, где проявляются отношения с окружающими — конечно, ей было не все равно. Конечно — зависима. Ее фраза после возвращения Мережковского с радиопередачи о Гитлере, которого он насылал на Россию большевиков: «Теперь мы пропали!» — говорит о том, что ей очень важно было, что о них подумают. И ведь подумали плохое. Да так подумали, что Мережковский умер.

АМ Какой, на твой «поэтический» взгляд, она была? Похожей на Гиппиус Бакста? И еще: не было ли у тебя по прочтении ее дневников чувства, будто работа Бакста — это портрет не только Зинаиды Николаевны, но и всего Серебряного века, что в него, как в бархатную шкатулочку, помещается весь «Петербург» Белого и все бесы Сологуба…

ИЕ Для меня — да, это портрет Серебряного века. А ведь мы еще в девяностые говорили об этом. Ту репродукцию, портрет Гиппиус работы Бакста, я выдрала из «Огонька» или из «Смены», не помню уже, и долго с нею носилась (в доинтернетную эпоху найти необходимую картинку — отдельная, часто долгая и детективная история), а потом, перед твоим отъездом в Баку — принесла тебе вместе с книжкой только что вышедших Дневников Гиппиус. Мне представлялось, что верно их прочесть возможно, только поглядывая время от времени на этот портрет. Вот такая, думается, она и была — Зинаида Николаевна Гиппиус. Символ символизма. Русского символизма.

АМ Скажи, а нет ли у тебя ощущения, что наши 90-е — это в какой-то степени… наш «Серебряный век»?..

ИЕ Тогда в бесконечных, задымленных, запиваемых всякой дрянью разговорах зеркально отражались начало и завершение двадцатого века. Да, у нас был свой Серебряный век. Своя революционная и постреволюционная ситуация. Свой взгляд на рухнувшую прямо на глазах империю. Свои призраки свободы и независимости. Как будто можно быть абсолютно свободным и абсолютно независимым. Как будто даже гравитация нам не указ: летим и все тут. Хотим и летим. Забираемся всей разгоряченной компанией молодых стихотворцев на огромный подоконник в твоей комнате у Патриарших прудов, отрываемся и взлетаем.

АМ Я попытался представить себе современного писателя, которой воскрешает в своем дневнике наши 90-е — и не смог, затем нулевые, — тот же результат… И как мне думается, дело тут не только в даровании, характере и крепком здоровье. Не кажется ли тебе, что писание дневников — это своего рода миссия, возложенная свыше? История с дневниковыми тетрадями Зинаиды Николаевны, меня в этом лишний раз убеждает.

ИЕ У каждого писателя имеются рабочие тетради/дневники/записные книжки/путевые блокноты/ежедневные файлы на рабочем столе и т. п. Все они — для заметок, для мгновенно пришедшего в голову, для — «не забыть». Однако мало кто решается публиковать эти свои заметки не отредактированными. Мало кто из писателей пишет их, не заглядывая поминутно в зеркало: как я там выгляжу? каким увидят меня потомки? Мало кто не сводит в записях счеты с недругами. После смерти писателя наступает произвол публикаторов. Вряд ли Толстой обрадовался бы, обнаружив в собственном собрании сочинений все свои дневники, письма… Уж наверняка он выжал бы из девяноста томов — девять.

АМ Гиппиус пишет в своем Дневнике: «В предисловии к заметкам я упоминаю о гибели двух первых частей Дневника. Шли годы; сомневаться в этой гибели не приходилось. Можно себе представить, как нас поразило неожиданное возвращение одной из частей „Записи“ — первой. Но, надо сказать, еще более поразило меня содержание рукописи. Читать собственный отчет о событиях (и каких!) собственный, но десять лет не виденный — это не часто доводится». С Зинаидой Николаевной не поспоришь.

ИЕ Там произошла невероятная история. Через десять лет после бегства из большевистской России ей привезли ее дневники, в России оставленные, зарытые и, как она была уверена, погибшие. Сочтя это Божьим промыслом, Гиппиус опубликовала их ровно в том виде, в каком они были написаны в предреволюционное и постреволюционное (1914 — 1919) время, добавив некоторые сноски-комментарии в 1929 году. Именно поэтому они имеют такую документальную ценность, кроме ценности художественной, конечно. Редко кто с такой страстью описывал в дневнике события не личной жизни, не творческие свои поиски, а события, ежесекундно происходящие в городе, стране, мире. Гиппиус, находясь в географическом центре событий, вникала во все происходящее и давала ему, происходящему, собственную оценку. Более того — по возможности вмешивалась в эти события, помогая одним людям — то советом, то прописыванием каких-то бумаг и манифестов, то возможностью укрыться у нее в доме — и решительно отказывая другим. Это дневники участника тех страшных событий, посетившего мир в «минуты роковые».

Литературный дневник (1899-1907)

374 ₽

Зинаида Гиппиус была не только известным поэтом и прозаиком, но и влиятельным литературным критиком. Свои нелицеприятные, жесткие и бескомпромиссные статьи она подписывала мужским псевдонимом — Антон Крайний. Читателю предоставляется возможность ознакомиться с литературно-критическим наследием 3. Гиппиус, чьи оценки не утратили своей эстетической значимости и по сегодняшний день.

Посмотреть

ВСЁ ОНА

Декабрь 1914

Вот еще для примера:

ДОМА

Была ли заметна эта бросающаяся в глаза женственность в поэтической палитре Зинаиды Гиппиус при ее жизни, что говорили литературные арбитры прошлого на сей счет?

ИЕ У Зинаиды Гиппиус очень дамские, игриво дамские (чтоб не сказать — манерные) стихи. Лирическая героиня (или герой — она часто писала от мужского лица и тем усугубляла противоречие мужское-женское) всегда находится в напряжении внутри стихотворения, в напряженной, кокетливой, но очень артистичной позе. Думается, именно этот артистизм, наряду с эпатажем, и внешняя раскованность (один лорнет, нацеленный на собеседника, чего стоит!) одновременно с внутренней скованностью создали ей поэтическую славу в свое время.

АМ Известно, что Зинаида Гиппиус принимала деятельное участие в жизни мужа, в этой связи вопрос: принимала ли Гиппиус такое же активное участие в создании религиозно-философского общества? Можно, к примеру, сказать, что Гиппиус, так же, как и Мережковский — дали начало всей русской религиозной философии начала ХХ века?

ИЕ Она принимала участие в организационных вопросах по созданию и журнала, и общества, участвовала во всех иных зримых действиях ведения литературной политики. Интриговала, переманивала на свою сторону (сторону своей литературной «партии»), использовала литературную и социальную критику в этих целях, писала под множеством псевдонимов, создавая видимость множества соратников в борьбе. Мережковский же проделывал все это по-своему. Современники узнавали их чету в лисе Алисе и коте Базилио из толстовского «Буратино», где Пьеро читался как Блок, и другие персонажи были узнаваемы. Но это все касалось активной организаторской деятельности, а вот суть их религиозно-философского учения — это, как мне представляется, дело Мережковского, Розанова, Бердяева, Булгакова (в разные периоды в разных сочетаниях). Хотя Зинаида Гиппиус, конечно, и тут во все вникала и критически откликалась. Позднее эта бурная деятельность, борьба с оппонентами переместилась из Петербургской гостиной в Парижскую и никогда (как видится отсюда, из нашего времени) не утихала. Уникальный артистизм Зинаиды Николаевны, ее дар обаять и привлечь людей, умение переплести религию и философию с литературой — делал заседания нескучными.

АМ Одни литературоведы считают, что эпоха Серебряного века началась в 1897 году, когда В. С. Соловьев опубликовал произведение «Оправдания добра»: в нем содержались все те философские догмы, которые станут главными для поэтов Серебряного века. Другие полагают, что он ведет начало с поэзии Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского, собственно говоря, и заявивших о приходе Серебряного века и, по-моему, назвавших его «серебряным». А ты как думаешь?

ИЕ Да, так считают многие, и есть основания приписывать эту роль Гиппиус и Мережковскому. В какой момент все началось? Не знаю. Серебряный век может ведь и не помнить момента своего зачатия. Мережковский был на четыре года старше Гиппиус, и писать он начал раньше. Однако, не будем забывать, что дружил он с Надсоном. И восхищался с самого начала своей поэтической жизни Надсоном. И подражал именно Надсону.

И Зинаида Гиппиус начинала с подражания Надсону и с восхищения им. Специалисты тут могут на меня обидеться, но, похоже, что поэтический Серебряный век начался с Надсона. Вот такая выходит странная загогулина, если пытаться забраться в начало. Кто ж его знает, что там было, в начале? Какое слово?

АМ А что бы ты посоветовала почитать из Зинаиды Николаевны Гиппиус? Думаю, твое мнение будет интересно не только читателям «Лабиринта». Я задаю его всем своим собеседникам.

ИЕ Подробные документы времени — Дневники. Смещенные документы времени — воспоминания. Даром, что говорят: врет, как мемуарист. В воспоминаниях Зинаиды Николаевны великолепно описаны Блок, Сологуб, Розанов и другие «живые лица» Серебряного века. И последнюю ее книгу: «Д. С. Мережковский», к сожалению, не оконченную.

АМ В истории русской литературы с именем Зинаиды Гиппиус неразрывно связано имя ее мужа — Дмитрия Мережковского. Эта супружеская пара — одна из самых уникальных в истории мировых литератур. Зинаида Николаевна и Дмитрий Сергеевич, не расставаясь ни на день, прожили вместе пятьдесят два года. Она, случалось, подписывала его именем и стихи, и прозу, подбрасывала ему свои идеи, которые он «по-матерински» разрабатывал в исторических романах и культурософских очерках… Дмитрий Сергеевич так же в немалой степени влиял на Зинаиду Николаевну. Можно ли сегодня рассматривать творчество Зинаиды Гиппиус отдельно от творчества Дмитрия Мережковского?

ДБ Можно, конечно. Мне кажется, это навязчивое сближение даже мешает понять обоих. Они очень разные: художественная проза Гиппиус — даже, правду сказать, беллетристика, — не идет в сравнение с исторической прозой Мережковского. В стихах она иногда сильнее, особенно в зрелых и поздних, в «Последних». Ее жанр — дневники, у него вместо дневников эссеистика, статьи, памфлеты (его «Невоенный дневник 1914 — 1916» как раз и есть сборник газетных колонок). И дневники ее, при полном сохранении субъективности и даже интимности, — именно первоклассный документ эпохи. Но такой книги, как «Иисус Неизвестный», ей не написать. Как драматург он выше на две головы — восхищаться ее «Зеленым кольцом» мог только Блок, которому и Пимен Карпов нравился. Как всегда бывает в таких парах (например, у Синявских), она была эффектнее, ярче, коммуникабельнее, а возможно, и теплее в чем-то, но интеллектуальным и духовным мотором этого союза был, конечно, ДС.

АМ Насколько принципиальны различия между петербуржским символизмом и московским?

ДБ Примерно таковы же, как в советском варианте серебряного века, то есть в семидесятые, различия между «Ленинградской школой» и московской литературой. В Москве были ярчайшие личности — Брюсов, Белый, Эллис, — но не было среды. В Петербурге несравнимо выше был средний уровень литературы, она культурней, нет московской вульгарности — но нет и московских прорывов. В Питере была «Башня» — не столько организационный центр петербургского символизма, сколько литературный университет. В Москве не было ничего подобного. Не знаю, в силу каких обстоятельств, — климатических, географических, метафизических, — Петербург как-то ближе к небу, здесь лучше обстоит дело с цеховой дисциплиной (и потому был возможен Цех поэтов, причем дважды), с добрыми нравами литературы, с взаимоотношениями. В Москве все как-то пропахло дрязгами. Не случайно Ходасевич до переезда был хорошим, ничем не замечательным поэтом, а в Петрограде стал превосходным.

АМ Была ли Зинаида Николаевна вершительницей литературных судеб? Вообще насколько верно суждение, что без нее не открыли бы ни Блока, ни Есенина, ни Мандельштама? И если все это так на самом деле, как могла Зинаида Николаевна так промахнуться — не разглядеть в юном Владимире Набокове величайшее из дарований ХХ века в мировой литературе?

ДБ По ранним стихам Набокова, правду сказать, да и по зрелым его стихам невозможно предугадать романы. Думаю, чтобы по «Голубой глубине» Платонова предсказать «Чевенгур» — хотя там-то признаки большого дарования бесспорны, — нужно особое зрение. Мандельштама все-таки открыл Вяч. Иванов, будем к нему справедливы, и папа Мако, если верить его мемуарам. Есенин ходил ко всем, особенно многим обязан Городецкому, что и сказалось на характере его таланта: как говаривала наша географичка, участь страны предопределена тем, кто ее открыл. Зинаиде Николаевне он обязан только фразой про гетры, ничего в ней не понял и адресовал ей очень глупое открытое письмо («Вы продажны и противны в этом, как всякая контрреволюционная дрянь», каково!). Относительно Блока все тоже спорно, нельзя лишь отрицать, что Блок любил Гиппиус и верил ей, несмотря на резкие заглазные отзывы «под настроение», но сформировался без всякого ее участия. Вершительницей литературных судеб она была скорее в эмиграции, где масштаб был меньше и соответственно ее влияние — сильней. Если кто и обязан Гиппиус своей литературной судьбой, так это Савинков-Ропшин, фигура для своего времени значительная и важная, но не столь значительная, как его реинкарнация Савенко-Лимонов (для которого ничуть не меньше сделала М. В. Розанова).

АМ Как вам кажется, насколько верно утверждение, сложившееся еще при жизни Зинаиды Николаевны, что ее совершенно не беспокоило мнение окружающих, что прислушивалась она только к своей душе и что была именно такая, какой изобразил ее Лев Бакст на своей знаменитой картине — самоотчетная, независимая и эстетически выдержанная. Что говорят об этом ее стихи и проза?

ДБ Даже если верить сомнительной легенде о том, что ЗН была гермафродитом, — не родилась еще та женщина, которой не хотелось бы очаровывать и сводить с ума, а стало быть, мнение окружающих ее не могло не волновать. Независима она была лишь в том смысле, что чужое негодование только укрепляло ее в собственной правоте (и в каком-то смысле она этим негодованием питалась, хайпожорски подзаряжалась от него). Эстетически выдержанная — опять же в том смысле, что у нее был хороший вкус и она от него не отступалась, и, может быть, именно он помешал ей стать более масштабным поэтом, полностью реализовать потенциал. (Впрочем, в «Чертовой кукле» и «Романе-царевиче» со вкусом как-то не очень; мешала политика, мания все организовывать, направлять, учить жизни Керенского и т. д.) Дневники 1915—1917 гг. изобличают как раз не столько независимость, сколько суетность; конечно, это тоже черта эпохи, и конечно, тем они нагляднее, но впечатление неприятное, примерно как от воспоминаний Елены Трегубовой о салоне Маши Слоним.

АМ В «Окаянных днях» Бунин писал: «„Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…“ Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант». В 1924 году на русской улице города Парижа случился большой скандал. Фигурой, взбудоражившей культурную эмигрантскую среду, оказался не кто-нибудь, а сам Алексей Максимович Горький.

Причиной скандала явилась статья Зинаиды Гиппиус, опубликованная в журнале «Современные записки» и подписанная псевдонимом Антон Крайний, в которой Зинаида Николаевна, как бы мимоходом, как бы вскользь поделилась секретом, а именно: рассказала об участии «буревестника революции» в разграблении художественных ценностей, брошенных своими владельцами, а иногда и не просто брошенных. Скандал оказался продолжительным, вышел на несколько витков, от Зинаиды Николаевны требовали объяснений и фактов. Тогда факты предоставлены не были. О том, что Горький возглавлял экспертную комиссию Наркомвнешторга, им же и инициированную, стало известно спустя годы. Понятно, что за Зинаидой Николаевной Гиппиус кто-то стоял. Кто именно находился за кулисами скандала? Известно ли что-нибудь об этой истории сегодня?

ДБ Ничего достоверного об этом не знаю, слух слышал, а детали наверняка знает Н. А. Богомолов, которому жизнь поэтов серебряного века уж точно известна лучше, чем им самим. Статья «Полет в Европу» недостоверна уже потому, что Горький выехал за четыре месяца до издания декрета об изъятии ценностей, а что он скупал китайский фарфор, мы знаем и без Гиппиус (но он и до революции его скупал). Гиппиус дезавуировала собственное утверждение, ретировавшись довольно унизительно, — дескать, главной ценностью, изъятой Горьким, был русский народ. Согласитесь, некрасиво: намек был на другое. В литературной полемике за Гиппиус, она же Антон Крайний, водились излишества. Если Горький в 1919—1920 гг. и принимал участие в приобретении (присвоении) государством имущества эмигрантов, то никакая его личная корысть в этом деле не доказана, и даже Фондаминский, написавший в «Современные записки» письмо об этой самой комиссии, не возводил на Горького подобных обвинений. То есть сам Горький краденого не скупал: речь шла о распределении — в музеи или на продажу за границей — вещей уже национализированных. Горький дорожил репутацией («Я хочу быть похороненным в приличном гробе») и вряд ли стал бы в открытую присваивать экспроприированное.

Кто был информатором Гиппиус и неназванным («Х») источником Фондаминского? Да как-то я не думаю, что деятельность Наркомвнешторга тщательно скрывалась: удостоверение на право скупки имущества и известная сумма на эти цели были выданы Луначарским непосредственно М. Ф. Андреевой, которой за исключительные способности сам Ленин дал кличку «Феномен». Вся эта история подробно рассмотрена в статье Манфреда Шрубы в «Toronto Slavic Quaterly», с которой мне пришлось знакомиться для лекции о горьковской эмиграции. Статья эта кончается любопытным пассажем: «России сегодня можно лишь пожелать, (…) чтобы она в будущем не нуждалась в писателе как моральной инстанции». Надеюсь, что это пожелание несбыточно.

АМ Насколько сильным было влияние Зинаиды Гиппиус на поэтов Серебряного века?

ДБ Отдельная тема — недостаточно исследованная, увы, — влияние Гиппиус на Ахматову: прямых контактов почти не было, Гумилева у Мережковских не поняли (вот пример близорукости, более радикальный, чем с Набоковым! Ведь он ее герой, и человек явно политический!). Если и было влияние на кого-то, на Белого, скажем, — то личное, салонное, тоже в области литературной политики; боюсь, ее как поэта мало понимали, все заслонял эпатаж, «салон», образ и т. д. Есть ли у Ахматовой следы знакомства с «Окно мое высоко над землею», написанным Гиппиус, когда Ане Горенко было четыре года? Наверное, есть: там уже есть ахматовское — до Ахматовой.

АМ А что бы вы посоветовали прочитать из Зинаиды Николаевны Гиппиус читателям «Лабиринта» в первую очередь?

ДБ Дневники, конечно. «Черные тетради». Воспоминания о Блоке «Мой лунный друг». Книгу о Мережковском — незавершенную, увы. Стихи.

АМ Были ли дневники Гиппиус и Бунина изначально рассчитаны на публикацию?

ОК С дневниками всегда непросто сказать, предназначались ли они для печати. В случае со знаменитыми писателя, литераторами до мозга костей, какими были Зинаида Гиппиус и Иван Бунин, можно предположить, что они изначально писались не столько для себя, сколько для читателя. Другое дело, что они создавались в то время, когда об этом и мечтать было невозможно. У «Петербургских дневников» Гиппиус и «Окаянных дней» Бунина сходная творческая история. Правда, дневник Гиппиус был начат в 1914 году, но центральные события в обоих дневниках связаны с послеоктябрьским временем. Погибла вторая часть «Петербургского дневника» Гиппиус, «Окаянные дни» Бунина завершаются постскриптумом: «Тут обрываются мои одесские заметки. Листки, следующие за этими, я так хорошо закопал в одном месте в землю, что перед бегством из Одессы, в конце январе 1920 года, никак не мог найти их». После неожиданной находки первой части своего дневника Гиппиус размышляла: «Вопрос о печатании этой потерянной и возвращенной рукописи долго оставался для меня вопросом. Не рано ли? Давность только десятилетняя… Но это, как раз, говорило в пользу напечатанья дневника. Ведь он — только запись одного из тысячи наблюдателей прошлого. Пусть запись добросовестная, пусть наблюдательный пункт выгоден, — неточности, неверности, фактические ошибки неизбежны. Через 50 лет их некому было бы поправить, тогда как теперь, когда живы еще многие свидетели тех же событий, — даже участники, — они всегда могут, указанием на то или другое искажение действительности, содействовать восстановлению его подлинного образа. Однако именно „живые люди“ и усложняли вопрос. Печатать дневник имело смысл лишь в том виде, в каком он был написан, без малейших современных поправок (даже стиля), устранив только все чисто личное (его было немного) и вычеркнув некоторые имена. Но вычеркнуть другие все (тогда уж и мое) — значило бы зачеркнуть дневник. Между тем я знаю: большинство людей не любит, боится лишнего взгляда на прошлое, особенно на себя в нем. А вдруг увидишь там что-нибудь по-новому, вдруг придется осознать свою ошибку? Нет, лучше — под „крыло забвенья“… Это очень человеческое чувство, почти никто от него не свободен, — ни я, конечно. Мне тоже тяжело наше прошлое, когда оно слишком живо вспомнится, слишком близко подступит. В данном, частном, случае — и для меня дневник мой не всегда приятное зеркало: приходится ведь отвечать не за одну главную внутреннюю линию (за нее я без труда отвечаю), но также и за ребяческие наивности, скорые суды, „самодельные“ политические рассуждения и т. д. Да еще сознавать, что если не было каких-нибудь ошибок серьезных, фатальных, то лишь потому, может быть, что и „действий“ не было… Но, побеждая свою боязнь прошлого, не считаясь с ней в себе, имею ли я право не считаться с ней в других? Как я смею решать, что другие, даже в этом маленьком случае, не найдут в себе силы бросить взгляд на свое прошлое, сказать ему новое „да“ или новое „нет“? Я и не решаю этого. То есть решаю, печатая дневник, заботиться о людях, там упоминаемых, не больше, чем о себе». Из этого довольно обширного фрагмента видно, что изначально, еще до появления вопроса, печатать или нет «Петербургский дневник», на этапе еще его создания он был предназначен для публики. У Бунина это видно по структуре начала первой записи в «Окаянных днях»: «Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так». Это сильное место в начале дневника, задолго до будущих событий, которые войдут в данный текст, прочертили его драматичную перспективу. Гиппиус еще в конце ноября 1915 года предчувствует драматический разворот исторических событий в России: «Почти три месяца прошло. Трагизм превзошел ожидания: вылился в трагическую, каменную успокоенность, полную победу полной реакции». Это о другом времени, нежели у Бунина, но как пророчески! Вскоре после октябрьских событий Гиппиус фиксирует: «Я веду эту запись не для сводки фактов, но и для посильной передачи атмосферы, в которой живу. Поэтому записываю и слухи по мере их поступления». И Гиппиус, и Бунин были уверены в неоспоримой ценности своих дневников. Бунин, который чаще не соглашался с Гиппиус, мог бы повторить ее слова: «А частица правды в дневнике моем есть; о ней только я и думаю, и верю: кому-нибудь она нужна». Так что читатель в обоих дневниках предполагался с самого начала.

АМ В «Окаянных днях» Бунин позволяет себе массу едких высказываний о нашей героине. Вот, к примеру, Бунин, когда пишет: «Перечитываю стихи Гиппиус. Насколько она умнее (хотя она, конечно, по-настоящему не умна и вся изломана) и пристойнее прочих — „новых поэтов“. Но какая мертвяжина, как все эти мысли и чувства мертвы, вбиты в размер!», или вот еще о Зинаиде Николаевне: «Дочитал Гиппиус. Необыкновенно противная душонка, ни одного живого слова, мертво вбиты в тупые вирши разные выдумки. Поэтической натуры в ней ни на йоту». А вот уже о Мережковских: «Русский народ взывает к Богу только в горе великом. Сейчас счастлив — где эта религиозность! А в каком жалком положении и как жалко наше духовенство! Слышно ли его в наше, такое ужасное время? Вот церковный собор — кто им интересуется и что он сказал народу? Ах, Мережковские м…!" О чем говорит подобная резкость высказываний? И как отнеслись к прочитанному у Бунина Мережковские, ведь в полном объеме «Окаянные дни» появились в 1936 году? Вряд ли оба пропустили такую книжную новинку.

ОК Что касается резкости высказываний Бунина о Мережковских типа «Ах, Мережковские м…!», то это характерно для отзывов Бунина о коллегах. В начале «Окаянных дней» читаем, например: «Блок открыто присоединился к большевикам… а Блок человек глупый». Но было у Бунина в отношении к Мережковским и другое. Он трагически переживал смерть Гиппиус. Писали о том, что он избегал похорон, но не отходил от ее гроба. А сама Гиппиус в конце очерка о Бунине («Тайна зеркала», правда, это 1921 год) называла его «замечательным человеком и замечательным писателем». Кстати, в упомянутом вами высказывании Бунина — и его неверие в религиозное обновление. Это констатация крушения гуманизма, в такой ироничной форме.

АМ Чем эти оба дневника важны сегодня для историков литературы и что нового, интересного было открыто в творческих пересечениях их авторов за последнее время?

ОК Мне кажется, еще не наступила эпоха объективного изучения этих дневников. Дневники и Гиппиус, и Бунина стали даже реже цитироваться и изучаться. Надо, чтобы все отстоялось. Но эти тексты говорят за самих себя: они в едином культурном и историческом поле. Что еще предстоит открыть? Писатели, нередко полемизировавшие друг с другом, в своих дневниках соприкасаются до невероятности. Так как это дневники одного времени, несмотря на семантическое, стилистическое и другие несходства, они запечатлели историю на одном и том же ее отрезке. О дневниках Бунина и Гиппиус правомерно сказать словами Зинаиды Николаевы из удачного эпиграфа к данному круглому столу, словам З.Н.: «de profundis (из глубины)».

АМ Зинаида Николаевна поддерживала мужа во всех начинаниях. Одним из самых громких и значимых было создание религиозно-философского общества. Какова была роль Гиппиус в этом, как мы бы сейчас сказали, «проекте»?

ОК Гиппиус была литературным секретарем религиозно-философских собраний. Отчеты о заседаниях общества печатались на протяжении двух лет в журнале «Новый путь». Она была единственной женщиной, допущенной на дискуссию представителей духовенства и интеллигенции. Ее роль в организации Религиозно-философских собраний очень существенная, и она не сводится к случаям эпатажа. Когда Зинаида Николаевна вставала и распрямлялись складки ее знаменитого платья, через которые, казалось, подчеркиваю, именно казалось, что просвечивает ее тело, в зале пролетал шепот: «Белая дьяволица». Позднее одну из глав в романе о Леонардо да Винчи Мережковский так и назовет: «Белая дьяволица». Гиппиус писала в своих воспоминаниях о колье из обручальных колец, преподнесенных ей увлекшимися ею до такой степени молодыми мыслителями, участниками общества. Но это внешнее. А по сути нельзя не верить Гиппиус, что именно у нее в разговоре с Мережковским возникла сама идея Религиозно-философского общества. Она ее впервые сформулировала. Родила. Более того: Гиппиус принадлежала решающая роль и в реализации этого замысла.

АМ Есть разные мнения по поводу того, когда и с чего началась в русской культуре эпоха, которую мы привыкли называть Серебряным веком. Какой точки зрения придерживаетесь вы?

ОК Эпоха Серебряного века, которая тогда неодобрительно называлась декадентской, все же началась с книги стихов Мережковского «Символы» (1892), его доклада, позднее брошюры «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893), лирики Гиппиус, заявившей: «Мне нужно то, чего нет на свете» («Песня»; 1893). Гиппиус стояла не только у истоков нового тематического репертуара символисткой поэзии, но и ее приемов: музыкальность, дольник, поиск новых рифм. По ее пути потом пойдут младосимволисты — Блок и Андрей Белый, а потом и постсимволисты — от Ахматовой до Пастернака. Зинаида Гиппиус не только изменила гендерные распределения ролей в культуре, но и стала символом новой поэзии, нового стиля. Причем во многом — даже в моде. Но рядом у истоков Серебряного века стояли Федор Сологуб, Николай Минский в Петербурге, Константин Бальмонт и, конечно, Валерий Брюсов в Москве. Именно после его сборников «Русские символисты» (1894) не только Вл. Соловьев, но и вся читающая публика заговорила о новом направлении не только во Франции, но и в России. Хотя Соловьев отмежевался от Брюсова и русских символистов, безусловно, он был его предтечей.

АМ А какую роль в творческой среде русской эмиграции сыграла «Зеленая лампа»? Можно ли назвать «Зеленую лампу» салоном, в привычном понимании этого слова, и кто были его завсегдатаи?

ОК «Зеленая лампа» своим названием подчеркнуто подавала руку пушкинской эпохе. Мережковские еще в начала XX купили квартиру в Париже. (Еще в 1907 году к Мережковским туда приходил молодой Николай Гумилев). В этом отношении их положение отличалось от других эмигрантов из России. Квартира стала центром культурной жизни Парижа. Труднее сказать, кого здесь не было из русских писателей и поэтов. И не только русских. Одна из задач «Зеленой лампы» — стать связующим звеном русской и французской культур. Скорее это был не салон. Зная Гиппиус, трудно предположить, что она могла играть роль Анны Павловны Шерер из «Войны и мира» Льва Толстого. Это было место, где русский литературный Париж обрел один из своих ликов. Пестрый, противоречивый, но с неизменно высокой планкой литературных и человеческих отношений.

АМ Правда ли, что отношения Гиппиус и Мережковского в последние годы жизни Дмитрия Сергеевича стали чрезвычайно напряженными из-за его увлечения фашизмом? И как мог русский философ, одно время даже противопоставлявшийся Розанову, а в эмиграции — Ильину, увлечься Муссолини, Франко и Гитлером?

ОК Трудно сказать, были ли напряженными и насколько напряженными отношения Мережковского и Гиппиус. Известно свидетельство Гиппиус о том, что они почти не расставались за всю свою жизнь. Кажется, только дважды. Между ними не было даже переписки: в ней не было необходимости. Но Гиппиус очень сожалела, что во время одной из этих двух коротких разлук Мережковский выступил на радио с речью о Гитлере. Об этом сожалении мы знаем точно из ее воспоминаний. Она считала это началом конца Мережковского. Они остались после этого злополучного выступления в полной изоляции.

АМ Кто-то считает Дмитрия Мережковского великим русским писателем, которого нам еще предстоит открыть. Кто-то склоняется к точке зрения Андрея Белого, удивлявшегося тому, какое неподобающе высокое место занимал Дмитрий Сергеевич в русской литературе в дореволюционную пору, и в творческом союзе Мережковский-Гиппиус, хоть и с оговорками, отводил первое место Зинаиде Николаевне. Какая позиция вам ближе?

ОК Действительно, Дмитрий Сергеевич Мережковский великий человек. И не только писатель, но и поэт, мыслитель, критик. Он стоял у истоков русского «кода да Винчи» в начале XX века, когда деятели культуры тяготели к многогранности в своем творчестве. Стихотворение «нового» Мережковского 1893 года так и называется — «Леонардо да Винчи». Его Леонардо — «богоподобный человек». Идеал. Томас Манн называл Мережковского воплощением европейской культуры. А к точке зрения Андрея Белого о главенстве Гиппиус в тандеме с Мережковским стоит прислушаться, но с оговоркой. Ведь именно Мережковский сначала разглядел ее, провинциальную девочку, а потом во многом создал из нее легенду русского Серебряного века — Зинаиду Николаевну Гиппиус. Ахматовой, Цветаевой и другим было на что опереться в создании своего творческого «я». Отношения Мережковских сложны, противоречивы, но их сила была в том, что это был творческий союз больших художников.

АМ Вячеслав Ходасевич в своей рецензии на мемуары Гиппиус писал: «З. Н. Гиппиус очень не любит Горького. Может быть, у нее имеются самые веские основания. Но и на самого черного злодея не следует взваливать то, в чем он неповинен». В 1924 году в «Современных записках» появилась статья, в которой Гиппиус обвиняла Алексея Максимовича Горького в разграблении художественных ценностей. Что вам известно об этой истории, не была ли она тем самым крючком, заглотив который Алексей Максимович отправился из Сорренто в красную Москву?

ОК В разные годы Гиппиус по-разному относилась к Максиму Горькому. В уже упоминавшемся очерке «Тайна зеркала» Гиппиус противопоставляла Бунина Горькому: «Горький взят мною лишь как один из бесчисленных примеров, — отрицательных. Их слишком много. А именно теперь, когда кажется, что вся Россия стала отрицательной величиной, — надо напоминать: Россия есть, была и будет, Россия вечна». Писателем, утверждающим вечность России, она считала Бунина. В ситуации с Наркомвнешторгом нельзя не прислушаться к Владиславу Ходасевичу. Сам я, к сожалению, не могу дать ответ о роли Горького в деятельности Наркомвнешторга. Это требует специального изучения.

АМ Что бы вы посоветовали прочитать из Зинаиды Николаевны Гиппиус читателям «Лабиринта» в первую очередь?

ОК В первую очередь ее поэзию. Она собрана в книгах: З. Н. Гиппиус. Сочинения. Л., 1991; З. Н. Гиппиус. Стихотворения. СПб, 1999. Затем романы «Чертова кукла» (1911), Роман-царевич» (1914), мемуары «Живые лица» (1925), «Дмитрий Мережковский» (1951) в издании: З. Н. Гиппиус. Опыт свободы. М., 1996. А также дневниковую прозу: Зинаида Гиппиус. Петербургские дневники 1914–1919. Нью-Йорк — Москва, 1990.

Афанасий Мамедов Переписка Зинаиды Гиппиус весьма обширна, среди адресатов ее эпистолярного наследия такие видные фигуры русской культуры конца ХIХ - начала ХХ веков, как А.С. Суворин, Н.М. Минский, Ф. Сологуб, Д.В. Философов, А. Белый, Вяч. Иванов, А.М. Ремизов, Г.В. Адамович и др. Скажите, уже вышли в свет два тома писем Зинаиды Николаевны, составителем которых, насколько я знаю, вы являетесь? Какие новые грани дарования Гиппиус раскрывает публикация этих книг?

Николай Богомолов Все-таки пока еще не два тома, а только один. Второй готовится к печати. И составителем был не я один, а мы вместе с Маргаритой Михайловной Павловой из Пушкинского Дома. В вышедшем томе из уже вами названных опубликованы письма (или переписки) с Сувориным, Минским, Сологубом, Философовым, а помимо них с когда-то очень популярным, хотя теперь забытым, П.И. Вейнбергом, поэтессой и художницей П.С. Соловьевой (сестрой философа). Остальные будут во второй книге этого тома. Мне кажется, что появление этих книг будет важно, поскольку ранее мы все-таки знали письма Гиппиус преимущественного позднего времени. Вдобавок самый большой по объему свод ее писем был напечатан в Мюнхене и в России труднодоступен, а ряд важных комплексов (например, письма к А.А. Блоку, А.Л. Волынскому и к В.Я. Брюсову) опубликован в мало кому известных изданиях. Здесь же можно проследить эволюцию Гиппиус, начиная с самого раннего времени и вплоть до 1930-х годов.

АМ Сегодня Зинаида Николаевна Гиппиус известна нам как поэт, прозаик, драматург, один из основоположников русского символизма, общественный деятель, как бы сейчас сказали, и политический мыслитель, а какова ее роль в русском религиозном движении рубежа веков? Ведь большинству из нас известно только, как она умела шокировать членов религиозно-философского собрания.

НБ Об этом было бы лучше спросить М. М. Павлову, сейчас готовящую к печати своеобразную хронику «церкви» Мережковских, основанную на письмах ее сестры Татьяны Николаевны в Париж, где Мережковские жили в 1906–1908 годах. Если очень вкратце — супруги Мережковские полагали, что историческая, как они ее называли, церковь исчерпалась, да и само христианство исполнило свою функцию в мировой истории, на смену ему должно прийти царство и, соответственно, церковь Третьего Завета, которые будут по ту сторону завета Нового. Они создали очень небольшую группу из людей, близких к ним в этом сознании, придумали молитвы, процедуру службы, даже костюмы особые, и довольно продолжительное время эта «церковь» существовала. А внешним, экзотерическим ее выражением должны были стать заседания Религиозно-философских собраний, формально предназначенные для совместного обсуждения вопросов религии священниками и теми, кто интересовался такими вопросами. Собрания просуществовали недолго, но свою роль сыграли.

АМ Что из себя представляло поле русской поэзии до наступления эры Серебряного века? Правда ли, что символизм помог ей выбраться из кризиса?

НБ Опять-таки — в самом общем виде это правда. После смерти Некрасова народническая поэзия все больше выхолащивалась. Часто по этому поводу вспоминалось двустишие Надсона: «Лишь бы хоть как-нибудь было излито, чем многозвучное сердце полно». А принцип «как-нибудь» в поэзии не работает. Да, в 1880-е годы еще был жив Фет, до 1900 года писал Вл. Соловьев, несколько других достойных поэтов, но они были оттеснены на обочину литературного процесса. Символисты почти сразу противопоставили этой поэзии «как-нибудь» напевность Бальмонта, экзотику и строгие формы Брюсова, отточенные стихи Сологуба, эксперименты Гиппиус. Сперва над ними издевались, но постепенно начали относиться с уважением, а с появлением в начале ХХ века младшего поколения (Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов), с открытием издательств и журналов, дававших образцы нового, убеждение в ценности их дела окрепло и, в конце концов, стало общим. Новые поколения поэтов отталкивались уже не от Некрасова, а от символистов.

АМ Противостояли ли друг другу символисты петербуржские и московские, ведь известно, что отношения их предводителей — Гиппиус и Брюсова — в разное время носили разный характер?

НБ Может быть, со мною не все согласятся, но мне кажется, что эта разность преувеличивается. В 1890-е годы они были разделены прежде всего территориально, но к концу века разделение стало сглаживаться. Бальмонт кочевал между Москвой и Петербургом, регулярно ездил в первую столицу Брюсов, потом Мережковские стали нередкими визитерами в Москве. Москвичи печатались в петербургском «Новом пути», а петербуржцев настойчиво звали в московские «Весы» и «Золотое руно», издательство «Скорпион» располагалось в Москве, но печатало всех. Долгое время Брюсов вполне осознанно действовал как объединитель всего лучшего, что было в символистской литературе. И Гиппиус тоже очень часто была вместе с ним.

АМ Что отличает поэзию Гиппиус от поэзии, скажем, Мережковского, Бальмонта, Брюсова, Вячеслава Иванова?..

НБ Ну, это такой вопрос, на который вот уже много лет не могут ответить литературоведы, да, наверное, одного ответа и не существует. Достаточно, наверное, и того, что мы по самому звуку, интонации стихов легко отличим ее стихи от стихов тех, кого вы назвали, да и от Сологуба, Блока, Белого.

АМ Кто был все-таки первой скрипкой в союзе Мережковский-Гиппиус?

НБ Мы как-то почти неосознанно предполагаем, что это был такой вот дуэт двух ближайших единомышленников и единочувственников. Те же, кто знал их лучше, писали о постоянных ссорах между супругами, не говоря уже о спорах. И все же они чувствовали свое единство. Может быть, лучше всего определила его сама Гиппиус: «Замечу здесь еще одно, и коренное, различие наших натур… У него — медленный и постоянный рост, в одном и том же направлении, но смена как бы фаз; изменение (без измены). У меня — остается раз данное, все равно какое, но то же. Бутон может распуститься, но это тот же самый цветок, к нему ничего нового не прибавляется… Однако оттого и случалось мне как бы опережать какую-нибудь идею Д. С-ча. Я ее высказывала раньше, чем она же должна была ему встретиться на его пути. В большинстве случаев он ее тотчас же подхватывал (так как она, в сущности, была его же) и у него она уже делалась сразу махровее, принимала как бы тело, а моя роль вот этим высказываньем ограничивалась, я тогда следовала за ним».

АМ Зинаида Гиппиус одна из центральных фигур Серебряного века. Многим историкам литературы, изучающим ее наследие, видятся чрезвычайно плодотворными исследования в области гендерной проблематики Серебряного века. В этой связи у меня вопрос. Холодный огонь в сердце Зинаиды Николаевны разжигали многие мужчины, и сама она умела разжечь огонь в сердцах многих мужчин. Ходили даже слухи о существовании некоего ожерелья, составленного из обручальных колец, которые Зинаида Николаевна требовала «принести в жертву» от мужчин, сходивших по ней с ума. Но известно, что особую роль в жизни Зинаиды Гиппиус сыграл Аким Волынский. Что это был за человек? Какой след он оставил по себе в русской культуре, и как их отношения изменили обоих?

НБ Волынский — интереснейшая фигура, о нем уже много написано. Сперва — философ с культурологическими, как мы бы сейчас сказали, интересами. Затем историк русской критики и сам критик. Затем — биограф Леонардо да Винчи, страстный защитник философского идеализма, уже в 1910-е годы — теоретик балета и балетный критик, и снова возвращение к философии. Он был душой журнала «Северный вестник», выходившего в 1890-е годы, был собеседником Льва Толстого — и, да, был влюблен в Гиппиус. Но она им скорее играла, а к концу 1890-х годов они и вообще разошлись из-за недостойного, по мнению Мережковских, поведения Волынского в разных ситуациях, в том числе из-за отказа печатать вторую часть трилогии Мережковского «Воскресшие боги».

АМ Насколько сегодня изучено ближайшее окружение семьи Мережковских?

НБ Довольно неплохо. Вот-вот должен выйти том из ее собрания сочинений, куда вошли воспоминания о Мережковском. В свое время они были опубликованы в Париже со значительными купюрами и не всегда оправданном редактурой текста — сейчас печатаются по рукописи и с комментариями А. И. Серкова. С выходом второй книги тома «Литературного наследства» будут исчерпаны крупные эпистолярные комплексы. К сожалению, сейчас неизвестно местонахождение ее дневников, которые в свое время публиковала Т. Пахмусс, произвольно их купируя. После смерти исследовательницы они недоступны. Наследники Д. В. Философова не хотят (надеюсь, только пока) публиковать бумаги из его архива. Но это все-таки не может отменить усилия по реконструкции жизни Мережковских и их окружения. Другое дело, что сложность их мысли еще долго будет волновать воображение исследователей.

АМ Статья Зинаиды Гиппиус, опубликованная в журнале «Современные записки» в 1924 году и подписанная псевдонимом Антон Крайний, об участии «буревестника революции» в разграблении художественных ценностей стала причиной большого скандала. Кто находился за его кулисами? Известно ли что-нибудь об этой истории сегодня?

НБ Я не придерживаюсь убеждения, что за какими-то поступками людей непременно стоят другие люди, с «печенюшками» и без них. Мережковские могли быть и чаще всего были сами по себе. Горького они не любили с давних пор, в дневниках Гиппиус революционного времени уже есть записи о том, что он причастен к изъятию ценностей, не только художественных. Но репутация Горького была так высока, особенно после его помощи остававшимся в России, что его ринулись защищать, Гиппиус и редакции «Современных записок» пришлось обороняться, перенося факт обсуждения этой деятельности Горького в сферу исключительно духовного мародерства. Вся история подробно описана в замечательном четырехтомнике «Из редакционного архива „Современных записок“», и ни мне, публиковавшему переписку Мережковских с редакцией, ни Манфреду Шрубе, печатавшему и комментировавшему переписку редакторов журнала между собой, не удалось найти никаких фактов того, что Гиппиус передавала не свои собственные впечатления от петроградской деятельности Горького. И, кстати, передавала в очень ослабленной форме, как по собственной инициативе, так и по просьбе редакции.

АМ Что необходимо предпринять в будущем для более плодотворного изучения творческого наследия писательницы?

НБ Прежде всего — полностью собрать то, что еще можно собрать по хранилищам разных стран: России, США, Франции и, наверное, других. Создать настоящее текстологически выверенное собрание ее сочинений, поскольку сейчас выходящее очень уж по-разному приготовлено. Сосредоточить в одном месте издание ее корреспонденций с разными людьми и воспоминаний о ней. Довершить издание собрания сочинений Мережковского. А потом думать и думать, размышлять над темами, часть который вы уже затронули в своих вопросах, а часть и не затронули. Ну, например, об издании журнала «Новый путь», о кружке «Зеленая лампа», о политическом активизме Мережковских без современной предвзятости, об их месте в литературном процессе долгого периода — с конца 1880-х до середины 1940-х годов. Снять идеологические акценты, которые почти в равной степени расставляли и в советское время, и в литературе эмиграции. Ну, и так далее. Дел хватит не на одно поколение ученых.

АМ Что бы вы посоветовали почитать из Зинаиды Николаевны Гиппиус читателям «Лабиринта»?

НБ Я на этот вопрос ответил уже давно, когда составлял ее сборник для серии «Забытая книга»: стихи и воспоминания «Живые лица».