Корней Чуковский

Его любили дети и карикатуристы. С первыми он говорил на их языке, без переводчика, свободно и весело. Вторым давал обильную пищу для творчества. Внешность его в самом деле была на редкость выигрышна для шаржа. Полные румяные губы, над ними — "увесистый любопытный нос", смеющиеся светлые глаза и всегдашняя непослушная прядь, свисающая на лоб. Прибавьте к этому высокий рост, ("Чуковский Корней, Таланта хвалёного, В два раза длинней Столба телефонного"), дли-и-инные руки, такие же дли-и-инные ноги. Вообразите стремительную полупоходку-полубег, "выразительный, певуче-длинный голос". И перед вами возникнет почти диккенсовский герой — "смешной, забавно-живописный", чуть шаржированный, но очень-очень милый. "Диккенсовский герой" — так его назвали в начале 1920-х годов. А лет через тридцать на основе всё того же оригинала возник ещё один умилительный образ — миллионно размноженный портрет благообразного и добродушного дедушки Корнея. Благообразие, сусальность, милота… Как же! "Иуда из Териок", "белый волк", "разбойник"… Да-да! Так тоже называли нашего милого диккенсовского героя. И ведь было за что. Он "вечно, и почему-то каждый раз нечаянно, совсем, совсем против своей воли, смертельно обижал кого-нибудь". Его неукротимый, просто бешеный темперамент частенько давал себя знать в язвительных, порой убийственных характеристиках, щедро раздаваемых Чуковским направо и налево. Не только врагам, но и друзьям. Да полно, были ли у него друзья? Враги вот — были. И очень злая сатира Саши Чёрного под выразительным названием "Корней Белинский" была. И даже вызов на дуэль был. Но… было и другое. Этот "пристрастный", "вероломный", "ядовитый" человек постоянно за кого-то хлопотал, горячо откликаясь на многочисленные просьбы. Бегал, добивался, звонил по телефону, писал письма. И хотя он никогда не обладал ровностью характера, терпимостью, так называемой "житейской мудростью", он всегда был неравнодушен. А потому неизменно притягателен для людей. Всегда. На протяжении всей жизни. Долгой и такой разной жизни… В шестнадцать лет он ушёл из дома. Отчасти, наверное, чтобы "не сидеть на шее" у матери, которая одна тянула двоих детей. Отчасти — чтобы быть свободным. Примерно в это время он, тогда долговязый и нескладный подросток, недавно исключённый из гимназии по пресловутому закону "о кухаркиных детях", чуть не попал в городские сумасшедшие. И всё из-за стихов, которые непрерывно бормотал себе под нос, а забывшись, начинал декламировать в полный голос к безумной радости жадных до зрелищ одесситов. На жизнь он зарабатывал тогда в артели маляров, крася крыши и заборы. Ещё учил английский язык по самоучителю. Запоем читал. И даже — ни много ни мало — писал серьёзную философскую книгу. Несколькими годами позже глава из этой его книги будет напечатана в газете "Одесские новости". Так начнётся журналистская карьера Чуковского. Карьера, заметим, головокружительная. В ноябре 1901-го он впервые переступил порог солидной одесской газеты. Всего через три года, вернувшись из Англии, где был в качестве корреспондента всё тех же "Одесских новостей", он уже печатался в столичных "Весах". А ещё через год — в 1905-м — редактировал собственный еженедельный сатирический журнал "Сигнал", вскоре, правда, безвременно почивший. Первые четыре номера этого издания были так остро сатиричны и откровенно антиправительственны, что против Чуковского власти возбудили судебное дело. К счастью, отделался он тогда лёгким испугом. Да испугался ли он вообще? Бежать, скрываться от полиции, переодевшись англичанином… Боже мой, это так весело! Что говорить, в нём всегда было много от авантюриста. Но было и ещё что-то… чуть ли не от монаха. "Не пить, не курить, вставать в 5 утра, ложиться в 9 вечера, выполнять все обещания, отвечать на все письма, никогда не хвалить в печати или с трибуны того, что не нравится, не играть в карты и в домино, не ходить в гости и не принимать гостей… — словом, если составить свод всех правил, которые навязал себе Чуковский, то выйдет целый том, не уступающий своду законов", — вспоминал Валентин Берестов, много лет знавший Чуковского лично. Зачем это всё? К чему столь жёсткие правила, которым он неукоснительно следовал? По Чуковскому, ничто не должно отвлекать от главного — от РАБОТЫ. Работа — его добровольная каторга. Писал он трудно, долго, с бесконечными переделками и правками. Знаменитая «лёгкость стиля» и какая-то особая ясность изложения давались Чуковскому тяжело, даже мучительно. Работа — его единственная радость и утешение. Ведь только она позволила перенести всё, что выпало ему на долю. А выпало немало. Смерть троих детей. Ссылки, расстрелы, гонения на сверстников, товарищей, учеников. Невежественные и грубые нападки всевозможных "критиков". И стынущий от голода и холода послереволюционный Питер. И военная Москва 1941 года. И эвакуационный Ташкент. И многое ещё, от чего спасла, заслонила, уберегла только работа. Более полувека ни на день (!) не прекращалась она. За это время Чуковский-критик создал целую галерею литературных портретов своих современников. Чуковский-переводчик сделал ставшие классическими переводы У.Уитмена и Р.Киплинга, О.Уайльда и М.Твена, А.К.Дойла и О.Генри. Именно его певучий тенорок озвучил для нас "Робинзона Крузо", "Барона Мюнхгаузена", "Маленького оборвыша", "Айболита". Чуковский-литературовед написал два фундаментальных исследования о творчестве Николая Алексеевича Некрасова и Антона Павловича Чехова. Чуковский-лингвист выпустил книгу о русском языке — "Живой как жизнь". Чуковский-исследователь попытался "найти закономерности детского мышления и чётко сформулировать их", что и сделал в знаменитой книге "От двух до пяти". И наконец, Чуковский-сказочник одарил всех нас с поистине сказочной щедростью. Кто не знает теперь: У меня зазвонил телефон. — Кто говорит? — Слон. — Откуда? — От верблюда. — Что вам надо? — Шоколада… И конечно: Муха, Муха-Цокотуха, Позолоченное брюхо! Муха по полю пошла, Муха денежку нашла. Пошла муха на базар И купила самовар! И ещё: Выходила к ним горилла, Им горилла говорила, Говорила им горилла, Приговаривала… (Чем не зарядка для языка?) А как же: Добрый доктор Айболит! Он под деревом сидит. Приходи к нему лечиться И корова, и волчица, И жучок, и червячок, И медведица! Всех излечит, исцелит Добрый доктор Айболит! И наконец: Жил да был Крокодил. Он по улице ходил, Папиросы курил, По-турецки говорил, Крокодил, Крокодил Крокодилович! Вот только при чём тут конец? Это же самое что ни на есть начало. С него, с "Крокодила", в 1917 году всё и началось. И только потом к этому свирепому, но обаятельному разбойнику присоединились и "Мойдодыр", и "Тараканище", и "Муха-Цокотуха", и "Путаница", построенная целиком на перевёртыше (кстати, сам термин "перевёртыш" ввел Корней Иванович), и "Чудо-дерево", и "Бармалей", и "Телефон", и "Федорино горе", и "Айболит", и "Краденое солнце", и "Приключения Бибигона". Разве не щедро? А Крокодил… Ему суждено было появиться ещё раз. "Crocodilius" — так прозвучало на латыни в Оксфорде в 1962 году название русской сказки. Прозвучало в ряду множества других заслуг, за которые один из старейших английских университетов присуждал восьмидесятилетнему Корнею Ивановичу Чуковскому почётное звание Доктора литературы. А сам новоиспечённый Доктор в чёрной шапочке и пурпурной мантии слушал и, может быть, повторял слова ответной речи, которая начиналась фразой: "В молодости я был маляром". И наверное, был счастлив в тот момент. Как бывал счастлив не так уж редко. Иначе и не могло быть. Иначе он не назвал бы себя однажды "радостным человеком в радостном мире". Рецензия: Ирина Казюлькина, BiblioГид