Писатель Ф. Бегбедер: "Достоевский писал, чтобы зарабатывать деньги. Я - чтобы нравиться женщинам"

Как случилось, что модный литератор увлекся Россией? Чем его покорили русские девушки? Что общего между Бегбедером и Пелевиным? Почему француз полюбил Обломова? На эти и другие вопросы Фредерик Бегбедер ответил корреспонденту "Известий" во Франции Юрию Коваленко.   "ПРОЧИТАВ "ОБЛОМОВА", Я УШЕЛ С РАБОТЫ" - Итак, почему же вы отправили вашего героя в Россию? - Я несколько раз ездил в Москву на презентацию моих книг и неожиданно влюбился в Россию. Поэтому и решил отправить Октава в вашу страну, которая начинает открывать для себя свободу. Но делает ли свобода людей счастливыми? - Вы называете Москву самым веселым, самым праздничным и самым безумным городом... - За свою жизнь я успел объехать весь мир и пришел к выводу, что нигде не умеют веселиться так, как в Москве. Она мне кажется городом фантастическим. Парижские ночи по сравнению с московскими стали весьма скучными. Вообще я ужасно скучаю в Париже. Здесь ничего не происходит, французы не любят тратить деньги. Хотя и во Франции есть свои олигархи. Преимущество русских миллиардеров состоит в том, что они нарочито швыряют деньги. Возможно, боятся, что завтра их арестуют и отправят в Сибирь. Поэтому сегодня они стремятся как можно больше истратить. - "Переспав с русской девушкой, вы не сможете спать ни с какой другой". По-моему, вы слегка преувеличиваете... - Совсем нет. Ваши девушки отличаются удивительной раскованностью. Ее лишены француженки, которые на протяжении десятилетий славились своими свободными нравами и солидным любовным опытом. И все-таки русские красотки лучше всех сумели воспользоваться плодами сексуальной революции. Героини моего последнего романа одновременно лиричны и циничны. Стоит мне с русскими выпить две-три рюмки, как проявляется их поэтическая натура, особая магия... - "Я должен был бы родиться русским и появиться на свет в этой поразительной стране", - вздыхает Октав... - Я не так уж хорошо знаю Россию - побывал только в Москве, Петербурге, Нижнем Новгороде. Но мне хочется как можно скорее туда вернуться. К тому же я открыл для себя многих русских писателей. И настоящим откровением стал для меня Илья Обломов. Какой персонаж! Прочитав этот роман, я стал другим человеком: ушел с телевидения, из издательства и из газеты, где работал. И теперь я предпочитаю проводить время у себя дома. Словом, я "обломовизировался"... - С чего это вдруг Октав исповедуется в Москве православному священнику? - Я написал книгу "Я верую - я тоже нет", в которой веду диалог с католическим священником. И мне захотелось, чтобы Октав вел душеспасительные беседы с православным попом в храме Христа Спасителя, который москвичи не любят. Октав исповедуется, а со времен Жан-Жака Руссо у французов это здорово получается. - Ну а зачем было вашему герою взрывать храм Христа Спасителя? - Я был потрясен терактами в Москве и в Беслане, и мне кажется, что сегодня писатель не может не говорить об угрозах, которые стоят перед человечеством. Я выбрал храм Христа Спасителя потому, что его в прошлом уже уничтожали. В мире найдется немного зданий с такой судьбой. - Один из героев вашего романа - русский олигарх Сергей Орлов, который становится президентом России. Есть ли олигархи среди ваших русских друзей? - Среди моих русских читателей я знаю по крайней мере двух очень богатых людей. Я видел роскошь, в которой они живут. С одной стороны, эта роскошь выглядит неприличной, но с другой - довольно забавной. Должен сказать, что в отличие от большинства французов я не пуританин в отношении денег. У меня есть брат, который сделал себе огромное состояние с помощью интернета. И очень хорошо, что люди так богатеют - тем лучше для них. Но они меня занимают с литературной точки зрения, так же как Скотт Фицджеральд интересовался нью-йоркскими богатеями.   ВИАГРА ПРОТИВ ЛИТЕРАТУРЫ - Вы сами придумали рецепт афродизиака, заменяющего виагру, - слезы девственниц, которых для получения влаги подвешивают к потолку за ноги и избивают... - Рецепт родился в моем больном воображении. Может быть, меня давно стоило бы упечь в психбольницу, но мсье Саркози оставляет меня на свободе. И пока этого не произошло, я буду сочинять все, что мне взбредет в голову. В последней книге я пишу, что женское тело стало обычным товаром в индустрии моды. Я говорю о том, как используют эти ангельские лица для того, чтобы продавать косметические кремы, которые якобы помогают бороться со старением и которые, согласно исследованию "Гринписа", оказались канцерогенными. Вот я и придумал историю со слезами девственниц. - Можно ли считать ваши романы автобиографическими? "Октав Паранго - это я"? - Вы хотите сказать, что я считаю себя Флобером? А знаете ли вы игру в интернете, которая называется "Second life" - вторая жизнь? Ею увлечены миллионы людей во всем мире. В этой игре ты перевоплощаешься и представляешь себе удивительную и прекрасную новую жизнь, в которой встречаешь божественной красоты женщин и т.д. И Октав - это моя "Second life". Он мне нужен для того, чтобы жить вот этой виртуальной жизнью - более блистательной и поэтичной, чем настоящая. - Знакомы ли вы с трудами наших современных писателей - Пелевина, например, или Сорокина? - Следить за нитью повествования Сорокина, в котором столько иррационального, мне порой трудно. Но я хорошо понимаю его "ход". Я бы отнес Сорокина к булгаковской традиции магического реализма. Пелевин же - сатирик. И я тоже стараюсь писать сатиры. Поэтому мне близка по духу пелевинская книга "Generation "П". С Пелевиным меня часто сравнивают, потому что нас объединяет критический взгляд на общество потребления. - У вас репутация развратника... - Это значит, что я совершенно нормальный человек, который интересуется жизнью во всех ее проявлениях. - А еще Бегбедера часто называют бунтарем и провокатором. - Согласитесь, смешно называть себя бунтарем, когда мы сидим в кафе "Бонапарт" на парижской площади Сен-Жермен-де-Пре в условиях полнейшего комфорта. Тем не менее мне нравится насмешничать над моей эпохой. Я не уверен, что могу считать себя пламенным революционером, но то, что я живу во Франции, совсем не мешает мне смеяться над собственной страной и над моими соотечественниками. Когда я читаю свои рукописи близким или издателю, они приходят в ужас: "Ты настоящий революционный монстр! Ты террорист, который хочет все разрушить! Ты нигилист!" Но я ничего этого не замечаю. Может, я страдаю какой-то формой шизофрении? - На французское общество у вас взгляд невеселый: "Все проходит и все продается. Человек - такой же товар, как и все остальные, и у каждого из нас свой срок годности"... - Это касается не только Франции, но и всего мира. Я пытаюсь писать книги, высмеивающие новую утопию: якобы, чтобы быть счастливым, нужно непременно иметь яхту, самолет и лимузин... - Капитализм, по-вашему, прогнил, но есть ли выбор? - Я мечтаю о другом обществе - не знаю точно о каком. О таком, при котором можно будет регулировать губительные последствия капитализма. Его не надо снова разрушать - такая попытка уже предпринималась, и опыт оказался неубедительным. Но это не значит, что капитализм не должен подвергаться реформам. - Порой кажется, что ваша единственная цель заключается в том, чтобы эпатировать читателя - сексом или наркотиками... - Я вижу в этом свой большой недостаток, от которого пытаюсь избавиться. Вы заметили, надеюсь, что в книге "Идеаль" наркотиков гораздо меньше, чем в предыдущих. Но должен признаться, что во всех своих произведениях я пытаюсь не эпатировать читателя, а доставить ему удовольствие. В конце концов в романах должно что-то происходить. Иначе они могут оказаться скучными. - А что такое для вас счастье? Если вам верить, человек умный не может быть счастлив. Грусть вы находите эстетичной... - Я начинаю привыкать к тому, что счастье - не более чем слово. Я мог бы вам назвать некоторые моменты в своей жизни, когда я был в какой-то степени счастлив. Например, когда я нахожусь со своей дочерью. Или когда я выпил много водки. Или когда я в объятиях своей подружки. Но я бы вам соврал, сказав, что я человек счастливый. Да я и не хочу им быть. Будь я счастливым, я больше бы не сочинял романов. Ну а сейчас, когда пишу, я испытываю некое подобие восторга. - Читала ли ваши романы ваша 8-летняя дочь Хлоя? - К счастью, нет. Пока я ей запрещаю. Думаю, она прочитает их лет в 13-14, когда я окончательно потеряю в ее глазах всякий авторитет. - Какие ценности вы хотели бы передать своей дочери? - Сам я вырос в эпоху аморальную, лишенную всяких ценностей. Поэтому мне трудно что-либо ей передать. Очень важно то, чему научили меня родители, - вежливость и воспитанность. Я хочу, чтобы Хлоя умела правильно пользоваться ножом и вилкой, говорила: "Здравствуйте, сударь! Как вы поживаете?", "Спасибо", "Пожалуйста". В этом я вижу основополагающие ценности человечества. Иначе - анархия, насилие, эгоизм. Тогда как куртуазность могла бы решить многие проблемы. И вместо того, чтобы убивать друг друга, люди бы говорили: "Ах, какой сегодня прекрасный день! Присаживайтесь, пожалуйста! Не хотите ли чашку чая?" - У вас своя теория, согласно которой любовь длится всего три года... - Я проверил ее на собственном опыте. Мне никогда не удавалось любить больше. Первый год - это год страсти. Затем наступает год нежности, когда женщина, которую вы любите, становится как бы вашей сестрой, а на третий год наступает скука и начинаются поиски следующей любви. - По вашим словам, "если бы виагру изобрели в XIX веке, мы лишились бы многих великих романов". Разве секс мешает творчеству? - Для многих крупных писателей именно сексуальная фрустрация была в ту пору движущей силой. Своими литературными трудами они стремились завоевать женские сердца, и порой их фантазмы превращались в романы. Иногда я задаюсь вопросом: не грозит ли абсолютная сексуальная свобода смертью роману? Мне кажется, что настанет день, когда воображаемые истории будут никому не нужны. - Не собираетесь перебраться в любимую Москву и обосноваться там с русской подругой? - Вы угадали мою мечту. Я бы с удовольствием попросил вашу газету помочь мне поселиться в Москве. Жаль только, что квартиры очень дорогие, а русские женщины - еще дороже... Но боюсь, что в Москве я бы умер через несколько месяцев. Там я веду жизнь весьма напряженную - мало сплю, много пью. Москва вредна для моего здоровья.   "ЗРЯ ФРАНЦУЗСКИЕ КОММУНИСТЫ ОТКАЗАЛИСЬ ОТ МОИХ УСЛУГ" - Только что вышел одноименный фильм по вашему бестселлеру "99 франков". Вы им довольны? - Я очень опасался этой экранизации. По романам многих моих друзей были сделаны ужасные ленты. Напротив, режиссер Ян Кунен, которого я считаю настоящим сумасшедшим, сумел передать образ и фантазмы моего героя. - Почему вы не сыграли сами роль Октава? - Я все-таки не актер. Хотя люблю паясничать, но делаю это спонтанно, а не на съемочной площадке. - Тем не менее однажды вы сыграли в порноленте... - Сыграл. К сожалению, я просто стоял у барной стойки с бокалом вина в то время, как за моей спиной люди занимались любовью. Увы, в порнофильме мне досталась роль статиста. - Зачем вы пришли на помощь лидеру коммунистов Роберу Ю на президентских выборах 2002 года? - Потому что ему страшно понравился мой роман "99 франков". Это мне очень польстило, и, когда Робер попросил меня помочь, я решил, что это будет забавно и даже сюрреалистично. Тогда я не умел говорить "нет". На тех выборах Ю собрал три процента голосов, тогда как в 2007 году кандидат коммунистов Мари-Жорж Бюффе наскребла всего полтора процента. Так что я был не так уж плох, и зря французские коммунисты отказались от моих услуг. - Российские политологи занимаются поиском национальной идеи. Нет ли у вас, бывшего рекламщика, в запасе какого-нибудь объединительного слогана? - Я бы говорил об особой русской красоте, о гигантских просторах, лесах, реках и т.д. Если вы мне дадите 50 тысяч евро, то через пару недель я вам придумаю замечательный слоган. Возможно, оттолкнувшись от фразы Платона: "Поиск красоты есть жажда Бога". Я бы придумал что-то вроде фразы "В России красота - это национальный спорт". По-моему, совсем неплохо. Как вы считаете? - Почему на Западе продолжают бояться России? - Французская пресса очень жестко освещает Россию, и это мне действует на нервы. Отчасти я написал "Идеаль", чтобы сказать французам: хватит болтать о русских всякую ерунду. Поезжайте и посмотрите, как они живут. Вы в плену предрассудков, оставшихся со времен "холодной войны". Может, наши страхи связаны с комплексами? Как-никак Франция раз в 30 меньше России. И это пугает. Представьте, что вы идете по улице, а вам навстречу движется человек, который раз в 30 вас больше. Наверное, и вам было бы немного страшно. - Вам исполнилось 42 года. Можно подводить первые итоги. Жизнь удалась? - Мне не хочется задавать самому себе подобные вопросы, потому что я никогда не забываю фразу Оскара Уайльда: "В жизни человека есть две трагедии: одна - когда он добивается того, чего он хочет, другая - когда не добивается". Поэтому я надеюсь, что пока не преуспел в жизни, чтобы не потерять желания что-то делать. - "Я испытываю странное ощущение... предчувствие смерти, ранней и внезапной", - говорили вы в книге-диалоге "Я верую - я тоже нет". - Мне часто снится, что я нахожусь в самолете, который разбивается. И во сне я словно смиряюсь с собственной смертью. В сущности именно так я хотел бы умереть - мгновенно, не ощущая никакой боли. Я боюсь не смерти, а страдания. Я человек трусливый, изнеженный. - Вы уже знаете, чему будет посвящена ваша следующая книга? - Я начал писать о телевидении, на котором какое-то время работал. И теперь мне хочется написать новую вещь об Октаве, который на этот раз выступит в роли телеведущего во Франции. Попутешествовав с моим героем по Нью-Йорку и Москве, я хочу, чтобы он вернулся домой. - В Москве вы, наверное, рассчитываете на очередной триумф? - Я очень обеспокоен тем, какой будет реакция русских. Полюбят ли они "Идеаль"? Ваши писатели уже создали много книг об этой безумной эпохе в истории России. Вместе с тем мне кажется, что взгляд иностранца на происходящие события должен быть русским интересен. - И какого приема вы ждете на этот раз от российских поклонниц? - Я хочу, чтобы красивые девушки набросились на меня, сорвали с меня одежды и покрыли мое тело поцелуями. Именно в этом и заключается цель искусства. Говорят, Достоевский писал, чтобы зарабатывать деньги. А я - чтобы нравиться женщинам. Интервью: Юрий Коваленко, "Известия науки"