Советское детство: взгляд из-за плинтуса. "Похороните меня под плинтусом" Павла Санаева

Павел Санаев начал свою творческую жизнь с литературы. Его повесть “Похороните меня за плинтусом” появилась в 1996 году, и ее заметили только профессионалы от литературы. Павел Санаев стал заниматься кино, он озвучивает, режиссирует и пишет сценарии. Но прошло 10 лет, и вокруг его повести поднялся настоящий бум. Санаев получил за нее “Триумф-2005”. “Похороните меня за плинтусом” переиздается уже несколько раз с 2003 года — интерес читателей не спадает. А тут еще и кино про этот самый “Плинтус” снимают. Автор сценария, естественно, Санаев. Повесть во многом автобиографическая: за мамой кроется Елена Санаева, за отчимом — Ролан Быков. Но жизненная правда талантливо укутана вымыслом. “Похороните меня за плинтусом” часто обвиняют в “чернушности”. Которой там, собственно, нет ни грамма. Есть глубокое переживание за героев, одиночество, горе и боль. И есть смерть. Но есть юмор — как говорится, человечество прощается со своим прошлым смеясь. Автор одного из интереснейших произведений современной русской литературы Павел Санаев пообщался с корреспондентом “МК”. — Павел, нынешнее население еще помнит приметы советского детства — рефлектор, стул в ванной, на который ставили ребенка, потому что из-под двери дует. Бритва, чтобы счищать с тетради ошибки. Вы рассказали о тысячах бабушек и дедушек. Такие бабушки могли существовать только в СССР? — Нет, не только. Например, моя мама рассказала мне, что видела в Америке точно такую же крикливую и любвеобильную бабушку. Это тип очень распространенный, и дело не во времени и не в политике. Ведь каждый понимает любовь по-разному. Кто-то — как страсть, кто-то — как активное вмешательство в жизнь близкого человека. Повесть — это густая концентрация любви как узурпации. В разбавленном виде это есть во многих семьях. Все это не имеет отношения к настоящей любви, которая все прощает и долготерпит. — Откуда же эту настоящую любовь взять? Спасибо, хоть как-то люди любят друг друга, и то хорошо. — Может, это пафосно звучит, но мы сильно отпали от Бога и совсем отпали от церкви. А любить ближнего по-настоящему, отсекая желание узурпировать ближнего, учит именно церковь. Спросите любого человека на улице, верит ли он в Бога, — он, скорее всего, скажет “да”. Спросите его, участвует ли он в церковных таинствах, и многие ответят, что у них “свои отношения с Богом” и посредники им не нужны. Несколько лет назад я был таким же. И я очень хорошо знаю, что такое жить страстями, подавлять ближнего, впадать в гнев. Несколько лет назад я мог на ровном месте поругаться с самым близким человеком — с мамой, притом что всегда ее очень любил. Очень большие потрясения пришлось пережить и очень умных людей вовремя встретить, чтобы мое отношение к церкви полностью изменилось. Я вам точно говорю, я бы никакого фильма не снял, если бы не соприкосновение с церковной жизнью и те изменения, которые произошли во мне под влиянием таинств. — Вы можете рассказать об этих изменениях? — Мне нравится одно высказывание: люди, как кривые зеркала, и прямое кривят. К зрелому возрасту человек накапливает обиды, неудовлетворенность. Накапливая отрицательный опыт, человек становится искривленным и начинает кривить других. И так из поколения в поколение. Церковь может эту кривизну хотя бы немного выправить. Что касается меня, то я сильно поменял отношение к женщине. Журналы и телевидение культивируют сейчас образ мужчины-плейбоя. Смысл его жизни — зарабатывать деньги, менять женщин и получать удовольствия. Образ мужчины-отца, ответственного за женщину и за своих детей, не в моде. Для многих девушек быть содержанкой богатого бизнесмена привлекательнее, чем матерью троих детей. И я был согласен, что порхать с женщины на женщину и гулять по ресторанам веселее, чем создавать семью, — не надо себя напрягать. Жизнь — праздник! Но посмотрите на Францию. Французы возвели удовольствия в культ, а приехавшие иммигранты хранили семейные традиции. И коренное население сокращается во всех европейских странах и в России. Потребительское отношение к женщине — первое, в чем я исповедовался. А дальше... стоит только начать. Гордыня, например. Если бы церковь не прижала мою гордыню, я не смог бы работать над фильмом с замечательным оператором, мэтром российского кино Геннадием Энгстремом. — В вашей повести нет ни слова о религии. Повесть заканчивается очень страшно, двумя словами: “Хоронили бабушку”. — Религия — очень тонкая вещь. Изображая в повести бабушку-монстра, я всеми силами пытался понять ее, оправдать и простить. И читатели тоже прощают эту героиню и вместе с ней, может быть, прощают своих собственных близких. Если герой симпатичен и он кого-то прощает, читателю тоже хочется прощать. — Хотелось бы узнать что-то о ваших творческих планах. — Я планирую выпустить книгу по фильму “Последний уикенд”, где я был режиссером и автором сценария. Это история будет более жанровая, чем “Плинтус”, рассчитанная на другого читателя. Параллельно я работаю над сценарием современной драмы “МОСКВА XXI”. Продюсер — Анатолий Сивушов (“Бригада”). Съемки намечены на лето. Еще у меня есть задумка романа, но это будет не скоро. Московский Комсомолец

17 мая 2006

Советское детство: взгляд из-за плинтуса. "Похороните меня под плинтусом" Павла Санаева

Павел Санаев, Похороните меня за плинтусом

А тут еще и кино про этот самый “Плинтус” снимают. Автор сценария, естественно, Санаев.

Повесть во многом автобиографическая: за мамой кроется Елена Санаева, за отчимом — Ролан Быков. Но жизненная правда талантливо укутана вымыслом. “Похороните меня за плинтусом” часто обвиняют в “чернушности”. Которой там, собственно, нет ни грамма. Есть глубокое переживание за героев, одиночество, горе и боль. И есть смерть. Но есть юмор — как говорится, человечество прощается со своим прошлым смеясь. Автор одного из интереснейших произведений современной русской литературы Павел Санаев пообщался с корреспондентом “МК”.

— Павел, нынешнее население еще помнит приметы советского детства — рефлектор, стул в ванной, на который ставили ребенка, потому что из-под двери дует. Бритва, чтобы счищать с тетради ошибки. Вы рассказали о тысячах бабушек и дедушек. Такие бабушки могли существовать только в СССР?

— Нет, не только. Например, моя мама рассказала мне, что видела в Америке точно такую же крикливую и любвеобильную бабушку. Это тип очень распространенный, и дело не во времени и не в политике. Ведь каждый понимает любовь по-разному. Кто-то — как страсть, кто-то — как активное вмешательство в жизнь близкого человека. Повесть — это густая концентрация любви как узурпации. В разбавленном виде это есть во многих семьях. Все это не имеет отношения к настоящей любви, которая все прощает и долготерпит.

— Откуда же эту настоящую любовь взять? Спасибо, хоть как-то люди любят друг друга, и то хорошо.

— Может, это пафосно звучит, но мы сильно отпали от Бога и совсем отпали от церкви. А любить ближнего по-настоящему, отсекая желание узурпировать ближнего, учит именно церковь. Спросите любого человека на улице, верит ли он в Бога, — он, скорее всего, скажет “да”. Спросите его, участвует ли он в церковных таинствах, и многие ответят, что у них “свои отношения с Богом” и посредники им не нужны. Несколько лет назад я был таким же. И я очень хорошо знаю, что такое жить страстями, подавлять ближнего, впадать в гнев. Несколько лет назад я мог на ровном месте поругаться с самым близким человеком — с мамой, притом что всегда ее очень любил. Очень большие потрясения пришлось пережить и очень умных людей вовремя встретить, чтобы мое отношение к церкви полностью изменилось. Я вам точно говорю, я бы никакого фильма не снял, если бы не соприкосновение с церковной жизнью и те изменения, которые произошли во мне под влиянием таинств.

— Вы можете рассказать об этих изменениях?

— Мне нравится одно высказывание: люди, как кривые зеркала, и прямое кривят. К зрелому возрасту человек накапливает обиды, неудовлетворенность. Накапливая отрицательный опыт, человек становится искривленным и начинает кривить других. И так из поколения в поколение. Церковь может эту кривизну хотя бы немного выправить. Что касается меня, то я сильно поменял отношение к женщине. Журналы и телевидение культивируют сейчас образ мужчины-плейбоя. Смысл его жизни — зарабатывать деньги, менять женщин и получать удовольствия. Образ мужчины-отца, ответственного за женщину и за своих детей, не в моде. Для многих девушек быть содержанкой богатого бизнесмена привлекательнее, чем матерью троих детей. И я был согласен, что порхать с женщины на женщину и гулять по ресторанам веселее, чем создавать семью, — не надо себя напрягать. Жизнь — праздник! Но посмотрите на Францию. Французы возвели удовольствия в культ, а приехавшие иммигранты хранили семейные традиции. И коренное население сокращается во всех европейских странах и в России. Потребительское отношение к женщине — первое, в чем я исповедовался. А дальше... стоит только начать. Гордыня, например. Если бы церковь не прижала мою гордыню, я не смог бы работать над фильмом с замечательным оператором, мэтром российского кино Геннадием Энгстремом.

— В вашей повести нет ни слова о религии. Повесть заканчивается очень страшно, двумя словами: “Хоронили бабушку”.

— Религия — очень тонкая вещь. Изображая в повести бабушку-монстра, я всеми силами пытался понять ее, оправдать и простить. И читатели тоже прощают эту героиню и вместе с ней, может быть, прощают своих собственных близких. Если герой симпатичен и он кого-то прощает, читателю тоже хочется прощать.

— Хотелось бы узнать что-то о ваших творческих планах.

— Я планирую выпустить книгу по фильму “Последний уикенд”, где я был режиссером и автором сценария. Это история будет более жанровая, чем “Плинтус”, рассчитанная на другого читателя. Параллельно я работаю над сценарием современной драмы “МОСКВА XXI”. Продюсер — Анатолий Сивушов (“Бригада”). Съемки намечены на лето. Еще у меня есть задумка романа, но это будет не скоро.

Московский Комсомолец