Александр Прошкин: "С текстом романа мы обошлись варварски". "Доктор Живаго" Б. Пастернака

В этом сезоне телевидение буквально обрушило на зрителя масштабные экранизации знаменитых романов: мы уже видели “Мастера и Маргариту“, “Золотого теленка” и “В круге первом“. Сегодня телеканал НТВ начинает показ многосерийного фильма “Доктор Живаго“. Снять картину по культовому для русской интеллигенции роману Бориса Пастернака - задача крайне рискованная. И не только потому, что компетентный зритель неминуемо будет сравнивать сценарий фильма, написанный Юрием Арабовым, с текстом романа, а игру актеров с собственными представлениями о героях книги (главную роль исполнил Олег Меньшиков, Лару сыграла Чулпан Хаматова, Комаровского - Олег Янковский). Но и оттого, что сама книга в силу ее поэтичности чрезвычайно трудна для перевода на киноязык. К тому же, многие зрители смотрели американскую экранизацию “Доктора Живаго“. Корреспондент “Прагматики культуры” Леонид Клейн побеседовал с режиссером картины Александром Прошкиным. Все фильмы, которые вы снимали, либо посвяшены собственно историческим событиям (“Михайло Ломоносов“, “Холодное лето пятьдесят третьего“), либо исторический процесс там присутствует как фон. Можно ли сказать, что Вас всегда интересовал “человек в истории“? И да, и нет. Все эти фильмы снимались в определенное время. Но каждый раз они делаются из сегодняшнего дня и обращены к современному зрителю. “Живаго” - эта картина в известном смысле про наше настоящее. Конечно, это историческая картина, а вместе с тем - мы ведь не выходим из круга тех же проблем. Мы так ничему не научились. Вы имеете в виду тот факт, что интеллигенция никогда не может встроится в общее движение, что она отброшена на обочину, как Живаго в конце романа? Живаго специально мимикрирует, превращается в бомжа, потому что это единственный способ выжить. Ведь именно к этому времени относятся все его главные стихи, и у нас в фильме они звучат в последних сериях. В романе, как известно, они вынесены в послероманное пространство. Если вы уже заговорили о стихах… Их действительно очень трудно вставить в фильм. Но у вас есть такой момент: перед тем, как Живаго ведут к Стрельникову, он читает “Еще кругом ночная мгла…” Я как зритель не увидел никакой переклички между стихами и визуальным рядом… Это не связано со сценой ареста. Они едут в поезде, и Юрий говорит своему зятю, что они абсолютно свободны, что у них нет ни дома, ни денег, но есть ощущение свободы, есть автономная жизнь поэта, которая важнее всего остального. Живаго, как, впрочем, и сам Пастернак, постоянно демонстрировал свою автономность по отношению к окружающему миру. Они не столько ее демонстрировали, сколько являли. Живаго не находится ни на чьей стороне, он не за красных, не за белых. Его обвиняют, что он не совершает поступков, не занимает чью-то сторону. И он как поэт, к тому же как человек религиозный, принимает на себя некое чувство вины. При том, что его вины нет: он был врачом, он голодал... Он заботился о семье, пока была возможность… И сделал все, чтобы выжила семья. И то, что он отдал Лару Комаровскому - очень сильный поступок очень сильного человека. Понимаете, он отказался от содержания жизни, он отдал Лару, чтобы она выжила… Живаго был самим собой это и есть самый мужественный способ существования. И он не впадает в уныние, потому что у этого человека есть зона внутренней свободы, в которую не допущен никто. В вашем фильме Живаго читает “Гамлета” - одно из ключевых стихотворений для пастернаковского творчества - среди пьяного балагана, и, конечно, никто не слушает… В стихотворении даже пропущена одна строфа. Зачем вы это сделали? Если это был прием, то он рассчитан только на тех, кто знает стихотворение. Есть само по себе стихотворение, а есть актерское состояние. Для Юрия Живаго в конце романа окружение уже не имеет никакого значение - как погода, как снег. Он живет другим. Его заставляют прочесть и он читает, зная, что его не поймут, но зритель увидит здесь перекличку с его судьбой и воспримет стихотворение. По-моему, чрезвычайно удачно и гармонично лег отрывок из стихотворения “Свидание” со строчками: “Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет?” Получилось подведение итогов: не патетическое, а камерное и очень трагическое. Ну да, потому что от жизни остается только след любви. И больше ничего. Вообще, как вы помните, один из вариантов названия романа был и такой - “Смерти нет“. “Смерти нет” - это творчество, дух, поэтому для нас Пастернак - абсолютно живой, с ним можно спорить, что-то отвергать. Мы ведь к его роману отнеслись, может быть, варварски, потому что все экранизации, которые у нас принято делать, - это подтекстовки. Вот берется “Мастер и Маргарита“, и на такой-то странице такая-то фраза - и в фильме она есть, не придерешься. А к вашему фильму легко придраться. У нас совершенно самостоятельное произведение, в котором буква не сохранена, но дух сохранен. Зритель в любом случае будет сравнивать фильм с текстом романа, и в связи с этим несколько вопросов. Сцена отъезда Лары с Комаровским в романе занимает считанные минуты, и в этом столько щемящей правды и боли, - почему у вас это растягивается на целую ночь? Тут надо плясать от личности Комаровского. У Пастернака он более ясный и более примитивный, в еще более примитивном виде он перескочил во все западные экранизации. Такой традиционный соблазнитель, негодяй, который всю жизнь терзал женщину, мечтавшую от него избавиться. Но это не совсем так. Если он такой негодяй, то почему Лара так от него и не избавилась, почему в него стреляла? Это первый мужчина в ее жизни, это человек масштабный, с умом циника, но который способен подняться над ситуацией. И Лара - это страсть, которая поразила его на всю жизнь В чем причина этой страсти? Прежде всего, в неординарности Лары, в том, что она чужая, она не из русского обихода. Можно предположить, что он женщин менял совершенно спокойно, все они были похожи… пока не встретил Лару. Она полубельгийка полуфранцуженка, выросшая на Урале. Воспитание наше, а генетика, чувство свободы - европейское, то, что было несвойственно другим женщинам. Только так можно понят, зачем он поехал ее искать и спасать. Он ведь тоже рисковал… Он может быть и не очень сильно рисковал, но понял, что вся его жизнь свелась к тому, чтобы вернуть себе Лару, потому что вне ее - это игра, которая уже надоела. Он всегда был победителем, а тут он раб, он порабощен ею. Взаимоотношения Лары и Комаровского - это любовь? Скорее, обреченность. Это очень сильное чувство, и то, что Лара возвращается к нему - вещь естественная. А история с Живаго для Лары - это подарок Бога, но здесь ничего свершится не могло. Лара в фильме тоже сильно отличается от своего романного прототипа. Понимаете, все-таки здесь очень важно время, в котором снимается фильм. Если бы я эту картину делал, скажем, в восьмидесятых годах, когда никакого Запада в нашем сознании не было, Лара была другая. Может быть, если бы Терехова ее играла, был гораздо более русский образ. А почему у вас нет Евграфа? Ведь это такая принципиальная фигура, такая тень, которая постоянно спасает главного героя, дает ему возможность жить и творить. Евграф совершенно не внедрялся в драматургию фильма. Это совершенно другая история. Так же, как и история о том, как Комаровский бросает Лару, и она ищет своего ребенка и приходит к гробу Живаго - все уже рассыпает историю. Не говоря о том, что я не очень верю в такой финал. Мне кажется, что это не самое сильное место романа. Для меня гораздо важнее была фигура Комаровского. Почему? Потому что у него нет никаких переживаний по поводу судьбы этого государства, он при любой власти сделает карьеру. И это вещи весьма узнаваемые, и в нашей нынешней элите очень распространенные. Сегодняшняя элита живет с ощущением, что если очень прижмет, то всегда можно уехать; у них весь мир в распоряжении. Мне кажется, что в романе есть три основные линии, три пласта: семья, История и Христос. Во многом это вообще роман о Христе. Насколько эта тема была для вас важна? У меня свое отношение к пастернаковскому христианству... Христиансвто в романе как бы из Чехова, оно пересказано очень простым бытовым языком, оно совершенно лишено налета церковности, это рассказ об очень реальном человеке, который 2000 лет назад совершил поступки, повлиявшие на многих и показал универсальные пути поведения. И Живаго - это Антон Павлович Чехов, который родился не в 1860, а, скажем, в 1885, который как врач пропахал бы войну, прошел бы все тяготы, не примкнул бы ни к какому лагерю и писал бы в стол. И если в нас что-то хорошее есть, то это “живагизм” - родовая черта русской интеллигенции. Когда мы хорошо о себе думаем, мы считаем себя немного Живаго. В этом есть укоренившееся представление о христианстве. И это нас спасает. Рецензия: Леонид Клейн, Полит.ру