Херлуф Бидструп о себе

Я рисую с тех пор, как помню себя. Если только в мои руки попадал карандаш или кусок мела, я тут же начинал рисовать, а порой "рисовал", даже не имея ничего. Помню, что еще маленьким мальчиком я, бывало, по вечерам, когда меня укладывали спать, долго водил указательным пальцем в воздухе, "рисуя" различные фигуры. Многие дети любят рисовать, но меня, как видно, больше, чем других, поощряли к этому. Мой отец – маляр и художник-декоратор – в свободное время усердно занимался живописью. Он был моим первым критиком и учителем. Именно он расширил мой кругозор рассказами о тех странах, где побывал в молодости. Став маляром, отец еще до первой мировой войны, как многие ремесленники того времени, уехал из Дании и жил своим ремеслом, кочуя с места на место. Так он пространствовал двенадцать лет и побывал даже в Палестине и Египте. Возвращаясь на родину, он застрял в Берлине, где встретил мою мать. Там я и родился. Мне было два года, когда вспыхнула первая мировая война. Я и представления не имел о том, что существуют различные народы и что моему отцу не надо идти на войну, так как он датчанин. Однако я слышал, что людей с физическими недостатками не берут в солдаты, и когда матери других детей спрашивали меня: "Ну как, дружок, твой отец тоже солдат?" – я, к удивлению моей мамы, отвечал: "Нет, мой отец горбатый!" Положение в Германии стало невыносимым. Помню, как мы голодали. Запах супа из кольраби до сих пор вызывает у меня тошноту. В течение длительного времени мы только и ели что кольраби. В довершение всего отца арестовали по подозрению в шпионаже. Выйдя из тюрьмы, он решил вернуться на родину, и мы перебрались в Данию. В Дании еды было вдоволь, но зато царил жилищный кризис. Только через несколько лет нам удалось получить квартиру. Затем нагрянула "испанка", которая чуть не сделала меня сиротой. В этих нелегких условиях моим самым большим утешением было бегство в мир фантазии. Карандаш помогал мне забывать о житейских трудностях. Как и все детские рисунки, мои домики, люди, деревья, лошади невольно вызывали улыбку. Помню, как я обиделся на моего дядю, который расхохотался, просматривая мои творения, а ведь я трудился над ними, наверно, не менее старательно, чем маститый художник над созданием образа святой мадонны! Мне было тогда лет пять, и я долго размышлял над тем, почему мои рисунки воспринимаются другими совсем не так, как мне бы хотелось. Постепенно я стал понимать, что именно производило комическое впечатление, и часто, уже вполне сознательно, рисовал так, чтобы вызвать смех у зрителей. Вскоре я с удовлетворением убедился в том, что смех – мой союзник. В школьные годы я еще больше развил в себе эту способность и иногда развлекал учеников и преподавателей, делая наброски на большой классной доске. Рисуя портреты школьных товарищей и учителей, я понял разящую силу удачной карикатуры. Позже я использовал опыт, приобретенный в детстве, в своих политических карикатурах. Карикатура означает преувеличение, но чаще всего она понимается как искажение. Я, однако, никогда не искажал действительность, но часто пользуюсь карикатурой как способом преувеличения. Она должна создать у зрителя такое же сильное впечатление, какое изображенный произвел на рисующего. Острота восприятия рисунка, сделанного черным штрихом на гладком листе белой бумаги, да еще в значительно уменьшенном виде, естественно, слабее впечатления от действительности, значит – потерянное должно быть восполнено другим способом. Карикатура на политического противника удается лучше всего тогда, когда она изображает не только данное лицо, но и раскрывает проводимую им политику. Главный удар наносишь ведь по политике, а не по политику. Когда, например, рисуешь ведущего буржуазного или чаще всего социал-демократического политического деятеля самодовольным, жирным, непривлекательным, то карикатура отражает не только портретные черты, но и политику, которая дала ему возможность разжиреть за счет избирателей. И, наоборот, если иной политический деятель худой, то карикатура на него может быть прекрасной иллюстрацией того, что его политика приводит к обнищанию и голоду трудящихся. При всем том карикатуристу постоянно следует учитывать, что изображение должно походить на оригинал больше, чем даже фотография. Если карикатура не удалась, если стрела не попала в цель, то это уже не карикатура. Рисовать карикатуру трудно. Здесь не помогут ни линейка, ни угольник, и, пожалуй, поэтому многие промахи художника зачастую объясняют так: "Это же всего-навсего карикатура, она не должна походить на оригинал". После десяти лет, проведенных в школе и хорошо сданных выпускных экзаменов, как-то само собой стало ясно, что я буду художником. Постепенно я начал писать масляными красками. Уже в последние школьные годы я по вечерам посещал художественное училище и изучал там геометрию, проекцию, законы перспективы, рисовал углем гипсовые бюсты. Это была необходимая подготовка к поступлению в Академию художеств. Еще год после окончания общеобразовательной школы я ходил в художественное училище и усердно писал маслом. В Королевской Академии художеств, куда мне посчастливилось поступить, я четыре года подряд бился над проблемами живописи, а по вечерам рисовал углем натурщиков. Эти живые модели мало походили на живых существ. Мне трудно было сохранять интерес к человеку, который изо дня в день часами, а иногда и месяцами стоял не двигаясь, как мумия. Поэтому в свободное время я рисовал людей в движении. Этим я начал заниматься еще до поступления в Академию. В моем кармане всегда был небольшой блокнот, и я заполнял его всем, что попадалось на глаза в течение дня, делая зарисовки людей на улице, в трамвае и в других местах. Время моих занятий в Академии совпало с обострением политического положения в мире. Поджог рейхстага в Берлине, приход Гитлера к власти, героическая борьба Димитрова с фашистскими палачами на Лейпцигском процессе – все это не могло не интересовать даже нас, занимавшихся столь далекими от настоящей жизни делами, как сочетание красок на четырехугольном куске холста. И хотя проблемы живописи казались нам самыми важными, мы живо обсуждали международные события. В тот период в Дании появились ретивые поборники абстрактного искусства. Правда, их было не много. Несколько моих товарищей стали пионерами абстракционизма в нашей стране. Они ушли из тормозившей их "революционный" порыв Академии, намереваясь подорвать буржуазную культуру "новым искусством". Но не все здесь так просто. С вершины своей башни из слоновой кости абстракционисты насмехаются над буржуазией, которая теперь уже не негодует, а наоборот, рассматривает их творения с почтительным признанием. Ведь эта живопись не представляет никакой угрозы для капиталистического общества, напротив, на ней даже можно подзаработать. Часто картины молодых художников скупаются по дешевке – такое имущество не облагается налогом, – а если в дальнейшем художник станет знаменитостью, то на его произведениях можно нажить капитал. Когда буржуа стали покупать картины абстракционистов, они готовы были признать искусством что угодно. Любая мазня принимается критикой с восторгом, о ней судят с профессиональной серьезностью. Я совсем не намереваюсь утверждать, что эксперименты вредны. Они полезны не только для отдельного художника, ищущего таким путем форму, наилучшим образом выражающую его мысль. Эксперимент может также привести к обновлению старых, банальных способов изображения, становящихся однообразными и поэтому теряющих силу воздействия. Однако самое главное – насколько ясно выражена идея произведения, мысль художника. Ведь чтобы общаться друг с другом, мы пользуемся языком, независимо от того, русский ли это, английский или датский. Когда слушаешь русского оратора, не понимая языка, то можно, естественно, наслаждаться музыкой речи, но в конце концов захочется узнать, что же было сказано, и перевод на язык, который понимаешь, удовлетворяет твое любопытство. Срок моих занятий в Академии кончился, и я очутился на улице в плачевном положении живописца. Что же делать дальше? Прежде всего надо было найти свой стиль. Я ведь жил в век индивидуализма, обязывающий художников проявлять свою примечательную личность в живописи. Должен признаться, что на короткое время я увлекся лозунгами моих товарищей-абстракционистов. Действительно, абстрактная живопись дает возможность найти способ выражения, не похожий ни на какой другой, к тому же и времени на это требуется мало. К чему надрываться над отображением действительности, если фотоаппарат в состоянии сделать то же самое за одну двадцать пятую долю секунды, да еще гораздо точнее? Действительность – это оковы, мешающие художнику-абстракционисту решать проблемы формы и живописи. Пренебрегая скучным требованием сходства, он может тушью и красками создать "великое", "чистое" произведение искусства. Меня же, интересующегося прежде всего живым человеком, абстрактные лозунги привлекали только потому, что реалистическими средствами я был не в состоянии отразить то, что больше всего меня волновало: угрозу фашизма, опасность новой войны. Конечно, можно было бы писать картины, направленные против фашизма, призывающие к миру. Но возможности экспонировать их на солидных выставках для неизвестного художника были равны нулю. Если бы даже это и удалось, их увидели бы лишь немногие – те, кто в состоянии покупать картины, и те, кто действительно интересуется искусством и ходит на все выставки. Большинство же датчан не посещало выставок, где из года в год демонстрировались результаты художественных экспериментов. Однажды вечером, как обычно, я сидел у радиоприемника и слушал одну из истерических речей Гитлера. Это было еще до эпохи телевидения, но я так ясно представил себе оратора, что принялся изображать его. Получился ряд карикатур на Гитлера – это была моя первая серия рисунков. Мне удалось поместить ее в антифашистском журнале "Культуркампен". Рисунки были снабжены цитатами из речи Гитлера. Заголовок гласил: "Рисунки Бидструпа. Текст Адольфа Гитлера". После этой первой серии в том же журнале печатались и многие другие мои антифашистские рисунки. Антифашизм был у меня, как говорится, в крови. Отец состоял членом социал-демократической партии с 1914 года. Когда же немецкие социал-демократы проголосовали за военные ассигнования, он стал пламенным сторонником Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Моя мать и ее братья были на стороне левого крыла социал-демократии, боровшегося против войны. Следовательно, для меня трудность состояла не в том, чтобы определить свою политическую позицию, а в том, чтобы суметь ее выразить. Годы учения остались позади. Я не мог продолжать жить на средства родителей. Время от времени на мою долю выпадал случайный заработок. Несколько лет подряд я как художник присутствовал на всех велосипедных гонках на зимнем треке Копенгагена. Я рисовал рекламы на небольшой пластинке размером 10х10 сантиметров. Этот рисунок тут же проектировался на полотно величиной 7х7 метров. В промежутках я делал надписи, из которых видна была позиция гонщиков, очки, получаемые ими, сколько кругов они выиграли или проиграли. Эти сведения мне сообщали по телефону истерически нервные руководители соревнований. После шестидневных гонок я уставал не меньше велосипедистов. Но самая необычная работа выпала на мою долю, когда мне пришлось выступать в одном из копенгагенских ревю. За десять минут я рисовал десять карикатурных изображений известных копенгагенцев на голых спинах танцовщиц, пока они переодевались к следующему номеру. Во время танца девушки поворачивали разрисованные спины к зрителям, которые могли любоваться тем, как оживают мои карикатуры, как они гримасничают в зависимости от движений спин и лопаток танцовщиц. Этим родом "живописи" я занимался ежевечерне в течение двух месяцев. Признаться, я сердился на отца за то, что он не обучил меня какому-нибудь простому ремеслу, приносящему верный заработок. Ведь может пройти много лет, прежде чем мои картины дадут мне средства к существованию! Но отец верил в мой талант больше меня самого. Он не стал обучать меня ремеслу, чтобы мне не пришлось, как ему, зарабатывать таким образом на жизнь, а искусством заниматься только в остающееся свободное время. По правде сказать, мое тогдашнее положение было незавидным. После первых опытов в "Культуркампен" у меня появилось желание сделаться газетным художником, особенно потому, что таким путем я мог обращаться к более широким кругам. За рисунки в журнале я, естественно, ничего не получал. К счастью, они привлекли к себе столь большое внимание, что мне предложили ежедневно помещать рисунки-рассказы, конечно, без какой-либо политической тенденции, в крупнейшей консервативной буржуазной газете "Берлингске тиденде". Я согласился и сделал примерно семьдесят рисунков. Они были приняты, я мог считать себя сотрудником газеты, и передо мной открылась даже перспектива получить когда-нибудь пенсию. Но тут же поступило еще одно предложение - замещать в правительственном органе, газете "Сосиал-демократен", художника, который отправлялся в путешествие. Неожиданно случилось так, что две крупные газеты спорили из-за того, в какой из них мне сотрудничать. В конечном счете я согласился на предложение "Сосиал-демократен". Я был далек от того, чтобы считать себя социал-демократом, но меня привлекало то, что эта газета, в отличие от органа консерваторов, занимала тогда ясную антифашистскую позицию, направленную, в частности, против генерала Франко, в то время развязавшего войну против испанского народа. Таким образом, я начал осваивать специальность газетного художника. Вначале я рисовал небольшие виньетки и делал зарисовки театральных премьер. Я иллюстрировал также новеллы в воскресных номерах газеты. Затем мне разрешили помещать карикатуры на политические темы. Объектами моей сатиры были, конечно, в первую очередь генерал Франко, Муссолини, Геринг и Геббельс. Рисовать Гитлера в "Сосиал-демократен" мне не позволяли. Германское посольство наложило запрет на публикацию каких бы то ни было материалов, выражающих неуважение к главе "третьего рейха". Вскоре запретили карикатуры и на Геринга. Чтобы иметь возможность выступать с сатирическими рисунками по поводу событий в Германии, мне приходилось довольствоваться изображением символической "фрау Германии". Но и против этого был заявлен протест, поскольку "госпожа Германия" изображалась мною слишком несимпатичной. Еще до истечения полугодового срока я поместил в нескольких воскресных номерах газеты рисунки-рассказы без слов. Они имели успех, читатели выразили желание, чтобы их публиковали каждое воскресенье. Благодаря этим сериям меня попросили остаться в газете и после того, как вернулся постоянный художник. Вскоре мои юмористические рисунки стали печатать газеты других скандинавских стран. Потекли гонорары, и я смог купить себе автомашину и домик для родителей. Итак, лично для меня все складывалось наилучшим образом. Но на международном горизонте сгущались тучи, их зловещие тени падали и на маленькую Данию. Не встречая сопротивления, Гитлер захватил Саар, Австрию и Чехословакию. Захват последней был преподнесен в датской печати под заголовком "Мир в наше время". Газета "Сосиал-демократен" также была восторженным сторонником политики Чемберлена. В этой связи я впервые сделал серию рисунков, имевших двоякий смысл. Она была озаглавлена "Плата за мир" и на первый взгляд казалась совершенно безобидной. Однако внимательный читатель не мог не провести параллели между нарисованными человечками и тем, что происходило на мировой арене, – истерически кричащий мальчик (Гитлер), которому дедушка (Чемберлен) разрешает разбить часы (Чехословакия). Год спустя фашистские войска вторглись в Польшу, сея на своем пути смерть и разрушения. Настал черед Дании. Собственно говоря, я считал, что мне следует бежать из страны, но оказалось, что "раса господ" вела в небольшом королевстве сравнительно умеренную политику, предназначив Дании роль своей продовольственной базы. Конечно, любые антифашистские выступления были запрещены, но внешне жизнь текла по-прежнему. Между тем я в завуалированной форме пытался время от времени отразить недовольство немецкой оккупацией и ее последствиями. Делать это приходилось с большой осторожностью, так как редакция газеты очень боялась оскорбить оккупационные власти, с которыми все "ах какие демократические" партии всячески старались наилучшим образом наладить сотрудничество. В частности, моя серия рисунков "Спокойствие и порядок" была встречена гневной критикой. Начальник датской полиции выступил по радио с речью, в которой обрушился на эти рисунки. Однако редактор газеты "Сосиал-демократен" был совершенно неповинен в ее появлении. Я отдал рисунок прямо в цех клише, не показав редактору. Тот увидел его лишь по выходе газеты. Серия эта не представляла собой прямого выпада против оккупантов; в ней изображены немецкие лакеи – датские полицейские. Они усердно выполняли грязную работу по организации "спокойствия и порядка" для датского правительства, сотрудничавшего с поработителями Дании. Когда же добиться спокойствия в стране и справиться с движением Сопротивления не удалось, немцы арестовали полицейских и отправили их в концентрационный лагерь. Я сделал ряд карикатур на датчан, сотрудничавших с оккупантами, с которыми после войны следовало рассчитаться. Эти карикатуры печатались массовым тиражом в виде открыток. Вырученные от продажи деньги поступали в фонд компартии для ее нелегальной работы. Хотя при создании этих рисунков я и изменял почерк, все же оказалось, что по карикатурам на почтовых открытках нетрудно определить их автора. Мне срочно пришлось уйти в подполье. Вместе с женой и маленьким сыном я прожил до конца оккупации в небольшом дачном домике под Копенгагеном. В тот период мы с огромным вниманием следили за передвижением Восточного фронта по радиопередачам из Англии, Швеции и Советского Союза. Линию фронта мы отмечали булавками на карте. От перемещения этих булавок зависело, разделим ли мы судьбу того поросенка, которого хозяин дачи в те трудные времена прятал в одной из соседних комнат, чтобы обеспечить себя мясом. Наряду с нелегальной работой для коммунистической партии я посылал рисунки и в воскресные приложения к "Сосиал-демократен", чтобы не вызывать излишних подозрений и, конечно, чтобы иметь заработок. Было решено, что после освобождения Дании я стану постоянным художником коммунистической газеты. И в первом же легальном номере газеты "Ланд ог фольк" появился мой рисунок. В последующие годы мои карикатуры ежедневно печатались на страницах центрального органа Коммунистической партии Дании. Наконец-то я стал работать в газете, где чувствовал себя как дома. Я ушел из "Сосиал-демократен" не из-за какой-либо ссоры или обиды на кого-либо из сотрудников этой газеты или редакторов, с которыми я, правда, и не был связан крепкими дружескими узами. Жаловаться мне было не на что. Здесь я научился тому, что необходимо знать газетному художнику, и даже сумел стать одним из самых популярных сотрудников газеты. Анкета, проведенная среди читателей воскресного номера "Сосиал-демократен" показала, что мои рисунки получали наибольшее количество очков три воскресенья подряд. Я был самым высокооплачиваемым сотрудником газеты и не мог желать большего, если не считать моего стремления открыто выражать свое мнение. Этого нельзя было делать в "Сосиал-демократен", которая за время немецкой оккупации превратилась в карикатуру на рабочую газету. Однако я ушел из "Сосиал-демократен" не только по политическим, но и по творческим соображениям. Я понял, что, если мне не позволят говорить то, что я думаю, а тем более если меня заставят поступаться моими убеждениями, я буду рисовать все хуже и хуже. Когда я сделался газетным художником, передо мной встала проблема: как рисовать? В наш век индивидуализма каждый художник стремится прежде всего найти свой индивидуальный "почерк", для чего прибегает к помощи особых завитушек. Я же решил не предпринимать подобных усилий, а, наоборот, придавать своим рисункам по возможности безличный характер, рисовать, так чтобы читатели любого возраста могли понять нарисованное. Мою форму определяли тема рисунка, газетная полоса, а также те люди, для которых я работал. Я добивался того, чтобы толщина штриха гармонировала с характером шрифта газетной полосы, чтобы рисунок и набор представляли собой единое целое. Я стремился также выражать свои мысли типично, как мне кажется, "датским образом". Дело в том, что большинству датчан чувство юмора, восприятие комического и чувство иронии присущи от рождения. Это, по-видимому, было заложено и во мне. Вообще же нельзя заранее решить, что будешь рисовать смешное. От этого рисунок смешным не станет. Известно ведь, что нельзя разъяснить анекдот – от этого становится только скучно. В Дании было много хороших газетных художников, выдающихся юмористов и карикатуристов, к сожалению, с более или менее реакционными взглядами. Но не скрою, что в области формы я многому научился у них. В рецензиях двадцатилетней давности, помещавшихся в буржуазной печати, я с радостью обнаруживаю, что мои рисунки и мой юмор называют типично датскими. А ведь типично датское зачастую – это типично человеческое, и, может быть, именно потому, что я создавал типично датские рисунки, их понимали и в других странах. Моя главная работа в послевоенные годы – это ежедневная политическая карикатура. Немаловажную роль играет и текст к этим рисункам. Я редко приступаю к созданию рисунка, не заготовив заранее текста. Материал к карикатурам я подбираю во время чтения газет. Прочитав статью, я отбрасываю все лишнее, выжимаю, как говорится, всю "воду", пока не останется только сущность. И тогда я делаю рисунок и подпись к нему. Получается нечто вроде политических концентрированных бульонных кубиков. Хотя в годы "холодной войны" политическая сатира и была моей основной работой, и зачастую я чувствовал себя юмористом, отбывающим "воинскую повинность", все же каждую неделю я помещал в газете "Ланд ог фольк" юмористическую серию рисунков на общечеловеческую тему, иногда с политической подоплекой. Многим кажется странным, что художник выступает с политической сатирой и одновременно рисует потешные юморески. Они считают это несовместимым, как будто во мне уживаются два человека. Но я тем не менее один человек. Возможно, что этот один состоит из двух половинок. На мой взгляд, они-то и составляют целое. Я, во всяком случае, так нескромен, что не могу довольствоваться только одной из них. Я не в состоянии заниматься исключительно политическими проблемами и люблю посмеяться над смешными сторонами повседневной жизни. Не сомневаюсь, что так устроены все люди. Мои юмористические серии рисунков я строю всегда так, чтобы их можно было "читать" слева направо, как читают газеты. В ходе этого рассказа без слов я стараюсь изобразить действующих лиц таким образом, чтобы они предстали перед зрителем, как в кадрах кинопленки. Из рисунка в рисунок я передаю движение фигурок. Это оживляет их. Контрасты – несовместимые противоречия, разные темпераменты – всегда представляют собой хорошую основу для юмора. Эти контрасты жизни могут вызвать искры, способные даже разжечь войну. Юморист тоже высекает искры из контрастов, чем вызывает улыбку, может быть, смех, но ни в коем случае не слезы и не грохот пушек. Вообще я никогда не мог понять, почему вызывать смех считается занятием более низменным, чем вызывать слезы. На мой взгляд, как смех, так и слезы дают выход чувствам человека, и в основе смеха могут лежать такие же глубокие проблемы, как и в основе слез. Темы юмористических рисунков я чаще всего черпаю из повседневной жизни. Мои дети, так же как и воспоминания моего собственного детства и тогдашних представлений, естественно, стали поводом для создания многих серий детских рисунков. Со временем не осталось, пожалуй, такой темы, которой я бы не касался, хотя отсутствие текста несколько ограничивает выбор. Зачастую сюжетом для моей сатиры были высокомерие, тщеславие, неблагодарность, любопытство и т.п. Конкретные политические ситуации также послужили темой рисунков, которые позже воспринимались просто как комические". Отрывок из очерка Рахмиэля Косого, "Херлуф Бидструп. Каким я его помню и вижу сегодня" Обзоры Издательский дом Мещерякова