«В жизни этого персонажа отразилась судьба целого народа» — смешной школьный штамп-отписка для не очень требовательного учителя. Но он не отменяет существования тех редких произведений, в которых намечена связь между темной стороной русского национального характера и самыми мрачными страницами нашей истории. Если говорить о классической литературе, то первый пример, который приходит в голову, — «Леди Макбет Мценского уезда»: под влиянием страсти русский человек, а может быть, человек вообще, перестает различать добро и зло или обнаруживает, что никогда их и не различал. Пример из области масскульта — сериал «Кровавая барыня», его главная героиня Дарья Салтыкова — беспощадно-жестокая, расчетливая, коварная, впадающая в безумие рабовладелица, превратившаяся из жертвы обмана в мстительное чудовище. Иногда удивительно емкие образы встречаются и в произведениях нон-фикшн. Не берусь судить о том, намеревался ли Лев Прыгунов, автор книги о поэте Сергее Чудакове, обнаружить эту нашу общую сердцевину, человеческую суть, которая управляет нашей жизнью, но, как бы то ни было, ему это удалось.

Сергей Иванович Чудаков и др.

Чудаков — легендарная личность «русский Франсуа Вийон», которому Бродский посвятил одно из самых своих пронзительных стихотворений. Но книга Льва Прыгунова посвящена не столько ему, сколько дружбе автора с Иосифом Бродским, Львом Лосевым, Владимиром Уфляндом, Михаилом Ереминым, Романом Капланом и многими-многим другими... Перед нами предстают портреты друзей, портрет времени — жестокого и наивного, трагичного и смешного, огромного и мимолетного.

Посмотреть

Строго говоря, мемуарная книга «Сергей Иванович Чудаков и др.» рассказывает не об одном человеке, а о жизни артистической богемы в эпоху «развитого социализма». Но все же главным стержнем, на который нанизано повествование, стала история знакомства автора и поэта Сергея Чудакова. Фигура главного персонажа достойна не только книги воспоминаний, но и отдельного романа или полнометражного фильма.

Сергей Чудаков — поэт огромного дарования, автор строк:

Любовь и пьянство, поиски успеха
Всё это сжато в скорлупу ореха
И всё так просто, так легко и рядом:
Жизнь как цветок и смерть как перстень с ядом.

Или:

Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Книг-журналов не приходит,
Нет ни цирка, ни кино.

Артистическая натура, острослов, философ, иногда скоморох, иногда юродивый, иногда безобидный плут... Несчастный, которого преследуют приступы душевной болезни (тяжёлым психическим расстройством страдала и его мать). И при этом лжец, манипулятор, вор и, хуже всего — растлитель и сутенер. Многолетняя дружба автора мемуаров и его главного героя заканчивается попыткой последнего вовлечь в криминальную деятельность сына своего друга. Немыслимый размах, невероятный контраст света и непроглядной тьмы, изнурительные для читателя эмоциональные перепады от восхищения и сочувствия до брезгливого отвращения, острая реакция самого рассказчика на описываемые события создают огромной силы магнит, заставляющий вас вчитываться в это повествование. Времена, когда гений и злодейство были несовместимы, относятся, по-видимому, к золотому веку идеальной гармонии. В нашей же хаотичной жизни все непоправимо и очень страшно перепуталось. За изломанным силуэтом главного героя — зловещая тень прошлого. Лев Прыгунов цитирует полученную им справку из архива ФСБ: «Чудаков родился в Магадане, в семье начальника лагеря». Сочетание всех этих черт, свойств и биографических деталей и дает повод говорить о Сергее Чудакове как об олицетворении искалеченной натуры и загубленной судьбы народа, пережившего войны и террор, людей, за чьими спинами стоят вышки магаданского лагеря.

На временном расстоянии брежневский период может показаться застывшей водной гладью без признаков малейших колебаний. И даже если в эту воду бросали камень, от него не расходились круги. Книга Льва Прыгунова рисует совсем иной образ. Здесь так называемый застой скорее похож на захлопнутый тяжёлой идеологической крышкой котёл, в котором уже начинает бурлить кипяток. Автор выводит на авансцену ярчайших поэтов, артистов и художников того времени. Среди них широкой публике хорошо известны имена только Иосифа Бродского и, возможно, Евгения Рейна и Олега Целкова. Об Олеге Осетинском, Леониде Виноградове, Владимире Герасимове, Михаиле Ерёмине, Владимире Уфлянде, Олеге Григорьеве... публика слышит не так уж и часто. Поэтому отдельной благодарности заслуживает попытка автора восстановить искаженную официозом культурную иерархию того времени и саму историю культурного процесса. Обилие исключительных личностей, которые проходят перед глазами читателей, наводит на сравнение Москвы 60–70-х годов с центром в артистическом кафе «Националь» — с Монмартром или Монпарнасом.

Лев Прыгунов бывает резок и строг в оценках, но он также умеет выразить искреннее и благодарное восхищение талантом, эрудицией, человеческими качествами своих современников. Не глядя при этом на них снизу вверх, но и никак не выпячивая себя и не пытаясь ничего присвоить. Громкие восклицания: «Боже, как мне понравилось его стихотворение!», «Господи! Как он прав!» — и щедрые эпитеты: «прекрасный», «гениальный» — буквально затапливают страницы светом и теплом.

Кроме собственно воспоминаний, в книге много философских рассуждений, глубоких и, увы, очень горьких. Особенно безнадежны слова о том, как легко управлять общественным мнением и вниманием, как просто закамуфлировать и спрятать даже самые страшные преступления государственного режима. О многоэтапном отрицательном отборе, который прошел в ХХ веке русский народ, и его последствиях (книга Льва Прыгунова — страстный антикоммунистический манифест, разоблачающий злую абсурдность советской жизни). О том, что человечество стремительно трансформируется во вредоносную бациллу, которая вот-вот погубит Землю. А в самом финале прорываются сочувствие всем и каждому, кто живет свою единственную жизнь, и острая боль от осознания быстротечности нашего земного существования.

И наконец, еще один веский довод в пользу того, чтобы прочесть эту книгу — стихи самого Льва Прыгунова:

Дни мои шелестят, как листочки
Из блокнотика-черновика.
Я давно уж дошёл до точки,
До последней, наверняка.
Может, так и остаться в подвале?
Может, разницы нет никакой?
Там — до гроба карабкаться к славе,
здесь — уже тишина и покой.

Ольга Бугославская, «Дружба Народов» №9/2018