Эссе американского писателя Томаса Пинчона в переводе С. Силаковой было напечатано в мартовском номере журнала «Иностранная литература» за 1996 год.

К Тебе тянусь, о Диван мой, к Тебе…

Классический трактат о Лености мы находим в «Сумме теологии» Фомы Аквинского. Он отнес Леность, или «acedia», к числу семи основных («capitalis») грехов. Фома уточнял, что использует слово «capitalis» в значении «первичный» или «стоящий во главе», ибо подобные грехи порождают другие. Но в этом эпитете сквозила дополнительная, зловещая, темная коннотация, которая лишь усугубляла силу аргументов Фомы — ведь «capitalis» также означало «достойный тяжкого, смертельного наказания». Отсюда эквивалент этого термина — «смертный».

Но позвольте, не перебор ли это — карать смертью за нечто столь легковесное, как Леность? Вообразите себе разговор в какой-нибудь средневековой камере смертников:

— Послушай, извини за любопытство — за что они тебя решили вздернуть?

— Да как обычно — напоролся на фараонов, когда не надо. И так уж вышло, что уложил я половину шерифовых людей трехдюймовыми стрелами из моего двухаршинного лука с автоподачей. Так что, видимо, за гнев. Ну, а теб за что?

— Э-э… вообще-то… ну, гнев тут ни при чем…

— Ха! Ты, видно, из этих, что по статье «Леность»?

— … и вообще я этого не делал…

— Никто ничего не делает, фрайер, слышь, скоро уж и обед подадут. Ты часом не писатель будешь?

Излишне уточнять, что писатели считаются коронными специалистами по Лености. К ним постоянно обращаются — не только за бесплатными советами по этой части, но и с более лестными просьбами: выступить на Симпозиуме по проблемам Лености, возглавить Комиссию по делам Лености, дать показания в качестве эксперта на Слушаниях по вопросу Лености. Этот стереотип в значительной мере порожден тем фактом, что писатели часто вынуждены работать на условиях постраничной оплаты и жестких сроков — следовательно, уж нам-то доподлинно должна быть известна взаимозависимость между временем и деньгами. Вдобавок имеется весь этот роскошный пласт фольклора о «страхе белого листа» (или состоянии «творческой заторможенности», когда писать хочется, но не можется) — недуге, который порой разрешается драматично и без предупреждения (совсем как запор) и (может, поэтому?) находит сочувственный отклик в сердцах широких читательских масс.

Однако на деле «страх белого листа» — это всего лишь познавательная экскурсия в страну смертного греха, который этот комплекс, собственно, и порождает. Как и всякий из прочих шести грехов, Леность считается праматерью целого семейства менее значительных, так называемых «простительных» грехов, как-то: Праздность, Вялость, Телесное Неспокойствие, Непостоянство и Пустословие. Точный смысл латинского термина «аcedia» — уныние, сознательно направленное на самого себя, отвернувшееся от Господа. Это дефицит духовной решимости, который, сам себя распаляя, вскоре ввергает человека в состояние, именуемое на нашем языке «комплексом вины» и «депрессией», а в итоге загоняет нас в тупик, где мы уже на все готовы (то есть на все мелкие грешки и заблуждения), лишь бы увильнуть от неприятных ощущений.

Но отпрыски Лености, при всей своей «неправедности», не всегда дурны, как, например, то, что Фома Аквинский именует «Непокоем Духовным» (когда «без ладу, без складу преследуешь несколько целей враз»): если это качество «принадлежит силе воображения, …оно именуется любопытством». И, как доказывает история, именно в подобные моменты своих мысленных странствий писатели и создают удачные, иногда даже лучшие свои вещи: находят ключик к проблемам формы, получают советы из Мира Идей, претерпевают приключения в зоне между сном и пробуждением — иногда их даже удается потом припомнить. Праздные мечтания часто составляют самую суть нашей профессиональной деятельности. Мы торгуем нашими грезами. Таким образом, Леность приносит вполне реальные денежные доходы — хотя, если верить слухам, в других отраслях индустрии развлечений эта трансформация еще сногсшибательнее: праздные упражнения в пляжном пустословии запросто превращаются в десятки миллионов долларов.

Если говорить о Лености как о теме литературных произведений, то после Фомы Аквинского она была воспета в целом ряде шедевров (первым тут вспоминается «Гамлет»), но новый крупный шаг в своем развитии сделала, лишь высадившись на брега Америки. Между Бедным Ричардом, чахоточным мастером афоризмов из ежегодника Бенджамина Франклина, и Бартлби, трагическим писцом из новеллы Мелвилла, пролегли примерно сто лет ранней истории Америки — период, когда в США рос и креп христианско-капиталистический государственный строй, а Леность-апатия балансировала на грани перехода из мистического состояния в мирское.

Во времена Франклина Филадельфия все дальше и дальше отходила от религиозного идеала, руководившего ее основателем Уильямом Пенном. Город постепенно превращался в нечто типа высокопроизводительной машины, которая поглощала сырье и рабочую силу, поставляя вовне товары и услуги. Внутри, между геометрически безупречными кварталами, циркулировали прохожие и транспорт. Урбанистический лабиринт Лондона, порождавший амбивалентности и подлинное зло, здесь был упорядочен, выровнен по линейке, ортогонализован. (Диккенс, посетивший Филадельфию в 1842 году, заметил: «Побродив по городу час или два, я ощутил, что весь мир готов отдать за одну-единственную кривую улицу».) Духовные проблемы никак не могли тягаться в актуальности с материальными, например с вопросом производительности труда. Леность стала грехом не столько против Бога или духовного понятия о добре, сколько против конкретной разновидности времени — однородного, одностороннего, по сути своей необратимого потока — то есть против «времени часов», которое обязывало всех жить по принципу «кто рано встает, тому Бог подает».

Бедный Ричард не стеснялся выражать свое отвращение к Лености. Он то просто твердил избитые английские пословицы, то выдавал самолично изобретенные сентенции в духе Великого Пробуждения: «Опомнись, о Лежебока! Разве Господь оснастил бы тебя руками и ногами, если б не предназначил, что тебе надлежит ими пользоваться?» Под прихотливым «рубато» трудового дня бился иной, суровый ритм — неумолчный, неотвратимый, немилосердный, и все дела, от которых люди увиливали, всё, отложенное на потом, подлежало срочной «отработке». «Пусть ты замешкался — время мешкать не будет». Ну, а Леность, будучи по сути своей хроническим отлыниванием от исполнения долга, все накапливалась и накапливалась, точно бюджетный дефицит, и грядущее неотвратимое возмездие приобретало все более зловещие масштабы. В концепции времени, которая руководила городской жизнью во времена Бедного Ричарда, каждая секунда имела стандартную длину и давалась только раз. А время, которое мы именуем «нелинейным», тут и днем с огнем нельзя было сыскать — ну разве что беззаконный кавардак сновидений, на которые Бедный Ричард не обращал внимания, ибо не видел в них проку. В алфавитном указателе к «Альманаху Бедного Ричарда» (составитель Фрэнсис М. Барбур, 1974) под заголовками «Сновидения» и «Мечты» мы не находим ровно ничего. В глазах леди Филли сновидения были столь же нежеланными гостями, как и их сотоварищ — сон, считавшийся пустой тратой времени (в смысле — богатств, которые за это потерянное время можно было бы накопить), уступкой физиологии, которую непременно следовало обложить оброком в пользу 20-часового продуктивного бодрствования. В годы издания «Бедного Ричарда» Франклин, согласно его «Автобиографии», позволял себе спать лишь с 1 часа ночи до 5 утра. Другим долгим «нетрудовым» отрезком времени были четыре часа (с 9 вечера до часу ночи), посвященные Вечернему Вопросу: «Какие добрые дела свершил я сегодня?» Вероятно, то был единственный благовидный предлог погрузиться в себя — а куда еще можно было втиснуть теоретизирование, мечты, фантазии, поэтический вымысел? В этой ортогональной машине на жизнь смотрели как на документальную прозу.

К 1853 году, когда появилась новелла Мелвилла «Писец Бартлби: уолл-стритская история», апатия растеряла последние религиозные отголоски, обретя статус преступления против экономики. В самом сердце «акульего» капитализма заглавного геро постигает недуг, на поверку оказавшийся неизлечимой апатией. Как в тех вестернах, где одинокий изгой-десперадо раз за разом делает выбор, который все ближе и ближе подталкивает его к трагической развязке, так и Бартлби сидит сложа руки в уолл-стритской конторе, повторяя: «Я предпочел бы этого не делать». Вскоре Бартлби уже не из чего выбирать — зато его хозяин, солидный деловой человек, понемногу начинает сомневаться в условностях, на которых доселе держалась его жизнь, — и из-за кого, из-за какого-то жалкого писаря! — или, переводя в жизнь реальную, из-за какого-то писателишки Мелвилла. Подумайте только, Бартлби, низший из низших, ракушка на днище капитализма, — и вдруг разорвал отношения с заведенным порядком вещей! Тут возникает интересный вопрос: кто тут обуян грехом Лености — тот, кто служит корню всех зол, принимая жизнь такой-как-она-есть в обмен на жалованье и спокойное существование, или тот, кто в принципе ничего не делает, упорствуя в своем унынии? «Бартлби» — первая великая эпопе о Лености нашего времени. Потом пришли Кафка, Хемингуэй, Пруст, Сартр, Музиль и иже с ними — возьмите ваш любимый список писателей, которые жили после Мелвилла, и рано или поздно непременно наткнетесь на какого-нибудь персонажа со знакомой печатью уныния — гербом нашей эпохи — на челе.

Мы, граждане XX века, пришли к пониманию Лености как прегрешения прежде всего политического. Это общественное малодушие, которое попустительствует принятию неправедного политического курса, воцарению неправедных режимов. Период 20-30-х годов, когда по всему миру к власти пришли фашисты, был, возможно, звездным часом Лености, хотя эра Вьетнама и годы администрации Рейгана — Буша не слишком от него отстают. И художественные, и документальные книги просто кишмя кишат персонажами, которые не делают то, что делать должны, поскольку не желают прилагать усилия. Не правда ли, знакомая картина? Возможности ступить на путь добра ежедневно подворачиваются нам и в общественной, и в приватной жизни — ну, а мы? А мы проходим мимо. Апатия — жаргон, на котором изъясняется наша будничная нравственная жизнь. Хотя в апатии еще слышатся низкие обертоны смертной тоски, она никогда не поднимется до уровня открытого отчаяния — ни до его боли, ни до его подлинности. Апати — отчаяние, купленное по дешевке, сознательное сопротивление какой бы то ни было вере, ибо в нашей будничной гонке за бытовыми прелюбодеяниями, гневом и т. п. вера только помеха. Последняя надежда отъявленного пессимиста — притворись мертвым, затаись, и авось коса смерти проскрежещет мимо; Леность, эта впитанная нами с материнским молоком радиация, ненавязчивая радиомузычка — она всюду, и никто даже ухом не ведет.

В наши дни любой разговор о Лености неполон без рассмотрения телевидения, парализующего нас и порождающего странные создания: своих паразитов-симбионтов — я имею в виду пресловутую породу людей, прозванных Диванными Корнеплодами. Байки, в праздности сплетенные, привязывают нас к Ящику. Мы без разбору глотаем шаманскую жвачку, запуская задом наперед механизм преобразования грез в деньги, который изначально и приводит в наш дом этот хоровод пестрых призраков. Мы питаемся ими, параллельно совершая остальные шесть смертных грехов: переедаем, завидуем знаменитостям, вожделеем товаров новых и разных, ласкаем похотливым взглядом плоские образы, испытываем гнев при просмотре новостей и извращенную гордость при мысли о расстоянии между нашим диваном и местами, которые показывают на экране.

Печально, но факт. И все же благодаря своевременному — ни минутой раньше, чем нужно! — изобретению пульта дистанционного управления и видеомагнитофона у нас еще есть надежда. Телевизионное время перестало быть однородным, линейным предметом массового потребления. Хватит, надоело — теперь у нас есть кнопки мгновенного переключения каналов, а также ускоренной перемотки и реверса. Видеовремя можно перекраивать по своему вкусу. То, что при прежнем раскладе могло бы считаться пустым транжирством невосполнимого времени, сейчас так просто не обругаешь. Если Леность можно определить как притворство, будто время — еще один неисчерпаемый сырьевой источник (в традиции отношения первых американских колонистов к природе Америки), который можно эксплуатировать веки вечные, тогда можно заключить, что мы обучились строить из себя властелинов времени: поворачивать его вспять, замедлять, ускорять, повторять… и даже воображать, будто мы можем от него скрыться. Формулировки грехов против видеовремени подлежат радикальной переработке.

Не видать ли на горизонте признаков назревающих перемен? В недавнем номере «Нэшнл энквайрер» были подведены итоги конкурса на звание Короля Бататов, или Величайшего Диванного Корнеплода США. Победитель был избран из тысячи с лишним претендентов.

— Я ничего не делаю, только работаю да телевизор смотрю, — признается тридцатипятилетний холостяк. В его доме в Фридли, штат Миннесота, двадцать четыре часа в сутки надрываются три телевизора, а четвертый он смотрит на работе. — Самое мое любимое на свете занятие — засесть на диване с батареей пива, пакетом чипсов и пультом управления… Телевизионщики даже пригласили меня участвовать в городском параде. Они пришли ко мне домой, вынесли диван, поставили его на грузовик. Так я и проехался в праздничной кавалькаде — сидя в халате на диване!

*  *  *

Да-да, конечно, но Леность ли это? Четвертый телевизор на работе и тот факт, что данный Ящиколюб дважды обозначил свое занятие глаголом «сидеть» (а не «валяться», например), наводят на подозрение, что это уже нечто иное. Похоже, чтобы носиться по каналам и рулить видеомагнитофоном, необходима нека нелинейная бдительность сознания, которая может при этом преспокойно уживаться с достопочтенным грехом Лености. Это некая внутренняя собранность человека, который сидит в позе йоги, дзэн-буддиста во время медитации. Суждено ли Лености вновь быть преодоленной? Правда, есть и другая вероятность — что мы вовсе не переросли апатию. Покинув свой обжитой удел — телевидение, она ушла в другие, менее заметные убежища, бог знает какие — компьютерные игры, религиозные секты, смутные торговые залы в далеких городах. И однажды она всплывет в каком-то новом обличье и опять предложит нам мировую скорбь по сходной цене.

Если только мы всерьез не займемся нашим духовным здоровьем, несомненно Леность будет и дальше развиваться и изменяться, удаляясь от своих истоков. Она зародилась в стародавнюю эпоху чудес и веры, когда будничной жизнью взаправду зримо руководил Дух Святой, а время было рассказом с началом, серединой и концом. Вера была горяча, отношения между человеком и Богом — серьезными, фатальными. Христианский Бог был близок. Хоть рукой щупай. Леность — наглое уныние перед лицом Господних благих намерений — была смертным грехом.

Возможно, будущее Лености за прегрешениями против силы, которая ныне, похоже, определяет нашу жизнь, — против техники. Упорствуя в своем луддистском унынии, невзирая на добрые намерения техники, мы будем сидеть по уши в виртуальной реальности, мрачно отказываясь раствориться в ее праздных одноразовых фантазиях — пусть даже они рассказывают о старых добрых рыцарях-суперменах Лености былых времен, об их ленивых, но жестоких схватках с беспощадными злодеями из полиции по борьбе с ленью.