На обложке — девочка в халате, похожем на медицинский (как же Валя мечтала стать врачом!) держит в руках табличку с именем. И только потом замечаешь на униформе голубое клеймо «OST». Остарбайтеры. Люди, угнанные в Германию для принудительных работ, а на родине — объявленные врагами народа. «Вальхен» — история тринадцатилетней остарбайтерки, недавно вышедшая в издательстве «КомпасГид». Ее написала Ольга Громова, автор легендарной повести «Сахарный ребенок», переведенной на 14 языков и вошедшей в школьную программу. Что общего у двух ее книг — и в чем они так непохожи?

Лабиринт На момент создания «Сахарного ребенка» у вас не было писательского опыта. Что сложнее — решиться написать первую книгу или вернуться к писательству после громкого успеха?

Ольга Громова Было жутко страшно! Я трусила все пять лет и трушу до сих пор. Вторая книга часто бывает как второй спектакль на премьере — хуже первого. Никакой опыт работы над «Сахарным ребенком» не помог мне в работе над «Вальхен». Кроме одного: необходимости проверять все по документам, уточнять исторические детали. Но как редактор я умела это делать, поэтому работа была знакомой. В «Сахарном ребенке» мне досталась более-менее выстроенная история в воспоминаниях, так или иначе записанная либо рассказанная мне вслух. Из нее оставалось только сделать художественный текст. И когда я ее писала, я не думала ни о каком издании, а уж тем более — об успехе книги. Моя задача была — выполнить «домашнее задание» человека, ушедшего из жизни: Стеллы не стало, а задание осталось. За «Вальхен» я бралась спустя почти два года после того, как вышел «Сахарный», и для себя решила так: я сделаю, а там — будь как будет.

Л «Сахарный ребенок» — история пятилетней Эли, героиня «Вальхен» — подросток. И рассчитаны книги на читателей разного возраста. Для детей и подростков нужно писать по-разному? Или нет?

ОГ Какая-то ориентировка у писателя должна быть только на словарный запас юного читателя. А больше — ни на что. Иногда мне говорят «вы поднимаете темы, которые детям непонятны»… Не бывает тем, которые детям непонятны! В этом я убеждена. Бывает непонятное изложение. И когда я рассказываю историю для десятилетнего ребенка на такие сложные темы, о которых он пока понятия не имеет, мне нужно, грубо говоря, только учитывать формулировки. А в сути читатель разберется.

Л «Сахарного ребенка» не раз ставили в театре. Совпадало ли увиденное на сцене с вашими представлениями о нем?

ОГ Переведение в действие подобного текста чревато всякими опасностями. Как вы будете изображать солдата, который бьет ребенка? Кто будет играть шестилетнюю девочку? Первую постановку я увидела в любительском театре «Кукарямба» ясногорской школы искусств. Там были четыре девочки-подростка как четыре стороны характера Стеллы и мама, а папа в виде воспоминания. Действо это было отличное! Они получили первое место в Берлине на международном фестивале детских русскоязычных театров. А потом, когда в центре имени Мейерхольда поставили уже профессионально, режиссёр Полина Стружкова пошла по совершенно уникальному пути. По сути, это было хорошее, классное погружение в текст. Она не стала делать прямое действие, а вывела трех героев — маму, дочку, папу — разбирающих коробки с архивом. Иногда они читают словарную статью, иногда рассказывают о какой-то вещи. И при этом ты не можешь зрительно оторваться от того, что они делают! А если ставить «Сахарного» в кино, это будет более банальная история, будет все в лоб. Театральная условность позволяет иные подходы. «Вальхен» ровно в той же степени кинематографична, а вот с точки зрения театрализации — не знаю. «Сахарный ребенок» гораздо прямолинейнее и проще.

Л «Оставаться человеком в нечеловеческих условиях» — лейтмотив обеих повестей. А как оставаться человеком в повседневности? Героини как Вальхен или Эля ушли вместе с эпохой или меняются только декорации, а люди всегда одинаковы?

ОГ У меня нет ответа на этот вопрос. Иногда мне кажется, что оставаться человеком в человеческих условиях несколько труднее. Потому что мы меньше замечаем, когда происходит перерождение. В острых ситуациях в человеке гораздо быстрее проявляется и хорошее, и плохое. Он знает на самом деле, как он поступает. Тот, кто идет выдавать партизан оккупантам, точно знает, что делает плохо — это только вопрос выбора: вот он выбирает спасать свою шкуру. А в будничной нашей обычной жизни у нас нет такого радикального выбора и можно легко не заметить, что ты по мелочи скатываешься «не туда». Но, с другой стороны, на то, чтобы оставаться человеком в нечеловеческих условиях, нужно гораздо больше душевных сил. Несоизмеримо. Читая однажды кого-то из авторов, чьи исследования по ГУЛАГу я изучала, встретила очень интересную вещь: в тюрьмах и лагерях хорошо образованные люди (как правило — интеллигенция), осуждённые по политическим статьям, которые должны были бы хуже выживать в тяжелых условиях, выживали лучше, чем более крепкие физически, но малообразованные рабочие и крестьяне. Возможно, это и есть ответ — умение думать и какие-то нравственные устои в любой жизни помогают.

Л Какая сцена в повести «Вальхен» запомнилась вам больше всего? Для меня это эпизод, когда будущих остарбайтеров отлавливают и запихивают в поезд, как товар, а девушка по имени Марьяна решает, что не допустит того, чтобы совершенно незнакомые ей люди опустились до уровня животных — и начинает налаживать быт: устанавливать правила, делить на всех еду, требовать уважительного отношения друг к другу.

ОГ Трудно выделить «любимую». Но эта сцена в поезде для меня очень важна. У бывших остов почти нет воспоминаний именно о том, как ехали, что делали и как вели себя люди в долгом пути, о чем думали. Только смерть девушки — невесты убитого парня — однажды упомянул кто-то в устных рассказах. Когда я придумала такую Марьяну, у меня выстроилась вся история этого длинного пути в эшелоне, везущем людей неизвестно куда. Марьяна вообще во многом держит на себе повествование — такой архетип мудреца, помогающего жить. Сцена, которая написалась самой первой и долго-долго была первой в романе, — глава «Туча» — в итоге оказалась в середине. Но она для меня важна как начало этой пятилетней работы. Очень сложна была для меня история с церковью. Я долго думала, в чем Валя найдет ответы на мучающие её вопросы. Потом поняла, что хозяйка — немка-лютеранка — посоветует ей прийти именно к пастору. (Это, кстати, не значит, что Валя приняла религию. Вопрос открытый.) Пришлось идти в лютеранские церкви, сидеть на службах, а искать ответы мне помогали пасторы лютеранских церквей: Виктор Вебер в Москве и Михаил Иванов в Петербурге. И еще я люблю сцену, как девушки поют в лагерном бараке. Она как-то неожиданно возникла, я не планировала ее, хотя и встречала подобные воспоминания у бывших остовок.