Миры фэнтези — это то, что может по-настоящему увлечь читателя любого возраста. Быть переводчиком жанра — значит быть проводником в эти волшебные миры для открывающего книгу. Лабиринт поговорил с известным переводчиком книг, в том числе циклов Стивена Кинга и Джона Р.Р. Толкина, Светланой Лихачевой, о книгах, вдохновении и сложностях профессии.
Лабиринт Была ли у вас переводная книга из детства, которая вас восхитила и, возможно, направила в профессию?
Светлана Лихачева Есть много книг из детства — переводных в том числе — которые меня восхищают; скажем, Астрид Линдгрен в переводе Лилианны Лунгиной, например; романы Чарльза Диккенса в переводе Нины Дарузес или Александры Кривцовой. Но в детстве о переводчиках не задумываешься, обычно даже не сознаешь их роли. Впервые понимаешь, что между читателем и автором стоит переводчик и от переводчика внезапно что-то зависит, когда в руки попадает «непривычный» перевод чего-то привычного, и ты удивляешься: ой, а почему тут не так сказано? А почему Кай, когда он Кей, это же НЕПРАВИЛЬНО! Поэтому не могу сказать, что в профессию меня подтолкнула какая-то переводная книга из детства. У меня есть кумиры-переводчики, да, к которым хотелось бы ну хоть сколько-то приблизиться (Михаил Лозинский — недостижимый образец! Перевести как Лозинский — и жизнь была бы не прожита зря!); но они пришли гораздо позже, уже при взрослом осознании роли переводчика в культурной коммуникации.
Л В каком возрасте вы начали читать фэнтези?
СЛ Дело в том, что во времена моего детства фэнтези в этой стране еще не обрело такой популярности, как сейчас. Фэнтези в сущности и не было. Читать я начала рано — в детский сад с собой «Всадника без головы» таскала из родительской библиотеки — но вот когда мне впервые попалось в руки то, что можно было бы охарактеризовать как фэнтези?.. Если «Мио, мой Мио» Астрид Линдгрен считается, то, наверное, лет в восемь-девять. А так-то фэнтези хлынули в эту страну в девяностых, когда мне было уже за двадцать: Мэри Стюарт с ее артуровщиной, Льюис, Толкин и много всего самого разного.
Л С чего началась ваша любовь к иностранным языкам и что повлияло на их выбор? Были ли в вашей семье лингвисты?
СЛ Как всякого «книжного» ребенка, меня с детства завораживали слова — а слова складывались в языки. Языки завораживали довольно специфически — как проводники литературы (сколько всего прекрасного можно сказать на других языках! На английском — про Робин Гуда, на французском — про трех мушкетеров, на испанском — про Теодоро и графиню Диану!) и эстетически. У толкиновских эльфов есть понятие «ламатьявэ» — это эстетическое чувство языка, ощущение, что вот так сказать — будет красиво, а вот этак — не очень. Я тоже пользуюсь выражением «мне это ламатьявно» — то есть, эта единица языка, или сочетание единиц, или узус мне эстетически нравятся. Меня завораживало не — как бы объясниться на кассе в магазине, а «боже мой, боже, как это устроено, КАК это устроено, какая красота и гармония»! На этом месте меня должны забросать камнями и сказать, что языки так не учат. Помню впечатление от учебника английской грамматики (мне всегда грамматика нравилась больше всех прочих дисциплин). О, какое восхитительное разнообразие интонаций в модальных глаголах! Берем какой-нибудь самый обыкновенный must — у него и форма-то одна… но оно может передать: обязанность, долг или необходимость, запрет, эмфатический совет, предположение, предполагающее высокую степень вероятности! О, какие восхитительные разнообразные функции в предложении инфинитивов и -ing-форм! Инфинитив как подлежащее, инфинитив как сказуемое, инфинитив как именная часть составного именного сказуемого, инфинитив как дополнение, как определение, м-м-м, сколько всего можно сделать с обыкновенным инфинитивом! И сквозь кристалл грамматических форм столько всего просматривается: шекспировские сцены, китсовские пассажи и шпили готических соборов. А теперь — как бы эти оттенки передать по-русски?.. Ну и — пошло-поехало.
А выбор языков — тоже очень прост: по любви к авторам, на этих языках пишущим. Ближе всего мне авторы-англичане — так что первый язык — английский. Далее — французы и испанцы; так что — французский и испанский. Когда случилось увлечься окситанскими трубадурами XIII века, пришлось поучить староокситанский. И так далее… Разочароваться пока, тьфу-тьфу, не доводилось, надеюсь, что и не придется. А лингвистов в роду не было, в роду были врачи, были инженеры, были строители, были военные. Я так сказать, первопроходец. Но традицию продолжила младшая сестра, она практически трилингва.
Л Вы переводите только фэнтези?
СЛ Нет, конечно — я перевожу довольно широкий спектр художественных текстов. В моем «портфолио» — Даниель Дефо и Джордж Байрон, Эдвард Бульвер-Литтон, Оскар Уайльд; есть детективы (Дороти Сэйерс), есть разнообразная готика, есть современная экспериментальная проза, есть Рэй Бредбери и даже одна пьеса Шекспира. Я очень люблю переводить авторов-викторианцев, особенно поэтов — Теннисона, Браунинга, Саути, прерафаэлитов. Но фэнтези я действительно очень люблю, это так — и ранние викторианские фэнтези (Уильям Моррис, Уолтер Де Ла Мэр, лорд Дансейни), и современные фэнтези. Наверное, за то, что фэнтези — это больше чем жанр и больше чем литературное направление, это совершенно особый взгляд на мир — это возможность посмотреть на мир с непривычного ракурса, под неожиданным углом, далеким от рационализма реалистической литературы — и обнаружить, что мир неожидан, непредсказуем, взаимосвязан; в мире есть то, «что и не снилось нашим мудрецам», в мире есть место чуду.
Л Вы сами выступаете с инициативой перевести ту или иную книгу, или книги сами вас находят?
СЛ Очень хороший вопрос! Бывает и так, и так. Случается, что мне очень, ну очень хочется перевести какое-то отдельно взятое произведение конкретного автора — и тут какое-нибудь издательство, словно прочитав мысли, говорит: мы тут такого-то автора издать хотим, вас бы не заинтересовала возможность перевести такую-то книгу? Так ко мне когда-то давным-давно пришли «Туманы Авалона» Мэрион Зиммер Брэдли; так ко мне когда-то давным-давно пришел последний роман из мерлиновского цикла Мэри Стюарт, «Недобрый день» — ужасно хотелось, и тут вдруг издательство решило издать — и решило предложить мне. Так было с «Письмами» Дж.
Л Как вы предпочитаете переводить нетипичные для русского языка и понимания шутки и другие юмористические фрагменты в произведениях?
СЛ О, передача иноязычного юмора — это едва ли не самое сложное в переводе! Универсального рецепта нет. Задача состоит в том, чтобы придумать свою шутку — а какие средства получится использовать в каждом конкретном случае, это уж как повезет: иногда те же средства, что и у автора книги, иногда — другие. Иногда шутку удается сохранить как есть, иногда используется компенсация — в одном месте шутку сохранить не удалось, а в другом, наоборот, удалось скаламбурить там, где в оригинале шутки не было; так тоже случается. Хороший уровень владения иностранным языком позволит распознать шутку; хороший уровень владения родным языком плюс воображение и изобретательность (плюс удача и везение) позволят шутку передать.
Ну, вот, скажем, пример из перевода подростковой фэнтези Нэнси Фармер — пример, который я считаю удачным. Подросток попадает в монастырь, где ему демонстрируют святые мощи. Монах объясняет: вот тут в ларце хранятся arms (то есть руки, но второе значение этого слова — оружие) святого Освальда. «Его оружие?» — переспрашивает простодушный мальчик. Дословно шутку не передашь; приходится заменять ключевое слово.
«— А вот здесь, — благоговейно промолвил монах, — хранятся кисти святого Освальда.
— Он был живописцем? — простодушно переспросил Джек.
— Нет, что ты. Кисти рук, в смысле. Когда язычники изрубили его на куски, ручной ворон святого унес кисти рук и спрятал их в кроне дерева. Это было одно из первых чудес святого Освальда.
— Вы храните здесь останки мертвого тела?
— Святые мощи, мальчик мой, — поправил монах. — Святые мощи.»
Л Возникали ли какие-нибудь проблемы с переводом вымышленных языков необычных рас (эльфы, гномы, тролли…)?
СЛ Пожалуй, что и нет. Для начала, очень немногие авторы разрабатывают полноценные вымышленные языки как неотъемлемую составляющую своих вторичных миров. Это блестяще удалось Дж.
Или взять, допустим, роман Уолтера Де Ла Мэра «Три обезьяны королевской крови» — Де Ла Мэр так подробно вымышленный язык не разрабатывал, но роман просто-таки нашпигован словечками из «обезьяньего» языка — и они создают особый этнографический колорит. Конечно же, их переводить не надо! Если персонаж «Войны и мира» внезапно переходит на французский язык, французские «вкрапления» остаются без изменений (разве что сноска с переводом ставится). Эльфийские\гномьи\тролльи «вкрапления» в английском тексте «работают» точно так же: странно было бы их переводить. То же и об именах. Не секрет, что в первых переводах «Властелина Колец» некоторые имена и названия на эльфийских (и не только) языках заменялись на «русифицированные», потому что в эльфийском слове просматривался какой-то узнаваемый корень из здешних «человеческих» языков — так Глорфиндель («глор» — созвучно английскому glory, «слава») превратился во «Всеславура»). На мой взгляд, это некорректно; я языки «необычных рас» не перевожу. Наоборот: вымышленные языки необходимо изучать, необходимо понять, как эта языковая система работает, разработать адекватную систему транслитерации (написания имен иного языка буквами нашей письменности), но не переводить в прямом смысле этого слова.
Л Встречаются разные способы переноса авторских неологизмов в русский текст: транслитерация и перевод (создание собственного неологизма). Какой вариант вам ближе? Как лучше: крестраж или хоркрукс?
СЛ Мне кажется, опять-таки — универсального рецепта не существует. Если это сложный многоплановый продуманный эпический мир, в котором языки играют едва ли не основополагающую роль, уместнее транслитерация. Если это небольшого объема самодостаточная сказка для совсем маленьких — и в названии артефакта важен именно смысл, а не лингвистическая составляющая, — то уместнее перевести\подобрать аналог средствами родного языка. При переводе книг о Гарри Поттере мне бы показалось уместнее использовать вариант «хоркрукс»; а вот если бы магический предмет с таким названием фигурировал, ну, предположим, в сказке для совсем маленьких, ну, предположим, в сказке Беатрикс Поттер — мне бы показалось уместнее использовать вариант «крестраж». Но это лично мое ощущение.
Л Кто из писателей для вас самый сложнопереводимый автор? Есть ли такой?
СЛ Сложно ответить, кто из авторов самый сложнопереводимый — с каждым талантливым автором свои сложности. Скажем, Уильям Моррис нарочито архаичен; необходимо достичь некоего компромисса на русском языке между «читаемостью», внятностью — и сохранением этой характерной, искусственной архаичности. В недавно мною законченной книге Джона Гарта про участие Толкина в битве на Сомме было огромное количество военных реалий, с которыми приходилось тщательно разбираться, чтобы не получился «стремительный домкрат». Пожалуй, немыслимо сложной для меня оказалась работа над трактатом Льюиса — Наталья Трауберг нашла идеальный эквивалент языку Льюиса — на русском; а мне вот никак не достичь этой ясной прозрачности, разговорной задушевности, одновременного сочетания совершенной естественности и легкости — и глубины, которая за ними стоит. Приходилось в процессе перечитывать любимые трактаты Льюиса в переводе Натальи Леонидовны, проникаясь стилем, — и я в очередной раз убеждаюсь, что я так не умею.
Л Можете ли вы назвать произведение, переводом которого вы полностью довольны? Кто для вас является авторитетом в оценке вашего творчества?
СЛ Если назвать несколько, которыми я особенно довольна — пожалуй, это отдельные рассказы лорда Дансейни («Родня эльфийского народа», «Слезы королевы», «Бедный старина Билл») и его же роман «Дочь короля Эльфландии»; пожалуй, это «Финт» Терри Пратчетта; пожалуй, это «Лэ о Лейтиан» (длинная поэма Толкина о Берене и Лутиэн, написанная парнорифмованными двустишиями), пожалуй, отдельные стихотворения Теннисона. Но в целом, если у меня есть основания для недовольства переводом, я продолжаю над ним работать, пока не наступит полное или близкое к полному довольство. Хотя, даже спустя сколько-то лет, при переизданиях, нахожу, что можно улучшить, и продолжаю «улучшайзинг», пока не отнимут. Но, понятное дело, моя удовлетворенность — это дело субъективное, любой переводчик (и не только переводчик) склонен считать свое детище безупречным; а вот со стороны может быть виднее. Для меня авторитет — те мои коллеги и те мои читатели, в чьем литературном вкусе и языковом чутье я уверена (читатели ведь тоже бывают разные, с разной степенью подготовки). Так, например, одна из моих коллег живет и преподает в Оксфорде, она билингва, серьезный медиевист, высокообразованный и тонко чувствующий язык человек — вот если она скажет, что некий текст удался, этому я могу поверить.
Л Самая сложная работа в вашей жизни? И если можно более подробно, сколько времени она заняла?
СЛ Самой сложной обычно оказывается та книга, над которой работаешь сейчас. Пусть будет Джон Гарт «Толкин и Великая война» — очень сложная книга по специфике, много стихотворных вставок (а чтобы их корректно перевести, нужно перевести стихотворение целиком и потом взять оттуда цитату), очень много сложных реалий (битва на Сомме, огромное количество военной терминологии); работа заняла почти год. А до того самой сложной книгой был третий том «Истории Средиземья», с огромным количеством стихотворного текста, как рифмованного, так и аллитерационного — это была многолетняя работа. А в какой-то момент самой сложной книгой будут черновики к «Властелину колец» опубликованные в томах серии «История Средиземья».
Л Какую книгу вам хотелось бы перевести, а за перевод какой вы бы не взялись?
СЛ Перевести хотелось бы — о, у меня целый тайный список любимых авторов, которых мне хотелось бы однажды перевести! А не взялась бы я категорически — за перевод книги, которая мне показалась бы «недушеполезной». Не в религиозном смысле, нет. Книгу, которая развращает. Книгу, которая учит нечестности, обману, безответственности, эгоизму, распутству, играет на худших инстинктах — такого рода вещи я бы переводить не стала.
Л Вы переводите с иностранного на русский язык, а есть ли что-то из отечественной литературы, что вам хотелось бы показать миру?
СЛ Конечно, мне бы хотелось познакомить с моими любимыми русскоязычными авторами сколь можно больше читателей, в том числе и иноязычных! Переводить с родного языка на выученный я, конечно, не дерзну. Но познакомить — хотелось бы! Про классиков говорить не буду, они и так переведены и у всех на слуху: Достоевский, Чехов, Толстой… а мне хотелось бы охвата более широкого. Чтобы иноязычные читатели полюбили поэтов Серебряного века (причем за изысканность формы не меньше, чем за содержание — но англоязычная школа перевода, в отличие от русской, обычно форму не передает); язвительных юмористов начала века — Тэффи и Аверченко; Ильфа и Петрова (мне доводилось читать «Двенадцать стульев» в переводе на английский, это было уморительно смешно — но боюсь, иностранный читатель не воспримет реалий); исторические детективы Акунина и Свечина; пьесы Шварца; «Швамбранию» Кассиля и «Дорогу…» Бруштейн; трогательные повести Чарской и фэнтези Ольги Громыко. Да всех не перечислишь!
Л Не хотели бы заняться писательством? Считаете ли вы, что переводчик тоже предстает творцом?
СЛ Нет, никогда не хотелось. Мне кажется, что перевод и сочинительство — это две разные функции. Наверное, в редких случаях эти функции могут совмещаться. Но в большинстве случаев — скорее нет, чем да. Нам когда-то на лекциях рассказывали, что Михаил Лозинский в молодости сам был хорошим поэтом, но потом сделал сознательный выбор в пользу перевода. В поэте ценится яркая индивидуальность, непохожесть на других. А переводчик должен, наоборот, «мимикрировать», подстраиваться, сливаться с переводимым автором, это — другое. Это, несомненно, тоже творчество, но иного плана, как мне кажется. Переводчик не должен подменять собою переводимого автора — иначе пусть идет в поэты.
Л Если есть выбор между чтением книги в оригинале и в переводе, то что предпочтете?
СЛ О, как мне нравится этот вопрос — я перед таким выбором оказываюсь то и дело. Попробую сформулировать. Я предпочитаю читать в оригинале, если знаю этот язык — на английском так я просто очень люблю читать. Однако ж русская школа перевода — школа настолько сильная, что во многих случаях создала на русском языке произведения, вполне равноценные оригиналу. Если я могу быть уверена в такой равноценности (характерный пример — тридцатитомник Диккенса 1957−63 гг.), то охотно читаю и в переводе. В моем восприятии, «Приключения Мартина Чеззлвита» в оригинале и в переводе — это одно и то же произведение. Если я не могу быть уверена в равноценности (пример — переводы Терри Пратчетта: на русском языке есть замечательные переводы, есть интереснейшие переводческие решения, но эти решения неизбежно скорее альтернативны оригиналу — в силу специфики самого Пратчетта), я предпочту читать в оригинале, а потом — интереса ради! — чтобы сравнить, а как вот в этом месте переводчик выкрутился, а что вот в том месте придумал, — охотно прочту хороший перевод. В моем восприятии, это — два разных произведения. Если я знаю, что перевода нет или хорошего перевода нет, я однозначно буду читать оригинал. Если хороший перевод есть, а мне почему-то нужно прочесть быстро, я возьму перевод. А если речь идет о поэзии — то сам Бог велел прочесть и оригинал, и перевод, настолько завораживает возможность сравнивать переводческие решения на уровне отдельно взятой строки.
Л В какой переведенной вами книге хотелось бы пожить?
СЛ Пожалуй, в романе лорда Дансейни «Дочь короля Эльфландии» — на границе «ведомых нам полей» и волшебной страны. В «Домике Утраченной Игры» Дж.
Л Снились ли вам когда-нибудь герои книг, над которыми вы работали? На каком языке они разговаривали?
СЛ Да, когда мне случилось работать над переводом «Песни об альбигойском крестовом походе» (стихотворная хроника XIII века), мне снились ее персонажи и мы разговаривали на окситанском. До сих пор снятся. («Когда, — говорят, — третью часть наконец закончишь?..»)
Л Какая ваша самая любимая книга?
СЛ Одной ограничиться не получится. Даже применительно к одному автору. Я очень люблю книги Дж.
Л Если у вас есть время почитать для души, к каким книгам тянется рука?
СЛ Рука тянется к разному, в зависимости от настроения… Если «мысли черные пришли», то, как классик советовал, «откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро«» — для меня такая «Женитьба Фигаро» это Пелем Гренвилл Вудхаус. Если за окном примерно такая весна, как сейчас, и хочется теплого пледа и уюта — то Чарльз Диккенс и Энтони Троллоп. Если нужна поддержка в минуту сомнений или внутреннего протеста — то трактаты Льюиса («Любовь», «Просто христианство», «Письма Баламута»). Если идя по улице или читая комментарии, внезапно вляпался в, э-э-э, экспрессивно-обсценную речь не обремененных избытком образования индивидов, рука тянется к хорошей поэзии, чтобы «заесть бяку» — русской или переводной, к «Божественной комедии» в переводе Лозинского, к Теннисону в переводе Кружкова или в оригинале, к Брюсову, к язве Козьме Пруткову или отдельно к Алексею Толстому, в общем, сколько есть настроений, столько и авторов.
Л Встречались ли в вашей жизни люди, которых вы считали «сказочными», словно не из нашего мира? Расскажите о них.
СЛ Да, мне очень повезло — среди моих друзей немало тех, кого без преувеличения можно назвать «по-эльфийски талантливыми» — тонко чувствующими эстетику языка, музыку, стихи; владеющими тем специфически эльфийским мастерством, которое Дж.
Л Как вы относитесь к электронным книгам?
СЛ О, электронные книги — одно из ценнейших изобретений человечества! Во времена моего детства был анекдот: «— У Васи день рождения — что бы такого ему подарить? — Может быть, книгу? — Не, книга у него уже есть». Так вот, с изобретением электронной «читалки» этот анекдот утратил свою «анекдотичность»: ну да, книга у Васи уже есть. Электронная книга, а в ней — целая библиотека. Меня опция электронных книг прямо спасает — я читаю довольно много и жадно; таскать с собою в разъезды несколько увесистых томов — неудобно, и тяжело, и они все равно быстро заканчиваются. А в маленькую удобную «читалку» закачаешь все, что угодно — и ура. Но — для меня бумажных книг «читалка» не отменяет. «Читалка» — это дополнение к бумаге. Все то, что я по-настоящему люблю, — любимые авторы, любимые произведения, что-то, пришедшее из детства и что-то, открытое только что, — я предпочитаю хранить и перечитывать на бумаге. Ну, для примера — вот, допустим, «Дочь Монтесумы» Хаггарда, старый-потрепанный томик, пришедший из детства, вот в нем картинка, которая карандашом срисовывалась, я помню, что и на какой странице, я помню, как эти страницы пахнут, и шуршат, и как выглядят — это совсем иные ощущения! А электронные тексты — либо в дорогу, либо то, что прочитывается один раз, и возвращаться я к ним не буду. Все самое любимое предпочитаю на бумаге покупать, даже если впервые прочтено в электронке.
Л Как привить ребенку любовь к книгам?
СЛ Я думаю, что помочь ребенку полюбить книги можно только личным примером — если в семье теплые и доверительные отношения. Мне иногда встречался на библиотечных и «мамских» сайтах такой вопрос — и обычно он сопровождался дисклеймером: я вот, к сожалению, читаю мало, а вот как бы ребенка приохотить? Всегда очень хочется ответить: тогда никак. Если ребенок видит, что родителям это не нужно, не ценно, не интересно, они и без книги преотлично обходятся — тогда ему-то это зачем? Это как ужасно полезный шпинат: ребенку внушают, до чего шпинат полезен, но он-то видит, что родители кушают не вареный шпинат, а гамбургер, и хочет того же, что и родители. А вот если у родителей культ книги, они делятся прочитанным, перебрасываются цитатами, отдыхают с хорошей книгой в руках — с вероятностью, и ребенок тоже станет воспринимать чтение как мегаценность.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
