Ася Кравченко известна прежде всего своими сказочными повестями: «Здравствуй, лошадь!», «Сказки старого дома», «Перелетные дети», «Куда бежишь?». В 2016 году ее повесть для подростков «Вселенная. Новая версия» удостоилась Премии Владислава Крапивина. К подросткам обращена и совсем новая книга Аси Кравченко, остросюжетный «Зверь лесной», выпущенный издательством «Волчок». По жанру это самый настоящий триллер.
Лабиринт Ася, расскажите, пожалуйста, о себе. По образованию вы психолог. Вы мечтали им стать в детстве?
В общем, семейство было такое: все ученые. Дед — ихтиолог, редактор советского А. Брема. Он был научным руководителем и планировал все экспедиции исследовательского корабля «Витязь», который ходил в кругосветки. Дед был беспартийный еврей, и каждый раз думал, что его не возьмут. «Витязь» ведь заходил в разные порты.
Л А родители не подталкивали вас, чтобы вы пошли по их стопам?
АК Ни в коем случае. Напротив, мне была предоставлена полная свобода. Даже не очень комфортная, на мой взгляд. Меня вообще никуда не толкали, ждали, пока сама определюсь. Чего бы я ни захотела, на все говорили: давай!
Л Чего же вы хотели?
АК Чего хотела — непонятно. Училась в математической школе, но в семье у нас уже был математик — моя старшая сестра. Я же говорю, все ученые: бабушка — доктор наук, дед — доктор наук, мама, папа — все доктора наук. Я тут вообще не удалась, понимаете?
Л Но вы ведь тоже, хоть и не доктор, но кандидат психологических наук.
АК Это очень смешно. Когда я защитила кандидатскую, мама на банкете встала и говорит папе: «Жизнь удалась. Второй ребенок защитился». Их жизнь удалась. А моя?
Л Почему же вы оставили психологию и пошли в литературу?
АК Я ее оставила, когда увидела, как все должно быть. Я ведь год проучилась в Сорбонне, и там у меня была стажировка в клинике детской неврологической реабилитации детей с ДЦП. Прежде всего, это государственная программа. Каждого ребенка ведет группа специалистов, которые работают друг с другом в контакте. Словом, посмотрев на это все там и вернувшись сюда, я поняла, что мы в Средневековье, настолько наша психология не соответствует никаким мировым стандартам. Потом я защитилась совершенно по другой теме — «Мотивация демонстративного поведения», я была на кафедре общей психологии. А потом у меня появилась дочь. Меня оставляли на кафедре, но я просто не сделала какие-то шаги, которые надо было сделать, чтобы остаться. Сейчас, конечно, жалею, потому что была бы хорошо пристроена там.
Л То есть могли бы сделать научную карьеру?
АК Могла бы, да. Заниматься научной деятельностью, преподавать. Но я отдрейфовала в журналистику. Писала околопсихологические статьи, поскольку то, что у нас было, это вообще караул, на уровне «тетя Валя посоветовала».
Л Это были популярные издания, не специальные?
АК Популярные. Глянец. А потом случилась моя встреча с редактором детского издательства «Эгмонт» Марией Артемьевой.
Л Когда она делала сборники «Классики»? Это было событие в детской литературе.
АК Да. Я тогда была в полной растерянности, совершенно не знала, куда ткнуться. Когда вы защищаете диссертацию, кажется, сейчас все, все будет по-другому! Вас разорвут на части, везде возьмут. А я оказалась вообще никому не нужна. Я, например, пыталась устроиться редактором в журнал «Psychologies», у меня уже был редакторский опыт, степень по психологии, а мне даже не позвонили, вообще никак не откликнулись. А я тогда уже писала разные опусы и решила показать Маше Артемьевой. Она сказала: «О, это хорошо». Отложила в сторону и говорит: «Напиши что-нибудь для детей про животных». Я еще фыркнула, подумала, какие-то заказы мне дают, я серьезные вещи пишу вообще-то. Но! В тот момент я абсолютно все свои деньги спускала на конюшне. Коню под хвост, можно сказать. У меня уже была, по-моему, третья, что ли, конюшня, и я уже даже прыгала, брала барьеры. Мужа подсадила на лошадь… И вдруг написался «Кабачок».
Л «Кто поедет на Кабачке?» Это изначально для журнала планировалось? Или он сразу в «Классики» попал?
АК Нет, это было для журнала. И Маша (я ее тогда звала «сэнсэй») рассказ опубликовала и говорит: «Ну что, пиши продолжение». И я написала. В итоге собралась целая повесть про лошадь по имени Кабачок — «Здравствуй, лошадь!». Послала ее на конкурс «Заветная мечта», и она попала в финал. А в 2008-м в издательстве «ОГИ» вышла книга.
Л А потом?
АК Потом я работала, у меня родилась вторая девица, а потом вышли сразу две книжки подряд: «Сказки старого дома» и «Перелетные дети».
Л Интересно, что и та и другая — повести-сказки. Почему так? Вроде бы действие всякий раз происходит в привычной нам реальности, но вам этой реальности как будто не хватает. Так же и в «Звере лесном», он ведь в каком-то смысле тоже сказка, только страшная.
АК Наверное, мне не очень уютно здесь, в этой реальности, я не могу никуда вписаться. Потому я и оказалась в детской литературе. Как говорит Марина Бородицкая, детская литература — это бомбоубежище. А «Зверь лесной»… Это отчасти про преодоление. Я слушаю лекции Дмитрия Быкова, и, рассказывая о Стивене Кинге, он как-то заметил, что, мол, смешно вам кто угодно напишет, а вот напишите-ка страшно. Я задумалась: смогу? И даже испугалась, что не смогу. Вот есть, к примеру, потрясающий «Убыр» Шамиля Идиатуллина (под псевдонимом Наиль Измайлов). Очень сильная и страшная вещь. И еще я подумала: а как строятся страшные вещи? На чем? Почему у нас так мало хороших? Дело в том, что у Кинга страшное обычно появляется посреди абсолютно упорядоченного быта, упорядоченной жизни. А у нас быт всегда неупорядоченный. У нас если что-то и появится страшное, нам вроде бы уже и не страшно. Мы привыкли жить в пугающей реальности. У нас нет времени, чтобы испугаться. Кроме того, настоящий хоррор — чаще всего просто метафора. Мне кажется, что в нашей ситуации хоррор не столько во внешних обстоятельствах, сколько внутри самого человека. И это гораздо страшнее — то, что происходит внутри.
Л Получается, «Зверь лесной» — повесть не столько фантастическая, сколько психологическая, об отношениях со сверстниками, с миром вокруг?
АК По сути дела, школьная повесть.
Л А насколько реален этот зверь, которого видит героиня?
АК Для героини он абсолютно реален. Мы живем во враждебной, травмирующей среде, и этот зверь возникает как следствие некой травмы, психологической травмы девочки Саши, которая ощущает свою вину и пытается что-то исправить.
Л А какое место во всем этом занимает фольклор?
АК У Саши мама фольклорист. Повесть еще и о взаимоотношениях с мамой. Весь фольклор идет от нее. Если бы не мама, Саша никогда не встретилась бы ни со старухой, ни с другим образом жизни, ни с лесом. Это очень важный момент, который, может быть, не лежит на поверхности, но, на мой взгляд, прочитывается. Ни с кем у девочки не бывает таких сложных отношений, как с мамой.
Л Как вы считаете, страшно будет читать подросткам эту историю?
АК Моя мама сказала, что такое нельзя давать подросткам (улыбается).
Л А как возник замысел повести?
АК Ну, я начиталась всякого Стивена Кинга. Много чего начиталась. «Убыра» того же.
Л Кинг у вас упоминается непосредственно в тексте, в разговоре двух героев. А какие самые страшные книжки вы знаете, кроме «Убыра»?
АК Да не могу я их читать, мне страшно! Я их не люблю вообще.
Л То есть, «Зверь лесной» — это ужастик, написанный человеком, который не любит ужастики?
АК Не любит и сам боится. Я ведь переделала финал. Он получился все-таки жизнеутверждающим. Поначалу там все кончалось депрессивно, а в результате оказалось, что выход есть.
Л «Зверь лесной» заметно отличается от других ваших книг. Раньше таких напряженных психологических триллеров для подростков вы не писали. Однако он отличается не только элементом страшного, но и по языку, неожиданно строгому и лапидарному.
АК Я очень люблю тексты, которые читаешь, и тебе кажется, что человек придумал язык вот только что. Как только ты находишь верную интонацию, так сразу все выстраивается, все, как оно должно быть, и уже начинает само собой литься… Ты, как актер, вживаешься в новую роль, погружаешься в атмосферу, и она сама диктует тебе тональность, стилистику. Понятно, что нельзя писать про лес и про лошадь одинаково, в одном стиле.
Л В «Звере…» видно, какими скупыми средствами вы достигаете необходимой выразительности, избавляясь от всего неважного, второстепенного.
АК Здесь на меня еще сценарист влияет. В сценарии самое главное — действие. Чтобы каждую секунду было интересно, что произойдет дальше. И еще кино ограничено временными рамками. Там, условно говоря, полтора часа — и все, ты должен в них уложиться. Это рамки, которые очень дисциплинируют.
Л А у вас есть киносценарии?
АК Да, у меня есть сценарии двух детских художественных фильмов. Оригинальные, не адаптации. Еще в какой-то момент меня позвали делать детский мультсериал. Я для него написала концепцию.
Л Ася, вот вы рассказывали о своей семье, но не рассказали, например, о том, какие книжки читали в детстве.
АК С чтением было непросто, потому что довольно долго я вообще не читала, но если я во что-то втыкалась… Вот бывают люди, которые читают, читают, читают — это не моя история. Для меня каждая книжка была событием. Я ее всю прожевывала, а потом начинала читать заново. Мама вспоминает, как она дикое количество раз читала мне про диких лебедей андерсеновских. Мы заканчивали и начинали с начала. И вся эта история с крапивой на кладбище, с одной рукой и одним крылом из-за того, что Элиза не успела довязать последнюю рубашку, она меня довольно долго держала. Потом была книжка Серой Совы, до сих пор ее помню, — «Саджо и ее бобры». Чуть ли не первая, которую я прочла самостоятельно. А потом появились пьесы. Метерлинк, Жан Ануй. Все, что было в доме. Шекспир, все-все его пьесы. Это уже пошло лет в девять-десять. Михалков, у которого вообще никто не читал пьесы, а я читала. Шварц — его я знала насквозь. В четвертом классе поставила у себя в школе «Золушку» и сыграла в ней Короля. А когда увидела захаровские фильмы, подумала: нет, не то. У меня было разочарование, потому что мне все представлялось гораздо ярче. Потом, попозже — Ионеско, Мрожек, Беккет. Кстати, самая первая вещь, которую я написала, — абсурдистская пьеса. А всякие приключенческие книжки у меня не шли. Тот же Дюма. Я жила в своем театре.
Л А сейчас какие у вас любимые писатели?
АК Из детских, конечно, Ульф Старк. От него такая нежность исходит. И еще меня бы не было без Коваля. Без «Самой легкой лодки в мире». Без «Гения безответной любви» Марины Москвиной. Без Саши Соколова, его «Школы для дураков», конечно же. Без «Москва — Петушки» Ерофеева. Это все потрясающие тексты. А из недавних потрясений, хотя уже прошло некоторое время, — «Полная иллюминация» Джонатана Фоера. Завидую тем, кто еще не читал.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
