Она стоит у барной стойки и пьет свежевыжатый сок. На полу, у ног, лежит черная кожаная сумка. Не знаю, почему я обратил внимание на эту деталь. Она смотрит на меня так настойчиво, что мне становится неловко. Но когда наши глаза встречаются, она отворачивается. Через несколько секунд я снова ловлю на себе ее взгляд. И так несколько раз подряд. Мы с ней не знакомы, и сначала я сомневаюсь, точно ли она смотрит на меня. Мне хочется обернуться и посмотреть, не стоит ли кто у меня за спиной. Но я сдерживаюсь. За моим столиком стена, и мне это прекрасно известно, потому что я прихожу сюда каждый день. Допив сок, она ставит пустой стакан на стойку, берет сумку и подходит ко мне. У нее короткие темные волосы, ее резким движениям не хватает непринужденности, видно, что она долго пыталась преодолеть застенчивость. Или что-нибудь другое, хуже застенчивости. У моего столика она несколько секунд стоит молча, а я тщетно пытаюсь придать лицу подобающее выражение. – Не узнаешь меня. Это не вопрос. Но она права: я ее не узнаю. Я ее не знаю. Она называет свое имя и произносит еще какие-то слова; выдержав паузу, просит разрешения сесть за мой столик. Отвечаю утвердительно. А может, киваю головой или указываю рукой на стул. Не знаю. Какое-то время я молчу. Да и легко ли заговорить? Всего несколько минут назад я спокойно завтракал, как завтракаю каждое утро, готовясь к скучному дню, – и вдруг меня подхватил вихрь воспоминаний и унес совсем в другое место. В таинственную незнакомую страну. Далеко. За столом нас было четверо: грустный, худой проектировщик, я, Франческо и хозяин дома по имени Никола – толстяк лет тридцати. Он много курил, тяжело дышал и производил носом ритмичные, действующие на нервы звуки. Подошла его очередь тасовать и сдавать карты. Он повторил несколько раз один и тот же фокус: разделил колоду надвое, положил карты на стол и, приподняв большим и указательным пальцем внутренние углы обеих стопок, с силой отпустил их навстречу друг другу. Он устал и вел себя беспокойно. Еще полчаса назад он выигрывал приличную сумму, но за последние три-четыре партии спустил почти все. Франческо выигрывал, я оставался при своих, а проектировщик сильно проигрывал. Мы начали предпоследнюю партию стад-покера. Толстяк сдал карты и произнес: «Ставки». Он весь вечер говорил таким тоном – тоном профессионала, как ему казалось. Дилетанта за покерным столом легче всего распознать по этому якобы профессиональному тону. Он сдал по одной карте втемную и еще по одной в открытую. Жестом профессионала, ага. Десятку – проектировщику, даму – Франческо, короля – мне. Туза – себе. – Сто, – сделал он первую ставку, бросив на кон овальную фишку синего цвета. И тут же облизнул верхнюю губу кончиком языка. Никто не спасовал. Проектировщик зажег сигарету, толстяк сдал по третьей карте. Восьмерка, еще одна дама, восьмерка и семерка. – Двести, – Франческо поднял ставку. Толстяк посмотрел на него с ненавистью и тоже бросил на кон двести тысяч. Проектировщик спасовал. Он весь вечер проигрывал и теперь ждал только, когда мы закончим. Я решил играть. Десятка, король, десятка. «Двести», – поднял ставку, в свою очередь, и я. Остальные продолжили игру, и толстяк раздал по последней карте. Восьмерку – Франческо, девятку – мне и другую девятку – себе. – Анте, – сказал я. – Банк, – тут же ответил толстяк. Три восьмерки уже вышли, неужели у него флэш? Я взглянул ему в лицо: сухие, плотно сжатые губы. Франческо бросил карты на стол, сказал, что выходит из игры, и встал, делая вид, будто разминает ноги. Это означало, что если у меня было больше пары, я мог спокойно играть, у толстяка не было флэша. Просто не могло быть, потому что четвертая восьмерка – это темная карта Франческо. Я оттягивал время. Сказал, что должен подумать, но на самом деле наслаждался моментом: я точно знал, что выиграю, потому что мы мошенничали, и предвкушение победы пьянило меня. – Не могу больше, открываем, – произнес я минуту спустя тоном смирившегося с проигранной партией человека, которого обставил более хитрый и удачливый игрок. У толстяка была пара тузов, а у меня – три короля. Я выиграл около трех миллионов. Больше, чем мой отец зарабатывал за месяц. Толстяк разозлился не на шутку. Он не любил проигрывать. А от мысли, что проиграл такому «идиоту», как я, просто взбесился. Следующую партию выиграл проектировщик. Но на кону стояла мелочь. Настала очередь Франческо сдавать карты. Он спокойно перемешал их, снял и раздал. Первая карта – втемную, вторая – открытая. У меня – дама, у толстяка – король, у проектировщика – семерка, у Франческо – туз. – Двести. Теперь я отыграюсь. Толстяк посмотрел на него с отвращением: «несчастный дилетант» – и поставил двести. Я сыграл, а проектировщик не стал. Франческо раздал по третьей карте, я старался не смотреть ему на руки, хотя прекрасно понимал, что ничего необычного не увижу. Ни я, ни, тем более, другие. Мне снова выпала дама, толстяку – король, а Франческо – туз. – Если хотите играть с тузами, повышайте ставку. Триста. Толстяк с тем же выражением лица молча заплатил. Я поколебался, перебирая фишки перед собой, затем неуверенно бросил их на середину стола. Четвертая карта. Десятка – мне, валет – толстяку, семерка – Франческо. – Еще триста. – Дайте подумать, – тянул я. – Поднимаю до пятисот, – произнес толстяк своим тоном профессионала. Облизнул верхнюю губу, с трудом сдерживая радость. Со сданным втемную валетом у него уже было две пары. Мы с Франческо сыграли. Я притворился, что наложил в штаны: для «дурачка» игра становилась слишком серьезной. Последняя карта. Мне – десятка, толстяку – валет, Франческо – дама. Он сделал вид, что разозлился, и бросил карты на стол. Было видно, что он не мог продолжать и вышел из игры, понапрасну выбросив миллион. Он даже проворчал что-то в этом духе, но толстяк его не слушал. У него был фул-хаус из трех валетов и двух королей. Толстяк уже наслаждался своим триумфом, не волнуясь больше из-за несчастных дилетантов, подвернувшихся ему за покерным столом. «Ва-банк», - объявил он и закурил сигарету. Он надеялся, что моей темной картой была десятка. Тогда у меня тоже оказался бы фул-хаус, и я стал бы торговаться дальше, давая ему возможность растерзать меня. Он и мысли не допускал, что у меня была не десятка, а последняя дама. Я открыл карту – действительно дама. Значит, мой фул бил его фул. Он оставил свой профессиональный тон и спросил, как это, черт возьми, могло получиться. По нашим расчетам выходило, что толстяк уже обанкротился, но мы играли еще минут сорок. Ничего особенного больше не произошло. Проектировщику удалось кое-что отыграть, а «профессионал» продул еще несколько сотен тысяч. В конце вечера я единственный остался в выигрыше. Франческо отсчитал мне почти четыреста тысяч, проектировщик выписал чек на миллион, а толстяку на своем чеке пришлось написать «восемь миллионов двести тысяч». Мы уходили все вместе. В дверях я заявил, что буду рад предоставить им возможность отыграться. Я сказал это, сдерживая улыбку новичка, который, выиграв кучу денег, старается быть вежливым. Толстяк молча посмотрел на меня. У него был магазин скобяных товаров. Я уверен, что в тот момент он мечтал проломить мне голову гаечным ключом. На улице мы попрощались, и каждый пошел своей дорогой. Четверть часа спустя мы с Франческо встретились у газетного киоска на вокзале. Я вернул ему четыреста тысяч, и мы пошли в бар у причала выпить по капуччино. – Слышал, какие звуки издавал толстяк? – Звуки? – Носом. Я думал, не вынесу. Представляю, каково спать с ним в одной комнате. Он же храпит, как свинья. – А его и правда жена бросила через полгода после свадьбы. – Если он тебе позвонит, что будем делать? – Согласимся. Дадим ему выиграть тысяч двести – триста, и хватит с него. Пусть спасет свою честь и катится к черту. Мы допили капуччино, вышли на улицу к лодкам и закурили. Светало. Скоро мы пойдем домой и ляжем спать, а через несколько часов я зайду в банк, обналичу чеки, и мы разделим выигрыш пополам. |